Елена Георгиевская — поэт с особенным голосом. С одной стороны, эти стихи прямо говорят о политических воззрениях автора: например, представленное в подборке стихотворение «Шейла Джеффрис ничего не знает о нас» открыто полемизирует с взглядом радикального феминизма на трансгендерность и выражает определённую позицию, которая заключается в осознании как общих целей и необходимости поддержки между феминистками разных направлений, так и неприятии взгляда радфема на гендерную небинарность. Так же прямо в стихотворении «Галлюцинограмма» говорится о сопротивлении власти полицейского государства и о солидарности со всеми «xenos», «странниками», чужаками, меньшинствами, на чьей стороне стоит автор, не забывающий своих предков-ромов. Власти государства Георгиевская противопоставляет модель анархистской самоорганизации и говорит во многих своих текстах (как стихотворных, так и публицистических) о стремлении к взаимоподдержке вне властных структур. С другой стороны, эти стихи полны удивительного, не похожего ни на что другое в нынешней поэзии мифотворческого — или даже космологического — потенциала. Они как будто сперва разлагают весь существующий мир на обособленные и противоборствующие силы и элементы, а потом связывают их мистическими образами, иногда отсылающими к существующим религиям (в первую очередь — важному для Георгиевской буддизму), иногда настолько по своей сути всеобщими (солнце, ветер, земля), что ведут в топос сотворения мира ex nihilo. И в этом смысле эти стихи — анархистские в более широком и глубоком смысле. Они оперируют в сфере не только общественно-политического, но и в сфере, где мир обнаруживает свои архетипы, свои архэ, которые автор высвобождает из архитектуры уже существующего и позволяет им вступить в своих стихах в спонтанно самоорганизующийся порядок.

                                                           Анна Глазова

Жрать иглы

если бы я призывал бога
это была бы лошадь, которая съест сено снега
чтоб наступило вечнолетнее поле
но я знаю: на зов придут две лошади
одна соберёт глазами
весь снег в несгораемый стог, и внутри него
прорастёт игла
а вторая, сожрав снегá, оставит нам тусклые улицы
а поле уже наступило, под ним тяжело шелохнуться
и если мы выберемся, куда мы пойдём
жрать иглы, конечно же
жрать иглы
иглы призвали бога

Галлюцинограмма

жена, облечённая в солнце, подхватывает падающего
отрывает кусок одеянья, протягивает ему
и спасённый ей говорит: не подойдёт твоё солнце, жена
я надену чёрное солнце ментовской формы
свет-разработчик запустил тебя, ты очнулся
ища паутинки пустоты, но было так ясно
что прекрасные вещи заполнили каждый угол — не за что ухватиться
есть на кого равняться
есть из чего выбирать — новая серьёзность пуговиц и фуражек
мягкая ирония коллаборации

чёрное солнце ментовской формы, умри за нас
я хотел бы увидеть каждого, в чьей голове
монгольский ветер крутит цыганское колесо
под дождём русской ненависти
собрать их и увести отсюда
их закрывает чёрное солнце балтидов, серая форма
серое, новое чёрное
я считал его: элемент А, элемент B плюс элемент C
он для меня элементы, мы для него лемминги

подыхая под серой землёй воды
рождаясь червями под корой напрасно срубленного дерева
заново изобретая колесо, мы закрываем глаза
чтобы не видеть чёрное солнце ментовской формы
но оно — галлюцинограмма, оно вспыхивает
и множится фосфенами, разбивая наш лабиринт
и вот перед нами седая дорога, великая прямая дорога
к солнцу
кс
xenos

2221

Он сидел расправляя кровь на самой тропе
И другой сидел на тропе смыкая кровь словно руки.
Попробуй уснуть, не думай о них.
Преклони голову на камень, отполированный насмерть.
Камень похож на запад: глядясь в него, ты видишь четырёх Калибанов, и над тобой смеётся арт-мастер, зарабатывающий сшиванием ушей. Он-то не Калибан, хотя его уши давно треугольные.
Чёрный Майтрейя держит камень запада. Попробуй уснуть. Я спою тебе песню чиновника «Что бы ещё от вас закрыть, чтобы мне больше платили».
Небольшие слова, пропущенная вода. Держал бы — всё равно бы уже пропустил.
Когда-то я был молодым, я кого-то просил посидеть со мной, а надо было просить 21 лезвие Тары у себя. Он попросил, прилетели бабочки-самскары с наточенными крыльями. Но меня бы не тронули, я бы смотрел на сомкнувшуюся над головами кровь, а тропой был бы весь камень. Попробуй считать. 21 чёрная овца Тары.
2221 чёрная овца Тары, куда ты смотришь?

Разрушение секстины

зачем мне радоваться твоему снегу
под землёй не слышно, как он шагает
под землёй от языка остаётся кость
на которой вырезано несколько слов, будто ты вернулся в детство
где тебе говорят: спросят — ответишь
а пока не спросят — сиди и слушай
но не всё. в любую минуту мы можем тебя прогнать

как христос может в любую минуту прийти. по этому снегу
я надеюсь, он не пройдёт. он шагает
как падает. как падает гадальная кость
он не пройдёт, как проходит детство
по телам и умам, и то хорошо. он не спросит, ты не ответишь
даже если учился такое слушать
что иные, узнав об этом, поспешили б тебя прогнать

над землёй свернулась змея могилы. ты не прогонишь
ни её, ни свою двойницу, говорящую ядовитыми языками детства
не умел гадать по собственной кости
ещё не отделённой от кожи, не слушал
как чужой мертвеет, но отвечает
как в бесполезных глазах двоится снег языка

как собаки, боги бегут по снегу
стоит тебе стать языком, а когда становишься костью
бог оборачивается и говорит: слушай
ты хотел прогнать его, пока тебя не переломало детство
и теперь ты немного слов под землёй. ты ответишь
так, будто тень твоя наверху шагает, так, будто напала на весь язык

***

дорога пришла человеком, она говорит:
я тебе не голубка, детка
я сахалинский репейник
когда-то зеркала делали из серебристой ртути
от которой создатель терял мозги. литература — зеркало
то ли мозг меня потерял, то ли та сторона пришла
но я вижу в зеркале сахалинский репейник
слова мои — листья, мысли мои — репьи
и под ними гора рудеральных растений из человеческой головы
вулканических яблонь, чёрных кедровых елей
сахалинских тигровых лилий

Поблёкшая кажимость

я забыл как правильно. эти знают
ветер до них донёс, вода
поползла по стене, как паук
подчинили нацию, солнце

у меня есть только поблёкшая кажимость

Сетка Цеткин

*

Разобранный как разбитый.
Ты должен быть чужим, чтобы выйти к морю.
В углу, закрывающем горизонт, резко вспыхивает машина

*

Сетка Цеткин держит тебя — почти невидимая почти невидимую — над городом из могил, над зелёными кронами, прикрывающими могилы.
Ненавидишь её, ненавидишь истлевшие руки создательницы.
Хочешь упасть, потому что не падала.
Потому что не падала так низко, мечтала о лодке, что поддержит над водой, нестрашной, какой никогда не бывает вода.

*

Открытие века

Открыли новый век, словно знак змееносца — между скорпионом и каким-то ещё скотом, между знаком волкодава и злаком мандельштама спрятанный, как гербарий — между картонными страницами.
Я примерно знаю, кто там правит, но кого там убивают?
Кого там убивают чаще других?
Проще стряхнуть волкодава с плеч, чем поднять страницу.
Век железного картона перемещается по нашему воздуху, словно Беюл, но там не Беюл.
Может, и правда лучше не знать, что там.

*

Поверить, как не вернуть.
Как стать спицей не в колесе, а в пряже.
Повредить, что червям пора в море, пора в небо.

*

Пол-лица полиции видно мне впотьмах, а кому-то видно целое — целая волшебная гора с кладом внутри, и вот он стоит у входа, вспоминает пароль. И вспомнит.

*

Когда нас учили чертить поля от руки по линейке, мне хотелось загибать поля по линейке и отрывать.
И говорить: вы сказали — главное, чтобы ровно; ну вот, ровно же — ничего, что оторвано, а не начерчено, — и смотреть глазами в невидимых линзах невинности — на рожу твою, учитель, желать тебе поле, на котором никто с тобой рядом не сядет.
Но я не умею отрывать красиво с моей поломанной моторикой, поэтому просто пишу без полей, не в тетради, на обороте распечатки чужих стихов и своей коммунальной квитанции, на роже твоей, мой новый учитель.

***

ты бы знал, что делаешь, если бы не умер?
какие поля покружились над тобой?
какие ломаные нули
заняты недооценкой
мест, пустеющих от красного света?
бардо не существует

головами, пустыми, как праздник
они кивают в ответ на красное
и другие с головами
пустыми, как перекрытая улица
по природе говорят
по природе, говорят, правит тиран, как вода, замерзая
— но сам он не замерзает, он вас замораживает
но у них нечему замерзать, они не поняли
ты хочешь уйти, но тебя окликает
не тем именем не тот человек. бардо не существует

красные поля далеко от солнца
буквы на рукавах означают контрнаступление
тхеравадин, у которого умер кот, заведёт нового
и ему не страшно, что его не окликнут
а вокруг тебя из темноты выплывают змеи
тяжёлые, как облака
они скручиваются в буквы неизвестного имени
которое ты примешь за своё, пока нет твоего ламы
нет. бардо не существует

как продержаться на воде, как продержаться на льду
как продержаться на красном свете
вместо того, чтобы обращать их друг к другу
несуществующими лицами

Шейла Джеффрис ничего не знает о нас

                               Джудит Батлер ничего не знает о нас.

                                                   Оксана Васякина

1.

никуда не девайся от квир-теории медленного пути
тут поблизости быстрый путь главных лесбиянок, туда, где вороны Дженис Реймонд
машут пенисовидными крыльями, где Шейла Джеффрис ничего не знает о нас
Шейла Джеффрис, убийца моей мечты, воспитательница гарема
гарпий
почему главные лесбиянки так часто упоминают член
не думай о порно, так им говорит Шейла Джеффрис, не думай о белой обезьяне
белая обезьяна радикально-феминистского текста нацелила хвост, как лабрис
на меня и тебя
быстрый путь вернёт тебя мёртв_ую в чужое начало
девочки с лабретами в форме лабрисов закричат, что бритым ногам не место
в феминизме
они стоят перед мужиком на дрожащих небритых ножках
а он снисходительно ждёт, когда они перестанут мямлить
но когда перестанут, настоящие женщины вытолкают их в в море
с этого космического острова
пойдём-ка медленно, а эти, что зачеркнули нас красным маркером,
пускай идут в зеркало

2.

мы уснём, подруга, мы уснём
под миндальным деревом с табличкой «яблоня»
его заставляют плодить квадратные яблоки, но оно не сдаётся
Шейла Джеффрис ничего не знает о нас
за деревьями, глубокой осенью в тылу, начинается праздник стекла
кто больше всего разобьёт
они говорят оттуда: уложи голову спать на витрину
и она тоже станет стеклом, это самое красивое
что ты можешь сделать, а на другом берегу
за мостом Шейла Джеффрис воспевает уродство, и она, и мост шатаются
как молодая пьяная лесбиянка на небритых ногах
в квадратных глазных яблоках Шейлы гнездятся фигуры умолчания

3.

вода продляет пустое нет вода проламывает пустое
наш день не пустой его не бывает
мы словно люди без тени любое солнце
не возненавидит нас, но не отобразит
ты, мой исследователь, мой посторонний — девочка с букетом сирени
говоришь: сирень уничтожит снег
а мне уже дела нет до вашего снега
опередивший поколение никогда не станет его голосом
нет у нас голоса, нам его отрезали, как отрезают клитор исламским детям
мой голос звучал бы как перевод
с одного берега на другую воду
мы где-то там, впереди, нас немного видно, и нас немного
ваша вода превратится в снег, потом её что-то
уничтожит. нам тоже не видно. «больше никого не попрошу
положить руку мне на голову»

4.

это не порно говорит она я против порно видишь там Сартр Деррида
и Джудит Батлер которая ничего не знает о нас
(и пенисы, думаю я,
на каждой странице, как будто писала
о транс-лесбиянке — о той, кого больше всех ненавидишь)
с того берега несутся крики, эти женщины настоящие
они будут кричать, но не примут от нас
помощи, они будут кричать
пока не сорвут свои нежные голоски, не такие
как у нас — настоящие женские
они будут без голосов, как мы,
пустой ожог разума и обоих путей

Морская улитка и Аллах

Я хочу родиться и жить в воде, чтоб меня не съел Мухаммад.
Я хочу летать под водой, чтоб Мухаммад меня не догнал.
Морская улитка — харам.
Я поражу своих жертв инсулином, чтоб Мухаммад испугался.
Я понесу на себе дом, как хиджаб, чтоб меня не съел Мухаммад.
Я скручу вам спираль из шариата наподобие моей раковины, а после смерти окаменею на 180 миллионов лет, и тот, кто найдёт меня, не будет Мухаммадом и даже не будет человеком.
Я хочу быть морской улиткой, но я рыба и саранча, и чёрный камень над моей головой подвесил Аллах-Дамокл.