Варсан Шайр (Warsan Shire) родилась в 1988 году в Кении в сомалийской семье. Её родители переехали в Великобританию, когда ей был один год. Поэтесса выросла в Лондоне. Выпустила две книги стихов: «Учу Свою Маму Рожать» (Teaching My Mother How To Give Birth, 2011) и «Её голубое тело» (Her Blue Body, 2015). Печаталась в различных англоязычных литературных журналах и поэтических сборниках. В своих стихах Шайр пишет о беженцах, ностальгии, семейных взаимоотношениях, женской телесности. В 2013 году Шайр стала Лондонским молодым поэтом-лауреатом (Young Poet Laureate for London). В том же 2013 году она была удостоена Африканской поэтической награды (African Poetry Prize) Лондонского университета Брунеля. Шайр — авторка поэтических текстов для музыкального фильма Бейонсе «Лимонад» (Lemonade, 2016). Поэтесса активно выступает с чтениями в разных странах. Её тексты переведены на многие языки. В 2018 году она была принята в Королевское литературное общество (Royal Society of Literature). Шайр — редакторка отдела поэзии SPOOK magazine и преподавательница поэтического мастерства. С 2015 года большую часть времени проводит в Лос-Анджелесе.

Мы публикуем подборку стихотворений Шайр в переводе Евгении Некрасовой.

дом

никто не бросает дом
пока тот не становится пастью акулы
ты только тогда бежишь к границе
когда бежит весь твой родной город

и вот тебя обгоняют соседи с кровавой одышкой в горле
а мальчик из твоей школы
который жарко целовал тебя за ржавым консервным заводом
держит автомат больше своего тела
ты только тогда бросаешь свой дом
когда дом не позволяет тебе остаться.

никто не бросает дом пока тот не кидается вдогонку
почвой не горит под ногами
кровью не закипает в желудке
тебе бы в голову не пришло бежать отсюда
если бы лезвием не выжигали угрозы
на твоей шее
и даже если ты мешаешь гимн
со своим дыханием
только когда ты рвешь паспорт в туалете аэропорта
оплакивая каждый проглоченный обрывок
становится ясно
ты не вернешься домой.

тебе необходимо понять,
что никто не сажает своих детей в лодку
если только море не безопасней суши
никто не стирает до мяса свои ладони
цепляясь под поездом
между вагонами
никто не проводит в брюхе грузовика дни и ночи
питаясь на грязных газетах если только все километры
не значат больше, чем просто поездка.
никто не ползает под колючей проволокой
никто не хочет, чтоб его били
или жалели

никто не выбирает лагерь беженцев
или раздеваться при обыске
после которого ещё долго чешется тело
никто не выбирает тюрьму,
которая безопасней
чем полыхающий город,
и ночной визит тюремщика
все равно лучше
чем целый грузовик с мужчинами
которые все до единого выглядят как твой отец
никто не вытерпит этого
никто не вынесет этого
ни у кого нет такой прочной кожи

эти
вы
черные
валите домой
беженцы
грязные эмигранты
соискатели убежища
сосущие нашу родину
нигеры с распущенными руками
воняете тут чужим
диким запахом
напортачили у себя дома, а теперь хотите
напортачить у нас
их слова
ненавистные взгляды
не ранят тебя
может быть потому, что пинок приятней
чем заживо оторванная конечность

или потому что слова нежнее
чем четырнадцать мужчин
у тебя между ногами
или оскорбления
глотаются легче
чем щебень
чем кости
чем тело твоего ребёнка
разорванное на кусочки.
я очень хочу вернуться
но дом теперь пасть акулы
дом дуло автомата
и никто не оставляет дома
пока дом не погонит до берега
пока дом не скажет
бежать быстрее
сбросить свою одежду
переползти пустыню
перейти вброд океаны
тонуть
спасаться
голодать
умолять
забыть о гордости
выжить тебе важнее

никто не бросает дом пока тот не начнёт шептать
задыхаясь в твое ухо
уходи,
беги от меня сейчас же
я не знаю, во что превратился
но я знаю, что где угодно,
безопаснее чем здесь.

Уродина

Твоя дочь — уродина.
Она знает, что такое потери,
вынашивая целые города в своём животе.

Когда она была ребёнком, взрослые не брали её на руки.
От неё летели щепки и соленые морские брызги.
А родственники объясняли, что она напоминает им войну.

На её пятнадцатый день рождения
ты научила её вязать из волос верёвки
и обкуривать их горящим ладаном.

Ты заставляла её полоскать розовой водой
горло и, пока она кашляла, говорила, что
девушки-макаанто [1] вроде тебя не должны пахнуть
пустотой или одиночеством.

Ты же её мать.
Почему ты ей не сказала,
укачивая её как гнилую лодку,
что мужчины не будут любить её,
потому что она покрыта континентами
потому что зубы её — крохотные колонии,
потому что живот её — остров,
а бедра — государственные границы?

Какой мужчина захочет лечь рядом и
наблюдать за миром, полыхающим
в его спальне?

Лицо твоей дочери — маленькое восстание,
гражданская война её руки,
за каждым её ухом — лагерь беженцев,
а тело замусорено уродствами.

но Боже мой,
не правда ли красиво,
она несёт этот мир.

Когда Мы В Последний Раз Видели Твоего Отца

Он сидел в одолженной машине
на больничной парковке,
и считал окна корпуса,
пытаясь понять какое из них
краснеет от его
ошибки.

Птицы

София использовала голубиную кровь
в первую брачную ночь.
Следующим утром она рассказала мне
по телефону,
как улыбался её муж,
увидев простыни,

как он смял их в охапку
поднес к своему носу,
закрыл глаза
и медленно провёл по пятну
языком.
Она изобразила баритон,
которым муж шептал

её имя — София
чистая, нетронутая, целомудренная.
Мы похихикали над неизменностью приёма.

Когда муж восхвалил её,
София улыбнулась, погладила его по макушке
и представила, как свекровь
там, дома,
шагала бы по городу
с этими кричащими
простынями,
махала бы ими балконам,
нахохлившись от гордости,
её руки недоразвитые крылья
сковывали бы её тело,
не умеющее летать.

Old spice

Каждое воскресенье он надевает
свою старую армейскую
форму,
и называет тебе поименно каждого мужчину,
которого он убил.
Костяшки его пальцев — неотмеченные могилы.

Зайди к нему во вторник и
он опишет тебе
тело каждой женщины, которую
не смог спасти.
Ещё он скажет
она была на одно лицо
с твоей матерью
и у тебя заноет
в животе.

Твой дедушка совсем
другого поколения –
русские дипломы и
кубинский гимн
на школьных линейках,
коммунизм и религия.
Плакать теперь он может только от музыки.

Он женился на своей первой любви,
девушке с длинными кудрявыми локонами,
падающими на спину.
Иногда он подтягивал её к себе
за эти кудри,
как за верёвку,
намотанную на его руку.

Теперь он живёт один. Сухенький,
сидит в кресле посреди
вращающейся вокруг комнаты
как живая память.
Ты навещаешь его, но
вам не о чем разговаривать.
В твоём возрасте
он был мужчиной.
Ты сжимаешься всякий раз,
когда он произносит твоё имя.
Отец твоей матери
почти мученик,
может зарядить автомат под водой
меньше, чем за четыре секунды.

Даже его первая брачная ночь
превратилась в битву.
Швейцарский нож, молодая невеста,
он рыдает, зажав между
её ног итальянские простыни.

Его лицо — фотография,
забытая на солнце,
хна его бороды,
серебро его бровей
мятый платок, трость и куфи [2].

Он умирает.
Он умоляет тебя
Отвези меня домой,
яквай [3],
я просто хочу увидеть
его в последний раз;
ты не знаешь, как объяснить,
что дом теперь совсем не такой,
каким он его
оставил.

Примечания

[1] Макаанто — ласкательное слово, обозначающее на сомалийском «сладость».

[2] Куфи — круглая короткая шапка без полей, которую носят чаще всего африканские мужчины.

[3] Яквай — сомалийское слово, которое используется для выражения нетерпения.