— Они не знают, что мы везем им чуму

(Приписывается Лаканом Фрейду, прибывающему в США)

19 марта (до введения ограничительных мер в РФ)

Этическая трансформация: если закон (-ность) и риск заменяются вычисляемой статистической вероятностью, то моральность чьих-либо действий никак не привязана к его сколько-нибудь субъективируемому решению — ни сознательному, ни бессознательному. И за этим следуют разнообразные судороги субъективации перед лицом несубъективируемого: но не столько «первой природы» (вируса), сколько «второй природы» (экономических калькуляций и причуд капитала).

(То есть: когда ты не сталкиваешься, например, с давно тобой усвоенной заповедью «не убий», а призван, например, думать о том, что согласно вычислениям твоя поездка на метро может косвенно убить неизвестного тебе дедушку в Смоленске, которому не хватит при коронавирусе аппарата искусственного дыхания ввиду недавней реформы здравоохранения, то хочется или послать это все на фиг, или облизать в этом метро поручни, или пойти волонтером в больницу, или запереться в доме, или еще хоть что-то совершить, что имело бы, например, связь с вопросом о твоем желании.)

Из комментариев в фб: Прокомментировавшим. Я тут немного пал жертвой психоаналитического жаргона, под словом «закон» я имел в виду не голый юридический факт существования закона, а усвоение этого существования закона субъектом, случившееся когда-то (событие совершенно мифическое), — в форме хотя бы мук совести. Говорю про совесть, чтобы не уходить еще дальше в проблематику связи желания и закона, которую, например, демонстрирует, как обнаружил Фрейд, сновидение, с неизбежной закономерностью разыгрываясь по заранее готовой канве желания. Но эта проблематика закономерности предполагает сразу возможность риска как отхода от готового решения.

2 апреля (после введения в Москве режима «всеобщей самоизоляции»)

Логика, в которой ведется (если ведется) дискуссия и принимаются (или не принимаются) меры в связи с эпидемией, обнаруживает структуру того, что Лакан назвал университетским дискурсом. На сцене — манифестируемое научное знание, где люди предстают единицами экономического и демографического исчисления. Знание это форсируется разного рода формами авторитета, в том числе политическим господством. Вообще-то такое знание может оказаться чистой кажимостью: никто толком ничего не знает, но какие-то вычисления ведутся и время от времени предъявляются в медиа и интернете, которые тут воплощают идею доступа к знанию как таковому. То, что таким образом предъявляется, — лишь фрагменты и полуфабрикаты знания, производимого наукой, и эти фрагменты и полуфабрикаты задействуются совсем не в научном использовании. Зато такая культивация знания как видимости может обернуться знанием иного рода, например, знанием о перемещениях граждан, и обнажить свою основу: лозунг «для вашего же блага». В любом случае, продукт университетского дискурса тут налицо: бессильный и некомпетентный субъект.

Психоанализ высвобождает знание из положения форсировки авторитетом «для вашего же блага». Но ценой тому — отсутствие гарантий.

3 апреля

Слушая анализантов в кабинете, обнаруживаешь, что для каждого эпидемия и ее последствия резонирует с чем-то своим — иногда совершенно неожиданным. Кому-то происходящее способно, например, принести облегчение.
Нет никакого общего взгляда, есть отдельная речь.

4 апреля

В связи с карантинным бумом онлайн-психотерапии перевели тут интервью психоаналитика Жака-Алена Миллера, где, в частности, он говорит: «Соприсутствие во плоти и крови необходимо хотя бы для того, чтобы обнаружилось не-существование сексуальной связи. Если мы саботируем реальное, то этот парадокс испаряется. Все способы виртуального присутствия, даже самые изощренные, сводятся к этому тупику».

Как раз недавно, обсуждая с коллегами возможные эффекты онлайн-связи с психоаналитиком, говорили о том, что воображаемое тело в скайпе или зуме не только не ампутируется, но и может иногда культивироваться: например, характерно, что при таком созвоне с включенной камерой вы видите не только того, с кем говорите, но и самого себя и можете контролировать свой видео-образ. Но раздуваться может тут не только нарциссическое, но и воображаемое вообще, в том числе фантазмы, — например, фантазмы о заражении.

Собственно, воображаемое как раз скрывает не-существование сексуальной связи, её невозможность, которую Лакан охарактеризовал как то, что «не перестает не писаться». Тем самым воображаемое замещает другой возможный исход этой невозможности — событие встречи в его случай-ности, шанс того, что нечто может «перестать не писаться». Но для испытания этого шанса «нужно принести свое тело на сеанс и в то же время от него освободиться» (снова цитируя интервью).

Шанс связан с риском, — тем, что онлайн также редуцирует, избавляя субъекта от акта прихода или неприхода на анализ (акта для кого-то особенно пикантного в ситуации карантина) — и тем самым в некоторых случаях может поощрять отказ от акта, а в некоторых — наоборот, отчаянные акты, которые поставили бы ограничения виртуальной связи под вопрос.

Кроме того, онлайн-воображаемое может стать сильным готовым ответом на вопрос о поддержании связи, который в некоторых случаях остро стоит, но нуждается в субъективном (пере)изобретении. В этом смысле письмо, смс, сообщение в мессенджере иначе относится к проблематике (не)возможности связи: все–таки это что-то, что удалось записать.

12 апреля

Об объекте-зазоре между образом и плотью (посвящается Zoom):

— “Репродуцирование запрещено”.
(Рене Магритт)

— “Реди-мейд. Предчувствие сломанной руки”.
(Марсель Дюшан)

— “Записанный вживую видеокоридор”.
(Брюс Науман)

— “Что такое, собственно говоря, аура? Странное сплетение места и времени: уникальное ощущение дали, как бы близок при этом рассматриваемый предмет ни был”.
(Вальтер Беньямин. “Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости”)

— “Говорю сразу, что ловушка, о которой здесь идет речь — это нарциссический плен… Вспомните, что я сформулировал в конечном счете, говоря о точной границе, которую полагает нарциссический плен тому, чем, в условиях, когда фаллос остается нагружен аутоэротически, может быть нагружен объект. Возникающая в результате в зеркальном образе трещина как раз и становится опорой и материалом той означающей артикуляции, которая в другом, символическом, плане предстает как кастрация. Проявляющаяся таким образом помеха становится частью того порочного круга, в котором субъект оказывается, когда, стремясь к наслаждению, то есть к тому, что наиболее удалено от него, сталкивается, попавшись на удочку своего собственного зеркального образа, с этой интимно ему близкой трещиной. В этом как раз ловушка и состоит.

….

В образе желания, который у человека складывается, [объект] а, то, что служит желанию в фантазме опорой, остается невидимо. … Именно от него заимствует образ i’(a) свою значимость. Но чем больше человек к образу своего желания приближается, чем любовнее и трепетнее лелеет его, тем вернее теряет к нему дорогу. Все, что он делает для сближения с ним, лишь вливает жизнь в то, что предстает в объекте его желания как зеркальный образ. Чем дальше, тем больше стремится он этот сосуд первоначального зеркального образа оградить, защитить, сохранить невредимым. И чем упорнее устремляется он к тому, что несправедливо именуют, говоря об объектных отношениях, совершенством, тем глубже становится его заблуждение. Теперь мы в состоянии ответить на поставленный нами ранее вопрос — когда же возникает у человека тревога? …
Я прошу вас теперь дать себе труд прочитать к следующей лекции статью Фрейда об Unheimlichkeit”
(Жак Лакан. Из семинара “Тревога”)

— “Язык за щекой". Автопортрет.
(Марсель Дюшан)

15 апреля (введение в Москве и Подмосковье обязательных кодов для перемещений на транспорте; до того — поджоги вышек связи в Великобритании из–за слухов, что технология связи 5G передаёт коронавирус)

Вирус обладает тем же свойством, что и язык: ты способен переносить его частицы (будто буквы) и заражать ими других, того не ведая. И вирус, и язык бессмертны по отношению к своим носителям, они воплощают преодоление сроков жизни отдельной особи, сами при этом не будучи живыми в том же смысле слова. Такое их бессмертие — коррелят существования жизни как таковой: жизни рода, обязанной своим продолжением личной смерти. Поэтому попытка оборониться от вируса как от носителя смерти — или же от языка как от опасности сболтнуть лишнего — оказывается одновременно обороной от жизни: привет здесь фильму “Safe” Тодда Хейнса (уже упомянутому в связи с происходящим сегодня Николаем Ридным в его фб). Героиня фильма, самоизолирующаяся все глубже во имя спасения жизни своего тела, поражена в первую очередь параличом высказывания.

В этом контексте можно улыбнуться попыткам урегулировать перемещения населения присвоением каждому строго фиксированной комбинации букв и цифр. Не будет преувеличением сказать, что в сбоях этой системы (некорректный смс-запрос «ДАЙТЕ МНЕ ПРОПУСК», активизация мошенничества, толпы на входе в метро…) заявляет о себе сама жизнь — несущая, среди прочего, несомненно, смерть.