Публикуем третье интервью из серии «Разговоры о будущем». Философ Александр Павлов об образах будущего в кино и о том, почему некоторые антиутопии лучше утопий.

— Перестали ли люди думать о будущем?

— Не перестали. Я имею в виду даже не столько общественные дискуссии, общественно-политическую и даже философскую мысль. Последняя уж точно никогда про будущее не забывает думать, тем более что есть целый раздел социо-гуманитарного знания, который называется футурология.

Я имею в виду, например, отражение представлений о будущем в современной культуре, чувствительной к актуальным вопросам. Если внимательно следить за популярной культурой, то можно увидеть, что она постоянно репрезентирует те или иные образы будущего. Причем скорее будущего, чем прошлого (правда, это не касается сериалов: среди них много не только «исторических», но и футурологических). Например, «исторические фильмы» сегодня скорее отошли на второй план. Конечно, есть фэнтези, но этот жанр можно легко интерпретировать либо как параллельную вселенную, если угодно параллельную «историческую» реальность, либо как далекое-далекое будущее или далекое-далекое прошлое.

Большим спросом пользуется конкретная форма представлений о будущем — антиутопия. Приведу примеры. Это «Голодные игры», которые года 3-4 назад выстрелили совершенно неожиданно. И еще более новое и более сложное произведение — «Дивергент». И то, и другое — экранизации бестселлеров. Менее удачный, но показательный в этом отношении фильм «Посвященный» (снова экранизация).

Есть много других примеров. Взять хотя бы «Время» Эндрю Никкола с Джастином Тимберлейком и Амандой Сейфрид — тоже антиутопия. «Время», как и многие другие антиутопии, посвящено критике капитализма. Но идеология, которая в нем критикуется, не тоталитарная, а либеральная. Авторы фильма в данном случае выступают против не просто против капитализма, но против капитализма, который идет в связке с либерализмом. Прочие антиутопии менее сложные и скорее критикуют капитализм как таковой.

Если сегодня нам и пытаются «продать» какие-то антиутопии, то большей частью они антикапиталистические. Сравните последние антиутопии с другим фильмом «1984» Майкла Редфорда, который, как это ни странно, вышел в 1984 году. Это антитоталитарная антиутопия. Такие даже тогда были довольно большой редкостью. В нулевые и десятые годы почти все антиутопии стали антикапиталистическими. За условным исключением в 2000-е: в картине «Дитя человеческое» хотя и есть критика капитализма, но это в фильме не основное. И за абсолютным исключением в 2010-е: «Дивергент». Данный фильм интересен тем, что в нем нет капитализма. Там построено справедливое общество. В нем пять каст. Каждый человек по достижении совершеннолетия вступает в касту, к которой он более менее предрасположен. Ты можешь быть, например, умным человеком или убогим (так они называют касту, которая состоит из альтруистов, которые посвятили себя социальному служению). Характерно, что человек проходит тест, который показывает его предрасположение к той или иной касте, но все равно вправе выбирать. Тест лишь говорит ему, к чему тот расположен, и предупреждает об опасности стать «отверженным», если не сможет соответствовать правилам, принятым в конкретной касте. То есть человек выбирает будущую жизнь сам. Хочешь быть философом — будь философом или умным человеком. Хочешь быть полицейским — будь полицейским. Оказывается, что ключевой проблемой в данном случае является не капиталистическая система, а то, что к утопии не способен сам человек.

Отсюда две ключевые идеи антиутопии, два ключевых принципа, на которых антиутопии строятся. Первая: в невозможности построить справедливое общество виновата система, несовершенство которой и приводит к трагедии реализации светлых идеалов. То есть человек сам по себе хорош, но система не позволяет ему развиваться. Например, таково упоминаемое выше «Время». Вторая идея: идеальная система возможна, но порочная природа человека не позволяет этой системе развиваться нормально. К таким антиутопиям относится «Дивергент».

В «Дивергенте» обществом правят «убогие», потому что они якобы ни от кого ничего не хотят, у них вроде нет никаких меркантильных интересов. И против них поднимают войну «умные люди», так как понимают, что это они должны править обществом. Поскольку сам я принадлежу скорее к представителям так называемых интеллектуальных профессий, я бы скорее согласился с «умными»: им лучше знать. Объясню, почему. В фильме показано, что, например, главарь касты убогих и некоторые другие ее члены на самом деле не менее порочны, чем другие члены общества. Так, глава «убогих» в детстве избивал своего сына. То есть альтруистом и человеком, желающим всем добра, его точно не назовешь. И если даже глава касты порочен, то и все убогие не заслуживают того, чтобы носить ярлык «милосердных». Более того, мать главной героини оказывается каким-то подпольным революционером, прекрасно подготовленным к боевым действиям бойцом. В этом смысле истина находится на стороне умных, хотя они там и показаны не в самом приглядном свете. И, кстати, совсем неумными.

Но важно другое. В целом будущее изображается не очень привлекательно. Если это не антиутопия, то пост-апокалипсис.

— Мне кажется, вполне логично, что чаще снимают антиутопии. Ведь невозможно изобразить утопию в кино, выстроить сюжет без конфликта. Или как?

— Проблема вот в чем. Утопии появились давно. Родоначальником концепции и термина, который все мы используем, был Томас Мор. Он так и назвал свою книжку — «Утопия». Я бы не стал называть то, что придумал, например, Платон в своем «Государстве», утопией (и тем более антиутопией), поскольку в его времена термина еще не существовало. В любом случае, это было его идеальное представление о том, как должно быть устроено государство. Многие, кстати, называют это даже не утопией, антиутопией. Бертран Рассел, например, назвал систему Платона «казарменным коммунизмом», другие — тоталитаризмом. Но это не суть.

Проблема утопии заключается в том, что то, что кажется идеальным вам, далеко не всегда кажется идеальным всем остальным людям. Попробуйте почитать «Утопию» Томаса Мора. Вроде как концепция утопии должна быть идеальна во все времена, то есть быть вневременной. Но если вы почитаете, что вам предлагают в качестве идеала, у вас волосы зашевелятся. На голове. Вы живете в Утопии, работаете 6 часов в день, ходите в одинаковой грубой одежде. (Объясните, что «это круто» нашим современным модникам). Вы не можете жить только в городе постоянно, даже если очень хочется. Вы должны часть своего времени проводить в деревне и обслуживать нужды города. Муж может выйти за отгороженную территорию на острове только с разрешения жены. Жена не может выйти даже с разрешения мужа. Разводы допускаются, за измену — тяжелое наказание. Вы вряд ли захотели бы жить в такой «утопии». Я убежден, что многие современники Мора («Утопия», надо сказать, была общеевропейским бестселлером) тоже не захотели бы жить в таком обществе.

Такую же ревизию мы можем провести относительно иных утопий. Уверен, ни одна не выдержит критики. А ведь, между тем, утопия предполагает, что в ней должны быть счастливы ВСЕ.

Как жанр представлений о будущем утопии существовали определенное время, были популярными, но ХХ век стал столетием антиутопий. Это закономерно.

Каждое будущее ужасно по-своему. Если мы внимательно посмотрим на любую утопию, то она окажется антиутопией. Американский философ Роберт Нозик в своей книге «Анархия, Государство и утопия» высказал любопытную идею. Он пишет, что утопия, как и полагается, — это идеальный для вас воображаемый мир. Вы себе воображаете идеальный мир и дальше населяете его всем, чем хотите: розовыми слонами, своими друзьями и так далее. Этот мир станет утопией для вашего окружения только в том случае, если человек, который находится там вместе с вами, тоже расценивает его как утопию. Если для него это не утопия (а мы говорим о воображаемом эксперименте), он должен выйти за пределы этого мира и изобрести свой мир, населить его, чем захочется, в том числе людьми. Каждый из этих людей тоже должен принять решение, является ли этот мир для него идеальным или нет.

В этом отношении ни одна утопия, какой бы прелестной и хорошей она ни была, не сможет удовлетворить ВСЕХ людей. В лучшем случае, она удовлетворит некоторых людей, и то, они вынуждены будут пойти на компромисс — смириться с вашими розовыми слонами или с чем-то, что их не очень напрягает, но и не вдохновляет абсолютно. Поэтому утопия невозможна. Здесь мы приходим к очевидной мысли: любая утопия — это антиутопия, если вы не можете выйти за ее пределы. Кому-то в ней, может быть, и хорошо, но далеко не всем.

Если посмотреть на проблему глубже, то мы можем выяснить одну интересную деталь. Современные нам антиутопии часто могут быть рассмотрены как утопии. Это непосредственно вытекает из только что высказанного тезиса. Давайте возьмем тот же фильм «Дитя человеческое». Представьте себе, что вы исповедуете жизненную философию, скажем, Даниила Хармса, который как-то пошутил, что было бы здорово, если бы на всех детей вдруг напал столбняк. Если, например, вы не любите детей, мир этого фильма для вас просто идеален. Там нет никого, кто бы вас мог раздражать, никто не кричит, не бегает вокруг вас и все в таком духе. Вот почему можно сказать, что каждое ужасное будущее прекрасно по-своему.

Другой пример. Представьте себе, что вы живете в мире «Голодных игр», но не в дистриктах, где обитают шахтеры или какие другие рабочие, а в капитолии. По-моему, в данном случае у вас не такая плохая жизнь. Вы живете, ничего не делаете. У вас есть развлечение — любимая игра. У вас нарядная, красивая одежда, вы вкусно питаетесь и прочее-прочее. В принципе, этот мир несправедлив. Но этот мир лично для вас может и не быть несправедливым, особенно если вы, например, придерживаетесь четких установок социал-дарвинизма. Если вы посмотрите на современную общественно-политическую и экономическую систему, она мало отличается от «Голодных игр». Всегда есть люди, которые паразитируют на других, и есть люди, которые на них работают и, более того, еще развлекают их. Это тот случай, когда «утопия» хороша только для некоторых людей.

Теперь возьмем самый сложный и наиболее интересный пример. Дело в том, что я считаю, что антиутопия может быть хороша для ВСЕХ. Речь идет о канадском полнометражном фильме «Харрисон Бержерон» 1995 года по коротенькому рассказу Курта Воннегута. Это уникальный фильм. Его основная идея заключается вот в чем. По результатам очередной американской революции общество пришло к осознанию, что все люди должны быть равны — прежде всего в умственных способностях. По рассказу же они должны быть равны во всем. То есть в первоисточнике если ты, скажем, слишком красивый, ты должен носить маску. Если ты хорошо танцуешь, на тебя вешают кирпичи, чтобы твои танцевальные па не были слишком изящными. Фильм же выгодно отличается тем, что не доводит дело до абсурда и проповедует лишь равенство интеллекта.

Харрисон Бержерон учится в школе и получает одни пятерки. Учительница говорит ему: «Харрисон, ты портишь все показатели. Притворись, что ты такой же, как и все. Делай задания хуже». То есть, в принципе, если ты умный (иные философы назвали бы это «мудростью», ведь быть мудрым — это пытаться избежать преследования за высказывание мыслей, которые может не разделять общество), ты можешь притвориться и получать тройки, но все равно продолжать быть мыслящим человеком. Харрисон сознательно идет на конфликт, не боится преследования. Не хочет прятать свой ум. Что говорит о том, что он может быть выскочкой.

По сюжету если человек слишком умный и не скрывает этого, ему делают что-то типа лоботомии, удаляют часть мозга, и тот превращается в дебила. Харрисону предписывают эту крайнюю степень «лечения». Его врач предлагает ему перед операцией сходить в «секретный клуб» для умных. Это место можно было бы назвать «интеллектуальным борделем». Ты приходишь и можешь себе выбрать девушку по интересам. С этой можно обсудить немецкую классическую философию, с этой — поиграть в шахматы, с этой — порассуждать о квантовой физике.

Харрисон Бержерон идет играть в шахматы (был бы умным на самом деле, пошел бы поговорить о Гегеле). В итоге выясняется, что через этот клуб рекрутируют умных людей в подпольную элиту, которая при видимой демократии правит на самом деле. То есть перед нами своеобразный вариант «элитистской модели демократии». Обычные люди не знают про «элиту»: это три тысячи человек. Этого хватает для того, чтобы держать систему жизнеобеспечения страны. Характерно, что представители сами наслаждаются книгами, фильмами, которыми не могут наслаждаться люди средних способностей, то есть равные между собой.

Харрисон Бержерон поднимает революцию. Он запирается в телестудии, крутит фильмы Орсона Уэллса, читает стихи, ставит джазовые пластинки, зачитывает отрывки из каких-то книжек. Что происходит дальше? Он теряет сознание и просыпается в больнице. К нему приходит главный управленец, который рекрутировал его и оказывал ему поддержку, и говорит: «Харрисон, я думал, что все кончилось, когда ты показал свое шоу. Но на самом деле, всего лишь 3% людей посмотрели тебя по ТВ и что-то стали об этом думать. Ты сделал для меня очень важную вещь. Все это время я страдал из–за того, что людям недоступны те произведения искусства, которыми наслаждаюсь я. Но они им и не нужны».

— Как бы вы интерпретировали эту антиутопию?

— Это обычная антиутопия с элементами теории заговора: умные люди управляют средними. Честный человек поднимает революцию, чтобы изменить систему. У него ничего не получается. (На самом деле кое-что получается, но это не суть).

Система несовершенна, потому что она допустила к управлению такого, как Харрисон Бержерон. Харрисон много знает, он способен чувствовать и понимать великое искусство, но, грубо говоря, он тупой. Он не понимает принципов функционирования системы. «Правители» его взяли как умного человека, думая, что он не только много знает, но и мудрый, то есть понимает ограниченность населения (статистика просмотра передачи доказала это). Но он не был способен понять, что всем тем людям, которым он хочет подарить великое искусство, это великое искусство не нужно. В этом смысле эта антиутопия на самом деле является утопией, потому что в этой системе каждый на своем месте и каждый получает удовольствие от жизни. Система практически совершенна. Люди живут, не напрягаясь.

Если сегодня вы придете к кому-нибудь в дом и скажете: «В ближайшие две недели у вас не будет ничего, кроме одной книги» и дадут вам на выбор, например, «Феноменологию духа» и Донцову. Кто-то возьмет Гегеля. Но большинство человек возьмет Донцову.

— Я бы тоже взял Донцову.

— Именно. На месте Харрисона Бержерона вы бы поняли, что ВСЕМ людям не нужен Гегель. Это одна из главных идей ХХ века. В целом можно предложить две интерпретации фильма. Очевидная и скучная интерпретация: Харрисон Бержерон — герой, который хочет спасти людей и у которого не получается. Вторая интерпретация нескучная: если присмотреться к системе и учесть все детали, то можно легко прийти к выводу, что Харрисон Бержерон — не герой, а идиот, который едва не сломал идеальную систему.

Примерно так и работает антиутопия. Если угодно, это диалектика (анти)утопии, когда утопия оказывается антиутопией, а некоторые антиутопии на самом деле оказываются утопиями. То есть движение идет по схеме утопия — антиутопия — (анти)утопия. В этом смысле, чем внимательнее мы присматриваемся к современным антиутопиям, тем более они могут для нас быть интересны и позитивны с точки зрения понимания ближайшего будущего, в котором мы, возможно, скоро будем жить.

— Мы сейчас живем в антиутопии?

— Только в некотором смысле. Настоящее не антиутопично в силу того, что мы живем не в будущем, а в настоящем. Грубо говоря, утопия — это место, которое невозможно в принципе. Поэтому единственное, что у нас остается — это не-утопия. То есть мир в целом несправедлив. Но мир несправедлив настолько, насколько несовершенна система и насколько несовершенны люди.

В некоторых случаях система поддерживает себя за счет человеческого фактора. У Мандевиля, скажем, каждый действует в своих интересах, как эгоист, но в целом в итоге работает на систему. В этом отношении мы живем в антиутопии. Мы можем сидеть в каком-нибудь кафе, записывать наш разговор на MacBook Air, общаться в фейсбуке и наблюдать, как за окном честные рабочие, раздетые по пояс, кладут плитку на жарком солнце.

Проблема заключается в том, насколько мы живем в антиутопии. Ведь все относительно. В этом смысле давайте возьмем, например, тот же самый фильм «Дорога». Герой Вигго Мортенсена со своим сыном бродит по миру и ищет еду. Еды нигде нет. Вокруг одни бомжи. Но если мы сравним эту антиутопию с нашим миром, то мы вполне себе живем в утопии. Ничего так живем. И рабочие, раздетые по пояс, не голодают.

Еще очень важный пример. Фильм и книга «451 градус по Фаренгейту». Что выберете лично вы — жить в лесу, в лохмотьях, среди других «бомжей» и при этом вам еще придется выучить наизусть какую-то книгу. И еще не факт, что эта книга будет хорошей для вас. Какой современный писатель вам не нравится?

— Из последнего, например, Максим Кантор.

— Отлично. А вам говорят: «Все, заучивай книгу Кантора». Альтернатива — вам ничего не нужно читать, вы живете в доме с огромной плазмой, хорошая аудиоистема, шикарный диван, много еды и так далее. Вы еще и на таблетках, судя по всему, сидите. Немножко приторможенный. Жизнь удалась. Телевизор смотрите (может быть, там даже канал «Культура» есть, то есть более-менее духовной жизнью жить можно). Только книжек нет. Что вы выберете?

— Конечно, таблетки.

— Вот именно. Хороший потребительский рай на таблетках или жизнь в лесу с заученным Кантором и «бомжами»? Что для вас важнее: духовные ценности, великие традиции европейской культуры или удобство жизни и потребление? Кто-то выберет культуру, но кто-то — спокойное потребление. В этом смысле «451 градус по Фаренгейту» — тоже вполне себе утопическое произведение, потому что многим хотелось бы лежать на диване, а не жить в лесу. Представьте себе, что во вселенной Харрисона Бержерона в качестве «равных» в государстве находятся те, выбирает таблетки, и те, кому не нужна европейская культура, а правят те, кто выбирает книги. Разве такая система не идеальна?

Еще один пример про таблетки — фильм «Эквилибриум». Главный герой, как и многие другие, на таблетках. Нет никаких эмоций. Жизнь удалась. Есть интересная работа. Нет войн, нет смертей, нет болезней. Однако если вы выбираете не пить таблетки, а испытывать эмоции, то всему конец — мир погибнет ради того, чтобы вы могли любить, пускай и безответной любовью. В фильме «Эквилибриум» главный герой перестал принимать таблетки и много кто пострадал (сколько невинных людей он убил). Вот вы бы что выбрали?

— Определенно таблетки.

— О чем и речь. Я специально даю два этих полярных, непохожих примера. Некоторые говорят: «Я выбираю потребительскую жизнь, но я хочу еще любить. Пускай люди умирают!». Такой максимальный эгоизм: я хочу любить, но жить в домике, а не в лесу.

— Еще больше потребления.

— В каком-то смысле, если мы оцениваем любовь таким образом. Каждая антиутопия, каждый образ будущего далеко не однозначен, хотя нам пытаются показать, что любая антиутопия — это плохо.

Наконец, самое главное. Необходимая связка человеческой натуры, человеческих эмоций и великой культуры «мертвых белых мужчин». Так ли плохо потребление на самом деле и так ли хороша культура «великих белых мужчин», как пытаются представить нам это сами «мертвые белые мужчины»?

Дело в том, что многие авторы навязывают идею, что пускай в будущем люди убивают друг друга, пускай будут происходить войны, мировые катаклизмы, но от великого искусства, способного пробудить в вас чувства, отказываться ни в коем случае нельзя. Грубо говоря, нельзя отказываться от мира «мертвых белых мужчин».

В этом смысле антиутопия «Заводной апельсин» нарушает эти конвенции. Можно сказать, «Заводной апельсин» — это критический взгляд мертвых (на тот момент живых) белых мужчин на культуру «мертвых белых мужчин». Согласно источнику, желание к насилию порождается классической музыкой. Например, Берджес однозначно выбирает сознательный порок, свободу человека грешить, лишь бы грешить свободно. Потому что нельзя лишать человека выбора и так далее. (В экранизации Кубрика это не так четко артикулировано). Однако очень важно, что обычно представители высокой культуры пытаются представить положение вещей так, будто высокая культура — это панацея от антиутопии. Но в этом фильме и, конечно, в книге мы видим, что великая европейская культура не просто не позволяет обществу развиваться позитивно, но является, если угодно, проводником, стимулом к насилию. Насилию, характерному для вселенной «Заводного апельсина». Вопросом, правда, при этом остается роль самого насилия. Ведь и оно может восприниматься не столь негативно. В конце концов, согласно «Космической одиссее: 2001» (опять же Кубрика) обезьяны начинают превращаться в человека, лишь познав вкус насилия. Таким образом, насилие, которое «человечеству» подарил Черный обелиск, становится источником прогресса, можно даже сказать эволюции и т.д.

Конечно, я не феминистка и не чернокожий активист, но мне кажется, что мы не должны к этой культурой «мертвых белых мужчин» относиться столь некритично. Ведь можно стать умными людьми и без некоторых из них. Их задача предельно ясна — закрепиться в истории. Но сегодня ситуация показывает, что без некоторых белых мужчин, наверно, можно было обойтись.

В конечном счете, ведь и утопия — это представление «мертвых белых мужчин» о том, как мы должны хорошо жить. Но на поверку гораздо более счастливым могут оказаться антиутопии, в которых нам никто не пытается навязать свое представление о счастье.