Интервью с Миюки Ока. Необычный день на фоне жизни

Пару слов о…

* В целях безопасности всех участников проекта некоторые слова были заменены в оригинальном тексте по взаимному согласию. Хотя все заинтересованные стороны понимают истинную суть происходящего и отказываются признавать насильственный характер нынешних событий.

Прошло больше года с момента публикации последнего материала под эгидой «Gendai Eye». У меня давно не было гостей, возможностей сосредоточиться на разговорах с ними, не говоря уже о подходящих словах для этих бесед, но попробуем вновь? Я рад представить японскую художницу Миюки Ока, с которой мы довольно активно общались в течение этого года. Прежде чем перейти к самой беседе, кажется нужным сказать пару слов о её проектах, некоторые из которых пробирают меня своей деликатностью и изобретательностью подхода.

Разумеется, мне не хотелось бы заготовить оковы «science art» для Миюки, поскольку это сразу бы низвело многие из качеств ее работы, но ее инструментальное использование технологий очень тесно связано с ее личным интересом к миру информации и ощущению времени. Понятие цикла или реализация периодических паттернов ощущается и в самых ранних проектах «Decomputation: Periodicity» (2018), где созданный алгоритм задавал лазерному лучу собственный трек движения, который зритель, если присмотрится внимательно, мог обнаружить и зафиксировать для себя. К этому же можно отнести и вопрос преобразования энергии, как в работе «To handle (A)» (2021), где движение ветра преобразовывалось в магнитное и электрическое состояние, изменяющее движение предметов в помещении и на экране монитора.

От механического и пространственного развивалась идея в сторону представлений о памяти и скорби в будущем, как в проекте «Ikitoshi» (2019-2020) — размышление на тему памяти и скорби в постантропоцентрическом мире, где люди не имеют привилегированного положения перед другими живыми организмами. Для этого художница разрабатывает кинетическую систему, функционирующую за счет генерации электричества из активности микробов в почве. Цветок, созданный из кожи покойного, передвигается по почве, оставляя за собою свои частицы, что тем самым создает новую почву и энергию, продолжая этот цикл.

Интерес к внешнему миру, экологии и ее дате, массиву информации, в истории, происходит в недавнем проекте «Greenhouse Marathon» (2022), посвященного 50-й годовщине Олимпиады в Мюнхене и событиям недавно на тот момент проведенной Олимпиады в Токио. Связывая проект с Саппоро, где художница родилась, она пытается продемонстрировать как происходили климатические изменения за большой временной срок, как марафон Олимпиады 2021 года проводился в Саппоро, поскольку в Токио температура превышала допустимые рекомендации. Проект-конструкция теплицы, где находился бегун, а также температурные датчики, в зависимости от температуры демонстрировали год, дату и время, когда фиксировалась та или иная величина за последние 120 лет Олимпиады.

Тем удивительнее наблюдать становление текущего проекта »Borrowed sleep / Taking photos (000000-235959, 20210224 — 20230224)», совершенно не похожего на ее предыдущие работы. «Borrowed sleep» — это пространство времени и судеб, в которое заключены документальные свидетельства людей из Украины и России, чьи жизни были изменены так называемой «специальной военной операцией». Истории из нескольких тысяч фотографий, сделанных лично участниками проекта, переплелись друг с другом в 24 часах видео или, как это уточняет художница, в 86400 секундах. Показывая меняющуюся повседневность с февраля 2021 по февраль 2023 года, этот продолжающийся проект выделяет из массива данных особенные моменты, утверждая, что жизнь продолжается, что это не документально-сухой взгляд, а заинтересованный, желающий услышать и увидеть.

Об этом проекте, особенностях его создания и реализации, а также о его дальнейшем развитии мы поговорим с Миюки Ока, которой я очень признателен за чудесные моменты нашего общения и сегодняшний диалог.

Интервью с Миюки Ока

Gendai Eye: Как ты себя ощущаешь после завершения этого проекта, довольна результатом?

Миюки Ока: Я очень довольна результатом и счастлива, что смогла провести выставку в это время года. Мне хотелось сделать это как можно скорее, поскольку конфликт еще продолжается.

GE: После выставки в Токио ты планировала продолжить ее показ в Саппоро. Как обстоят дела с этими планами?

МО: Я все еще не знаю, как и где можно было бы провести эту выставку. Думаю, на этой неделе появится статья о моих работах, и я разошлю ее в несколько галерей в Саппоро, чтобы они увидели, чем я занимаюсь. Для меня это была бы возможность найти подходящую площадку и получить финансирование.

GE: Эта работа сильно отличается от твоих предыдущих проектов. Как ты видишь эту свою работу среди других своих проектов на данный момент?

MO: Многие люди сказали мне, что были удивлены и не ожидали от меня такого масштабного проекта, в том числе и с политическим контекстом. В моих предыдущих работах, как ты мог заметить, я обычно фокусировалась на человеке и внечеловеческом мире. Но меня очень интересуют отношения между человеком и другими людьми, поэтому и появилась эта работа. Для меня это продолжающийся интерес к тому, каким образом я могла бы установить связь между собой и другими, как это связано с миром людей и политикой.

GE: Что послужило для тебя первоначальным толчком к созданию этого проекта? Как ты решила взяться за осуществление этой работы?

МО: Я создала формат для этой работы прошлым летом. Начала со своих собственных фотографий, исследуя возможности Google Photos. Иногда он выдавал мне фотографии из прошлого, случайные кадры и моменты. В тот момент я была удивлена, что фотографии, сделанные мною на смартфон, не выглядят старыми, фотографируя еду, кошку или свою собаку, все они не выглядят давнишними. Я не замечала разницы между фотографиями, что были сделаны сегодня или два года назад, поэтому я начала задумываться о времени.

Мой дедушка умер около трех лет назад, и он оставил свой телефон, который я решила использовать, создав 24-часовое видео из фотографий, что были им сделаны.  Где-то в тот же промежуток времени я взялась за фотографии, которые были сделаны моей мамой на смартфон, они мне были тоже интересны, поскольку на них были запечатлены какие-то необычные и неординарные дни ее жизни. К примеру, моя мама ухаживала за своей собакой, перед его смертью она делала массу фотографий, фотографируя его с раннего утра до позднего вечера. Когда я поместила четыре года ее жизни в видео, то это позволило показать необычность некоторых событий маминой повседневности. Этот формат позволил мне познать необычные дни других людей, как продолжение их повседневной жизни. Именно по этой причине я стала использовать его, чтобы зафиксировать то, что происходит в России и Украине.

GE: Как можно в общих чертах описать этот особый момент в фотографиях украинских и российских беженцев? Каково значение этого «особого момента»? Связано ли это с СВО или это что-то личное?

MO: В этом проекте я попыталась сосредоточиться на 24-м февраля. Для меня этот самый день был экстраординарным и выпадающим из привычного. Но повседневная жизнь при этом продолжалась, видео не выделяет 24-е февраля, а показывает его влияние на повседневную жизнь. Сначала я думала, что стоит выделить всего лишь один день, но понять такую тонкую разницу со стороны было бы трудно. Если присмотреться к видео, вникнуть в него, то можно увидеть разницу и то, что происходило с жизнями участников выставки.

GE: Скажи, пожалуйста, была ли у тебя возможность пообщаться со зрителями выставки в Токио, что они думают об увиденном?

Самое распространенное среди впечатлений — они узнают о том, что у этих людей повседневность продолжается. Когда они читают флаер к выставке, то они ожидают документалистики, каких-то свидетельств. А то, что показываю я — это обычные дни их жизни. Сначала они несколько смущены и не понимают увиденное, но продолжая смотреть, они могут узнать, что один из участников выставки сменил место своего проживания, какие-то другие факты из видео. И мне приятно видеть такую реакцию. У меня нет намерения осудить или поддержать какую-либо нацию или этническую группу, мне хочется узнать об индивидуальном опыте в этих обстоятельствах.

GE: Если говорить о восприятии СВО, которую Россия начала в Украине, то в чем, на твой взгляд, возникает разница в реакции и суждениях людей в Японии и Германии, учитывая их разную географическую близость и вовлеченность в эту историю?

МО: У меня была идея о том, чтобы провести эту выставку в Германии, но общество там значительно ближе, культурно, географически и политически к тому, что происходит. И я думаю, что аудитория более остро реагировала бы на проект. Поэтому реальная дистанция, включая физическую и психологическую, между зрителем и участником важна. В ходе работы я узнавала от участников, что они не хотели бы делиться своими фотографиями, если бы этот проект был бы показан в Германии. Дистанция в этом отношении эффективна и важна. Что до японцев, то они довольно отстранены и их отношение к этому конкретному конфликту в разы нейтральнее, чем в Европе.

GE: И еще, наверное, есть разница в аудитории, потому что европейцы гораздо охотнее фотографируют и снимают видео на выставке и не очень заботятся о каких-то запретах, поэтому анонимность в этом случае полностью уничтожается.

МО: Да! Но я надеюсь, что мне удастся каким-то образом показать ее и в других странах мира.  

GE: Будет ли этот проект продолжаться и собирать новый материал, участников? Что для тебя стало бы завершением этого цикла?

МО: Я думаю, что продолжу работать с ним, охватив более широкий временной период. Что касается финала, то я точно не знаю, но, возможно, он будет связан с днем окончания конфликта. Но для меня интересно показать этот проект в других частях света и изучить реакцию людей на жизнь участников и на политические вещи.

GE: Мы часто сталкиваемся со стереотипом, что образ технологий, понятие алгоритма — все это у обывателя рифмуется с обезличиванием и потерей эмоционального — как в твоем случае тебе удается совмещать эти вещи и на основе стольких данных делать проект максимально персональным, личным?

MO: Мне кажется, важно не создавать понятное повествование из огромного количества данных, а создавать поэзию, которая остается конкретной и сложной, но и в то же время открытой для интерпретации зрителями. Единственное, что было важно в ходе этой выставки — использовать один смартфон на человека, чтобы показать фотографии. Это было наиважнейшим пунктом для меня. Если бы я использовала только один экран для показа всех фотографий, то проект бы не сработал. Это означало бы, что я просто использую фотографии как изобразительный материал, а это стирает всякую индивидуальность. Показывая их на смартфонах, я позволяю зрителям познакомиться с участниками проекта, прожить их день, это действительно работает.

Я также составила описание в одну строку, где разместила все фотографии, распечатав их в хронологическом порядке. Около 4000 фотографий, все это выглядело словно целая книга. Программа, которую я создала, получает данные о времени из файла с фотографией и автоматически создает 24-часовое видео, так что вам не нужно просматривать все фотографии, чтобы запустить ее. Но я думаю, что это вызвало бы проблемы, поэтому я хотела увидеть все фотографии как художник, по мере создания этого цикла. Мне хотелось оставить след, указать, что я видела эти фотографии. Таким образом я пыталась избежать обезличивания данных, выступая как художник и зритель одновременно.

GE: Есть еще один интересный аспект, который мне кажется важным и связанным с твоей работой — все данные, что ты собираешь для проекта, ими можно легко манипулировать, изменяя или удаляя метаданные, включая дату и место съемки. Что ты думаешь об этом, приходилось ли об этом задумываться в ходе своей текущей работы?

МО: Я обратила на это внимания, разбирая фотографии. У двух участников, знавших друг друга, была одна и та же фотография, но с разными свойствами файла, включая время. Вероятно, что фотографией поделились в социальных сетях, а затем ее заново загрузили. До этого я использовала только свои и семейные фотографии, поэтому не сталкивалась с такой проблемой, поскольку всегда могла спросить, меняли ли они что-нибудь или нет. Интересно, что все это изменение данных не влияет на внешний вид файлов, на изображение. Я хочу подробнее изучить этот вопрос и то, как изменяются данные внутри файла.

GE: Откуда возникло название «borrowed sleep», а также словосочетание «биологический ритм» в описании к работе? Что они означают?

МО: «Borrowed sleep» («Заимствованный сон») — это фраза из текста «Tabi no e» («Путешествие изображения») в духе эссе, написанного Тацуо Хори [1]. Он описывал, как, проснувшись во время путешествия в гостинице в окружении незнакомых вещей, он почувствовал, что словно оказался в чужом сне, позаимствовал его. Когда я вижу случайные фотографии, сделанные кем-то, мне иногда кажется, что я забыла, кто их сделал. Это была я или кто-то другой? Мне кажется, что эта путаница личной записи и памяти отзывается его тексту. Что касается «биологического ритма», то, когда я создавала этот формат, я не была студенткой или офисной работницей, я вообще была никем. И в то время я потеряла чувство сопричастности времени, дни и недели казались мне ничем и только утренний и ночной цикл казался реальным. Я читала книгу о времени, и там говорилось, что сон — сестра смерти, и есть соответствие между жизнью и смертью, бодрствованием и сном. В этой работе показана жизнь, то, как мы проживаем день и свою жизнь.

GE: Твой всегдашний интерес к окружающему миру, познавании его при помощи технологий, в какой момент тебе также стало интересно говорить о связях между людьми?

МО: Думаю, это произошло в университете, когда я изучала сельскохозяйственные науки, я увлекалась биологией и химией до того, как заинтересовалась искусством. Я живу в Саппоро, природа здесь повсюду, походы и другие занятия для меня были вполне привычны. Поэтому меня и больше интересовали нечеловеческие вещи, нежели люди.

GE: Как эпидемия ковида повлияла на твою работу?

MO: Опыт проживания ковида определенно повлиял на мою работу. В период локдауна статус в социальных сетях был единственным свидетельством того, что ты живешь. Если ты оставляешь хоть какой-то след своей жизни в социальных сетях, значит, что у вас что-то произошло. Это заставило меня задуматься об онлайн записях, цифровом следе и физическом «я».

GE: Скажи, опять же в контексте влияний и собственных ощущений, как Саппоро повлиял на тебя, ты неоднократно замечала, что там не так хорошо в институциональном плане развито современное искусство, но при этом ты хотела заниматься им.

МО: Саппоро — красивый и чистый город, но немного скучный, как и многие региональные города в Японии и во всем мире. Иногда это хорошо, но я не думаю, что здесь есть достаточно маргинальных пространств для спонтанного возникновения чего-то другого или нового. Поэтому я и использовала свой компьютер как игровую площадку для экспериментов, и этот факт, вероятно, повлиял на мои работы — мне нравится придерживаться чего-то личного, но и пытаться связать себя с чем-то, что находится далеко отсюда. Честно говоря, у меня нет какой-то особой привязанности к месту, не только к Саппоро, по характеру я больше кочевник. Я несколько привязалась к Саппоро и в какой-то степени он мне нравится, но это по причине того, что я прожила тут долгое время. Особенность Саппоро в том, что это довольно новый город. Остров Хоккайдо был колонизирован переселенцами из материковой Японии, и Саппоро стал центром этой земли. Если ознакомиться с контекстом постколониального образа жизни, способа создания чего-либо, я чувствую, что здесь есть много вещей и тем, которые можно было бы опробовать. Я вижу, что и молодые художники в Саппоро пытаются создать свое собственное место здесь, работая с этим колониальным контекстом. 

GE: А когда это началось?

МО: Одним из недавних поводов, ставших предметом бурных обсуждений, стал снос Centennial Memorial Tower [2], решение о демонтаже было принято в 2018 году. Оно было утверждено, поскольку материалы, из которых была сделана башня, деградировали, а это в свою очередь потребовало бы излишнего роста расходов на поддержание ее жизни. Памятник был посвящен развитию Хоккайдо, но также подвергался критике как символ политики ассимиляции и дискриминации народа айну. В том же году в Саппоро прошла групповая выставка, посвященная этой башне.

GE: Каковы твои планы на будущее?

МО: Созданный мною формат стал чем-то новым для меня и людей, живущих в эту эпоху. Я надеюсь, что люди смогут использовать этот формат в своих личных или политических целях. Сейчас я разместила программу на GitHub, так что любой желающий может ею воспользоваться. В дополнение к этому проекту с января я приглашаю на работу в Саппоро коллектив художников из Мюнхена, с которым я уже сотрудничала во время своей резиденции. Они собирают материалы от художников, галерей и театров и распространяют их среди художников и студентов. Я пригласила их, и мы попытаемся начать цикл сбора материалов для художников в Саппоро. Это очень экспериментальный проект, и я не знаю, сколько людей им заинтересуется. Подобный проект в Саппоро очень полезен для него самого. Его цель — наладить диалог с различными культурными учреждениями, показать устойчивые и новые способы понимания искусства в регионах.

----

Примечания

[1] Тацуо Хори (1904-1953) — японский писатель, поэт и переводчик. В России наиболее известен благодаря произведению «Ветер крепчает», который был экранизирован Хаяо Миядзаки в 2013 году под одноименным названием.

[2] Centennial Memorial Tower — была построена в 1970 году к столетию освоения Хоккайдо, на тот момент она понималась как знак благодарности за труд колонизаторов в освоении новых территорий. Конструкция 100-метровой башни носила и символический характер, связанный со стремительным развитием будущего, что было крайне распространённой идеей в Японии на рубеже 1960-х и 1970-х гг. В 2018 году в связи с ухудшающимся состоянием объекта и дороговизной его содержания был проведен общественный опрос, результатом которого большинство высказалось за демонтаж башни. Помимо материальной составляющей башня активно критиковалась за свой ассимиляционный и дискриминационный посыл в отношении айнов, игнорируя их статус и вклад в освоение острова. Часть подобных обсуждений имела место быть в 1969 году, когда предлагалось почтить конкретных людей и коренные народы Хоккайдо, но идея была проигнорирована. Несмотря на продолжающиеся протесты со стороны консерваторов, что продолжали критиковать идею сноса башни и высказывали дискриминационные заявления в адрес айнов, конструкция была демонтирована в 2023 году.