В своей книге «Девочка для битья» трансфеминистка Джулия Серано в одной из глав проблематизирует снисходительное отношение к женственности со стороны феминисток и задается вопросом: действительно ли феминность есть нечто искусственно навязанное? Далее, вводя и раскрывая понятия оппозиционного и традиционного сексизма, Серано указывает, как феминность поступательно подрывается как самостоятельный способ саморепрезентации. Защищая феминность от сексистских и феминистких нападок, Серано пророчит новые возможности объединения для всех феминных людей.

Я помню, как в колледже — когда мои взгляды на гендерную политику были, нужно признаться, весьма наивны — кто-то спросил мою подругу, считает ли она себя феминисткой. Я удивилась, услышав ее отрицательный ответ — мне она определенно казалась феминисткой. Она была независима, умна, нацелена на карьерный рост, выступала за репродуктивные права женщин. Она никогда не давала себя в обиду, а также отчетливо осознавала несоответствие между тем, как некоторые профессора относились к ней, и тем, как они относились к ее коллегам-мужчинам. На вопрос, почему она не считает себя феминисткой, она ответила: «Мне нравится быть девушкой». Потом она объяснила, что ей нравится быть женственной и что это даже воодушевляет ее. А по ее опыту, те, кто открыто назывались «феминистками», часто проявляли снисходительное отношение к ее женственности [1].

Несомненно, идея о том, что феминизм и феминность противоречат друг другу, часто находит поддержку у желающих подорвать феминизм. Вот уже несколько десятилетий противники феминизма пытаются отговорить женщин от участия в движении, повторяя два (казалось бы, противоречащих друг другу) выпада: что феминистки — «мужененавистницы» (читай: «гомосексуалки») и одновременно с этим «хотят быть мужчинами» (читай: «мужеподобны»). И хотя нельзя недооценивать негативный эффект этой антифеминистской пропаганды, отвернувшей феминных и гетеросексуальных женщин от феминизма, мы оказали бы себе большу́ю медвежью услугу, если бы также не признали тот факт, что многие феминистки сами продвигают идею феминности как чего-то искусственного и несовместимого с феминизмом [2]. Эта тенденция к антифеминности вполне может оказаться самой большой тактической ошибкой феминистского движения. Пришло время исправить эту ошибку, целенаправленно вернув феминность в феминизм.

Происхождение феминности

Перед тем как углубиться в обсуждение феминности, нужно дать точное определение этому слову. В самом широком смысле феминность отсылает к поведению, манерам, интересам и способам самопрезентации, которые обычно ассоциируются с женщинами. Таким образом, сначала мы должны признать, что феминность представляет собой совокупность разнородных черт. Это важно иметь в виду, поскольку феминность часто считается монолитной сущностью, этаким «пакетом» гендерных выражений (англ. gender expressions — прим. пер.), черт и качеств, неизбежно связанных друг с другом.

Тот факт, что разные феминные черты отделимы друг от друга, очевиден на примерах женщин, которые выразительны в своей речи и эмоциональны (качества, которые обычно считаются женскими), но не особенно женственны в манере одеваться. Аналогично, бывают и женщины, которые одеваются очень феминно которые при этом не очень выразительны и эмоциональны. Другие женщины демонстрируют оба этих качества или ни одно из них. Следует также отметить, что эти и другие феминные черты присущи не только женщинам, поскольку они могут проявляться (и часто проявляются) у некоторых мужчин. Тот факт, что феминные черты не являются специфическими для женщин и что их можно отделить друг от друга, слишком часто игнорируется, когда люди пытаются ответить на вопрос, который, к сожалению, вызывает большинство дискуссий о женственности, а именно, что вызывает в людях феминные проявления? Те, кто хочет натурализовать феминность, часто описывают феминные черты так, как будто они включены в единую биологическую программу, которая запускается только у генетических женщин. Такие заявления игнорируют существование множества людей с исключительными гендерными выражениями (например, феминные черты у мужчин и маскулинные черты у женщин), полностью подводя женственность к “женскости”. С другой стороны, те, кто хочет свести женственность к искусственности, часто характеризуют ее как единую социальную программу, предназначенную для формирования у женщин личности и сексуальности при помощи социальных норм, конструктов и воспитания. Предположение о том, что женственность — это единая сущность, помогает сторонникам подобных социальных объяснений «доказать» искусственность женственности. В конце концов, достаточно показать, что некоторые специфические аспекты феминности явно «созданы обществом» и варьируются от культуры к культуре, чтобы вывести из этого, что все аспекты феминности имеют социальное происхождение. Точно так же, показав, что определенные аспекты феминности навязываются девочкам и женщинам обществом, можно утверждать, что женственность в целом неестественна, иначе ее вообще не нужно было бы навязывать. К настоящему моменту уже должно быть ясно, что предположение о том, что женственность является особой программой, склонно к чрезмерно упрощенной дихотомии по принципу «все или ничего» между биологическими и социальными объяснениями гендерных различий.

Как только мы отказываемся от концепции монолитной феминности — а вместе с ней и от идеологии «или-или», которая преследует дебаты о происхождении гендера «природа или воспитание?» (англ. nature-versus-nurture — прим. пер.), — становится довольно очевидным, что отдельные феминные черты возникают в результате различных сочетаний биологии и социализации. Например, во время моего транс-перехода, когда меня начали воспринимать как женщину на постоянной основе, я была удивлена ​​тем, как часто незнакомцы-мужчины просили меня улыбнуться: «Улыбнись, не так уж все и плохо», — могли сказать они. Стоит ли говорить, что я находила эти замечания снисходительными, поскольку никто не осмеливался сказать мне, что я должна улыбаться в ответ, когда меня воспринимали как мужчину. Однако, несмотря на свою решимость не подчиняться предложениям снисходительных незнакомцев, я все же обнаружила, что со временем эти комментарии прекратились. Очевидно, что-то изменилось. Может быть, на бессознательном уровне я научилась больше улыбаться, сама того не понимая. Или, может быть, это было связано с другим защитным механизмом, который я усвоила с тех пор, как стала жить как женщина: я стала смотреть незнакомцам в глаза реже, чем когда была мужчиной, что значительно сократило количество домогательств со стороны незнакомцев. Такое поведение, которое часто считают женственным, поскольку в первую очередь его демонстрируют женщины, по-видимому, возникает как бессознательная реакция на существование в мире будучи женщиной. Другими словами, они кажутся преимущественно или исключительно социальными по происхождению.

Другие аспекты феминности, явно социальные по происхождению, включают в себя то, что я называю «феминной модой», то есть качества, которые лишь недавно стали ассоциироваться с женственностью или символизировать ее. Например, в наши дни люди часто рассматривают худобу как феминную черту. Синонимичность худобы и женственности присуща современной западной культуре, когда как в прошлые эпохи идеалом женственности были женщины с более полной фигурой. Точно так же сегодня большинство из нас росли с убеждением, что самый женственный цвет — это, несомненно, розовый. Однако в начале 1900-х годов люди чаще ассоциировали розовый цвет с мальчиками, а голубой — с девочками [3].

Но если одни феминные черты имеют преимущественно социальное происхождение, то на другие, по-видимому, большое влияние оказывает биология. Одна из биологических феминных черт — быть в контакте со своими эмоциями. Практически все транссексуалки, совершающие переход по направлению МтФ, (трансгендерные женщины — прим. пер.) сообщают об увеличении интенсивности своих эмоций после начала приема эстрогена; ФтМ-транссексуалы (трансгендерные мужчины — прим. пер.) же сообщают об обратном эффекте при приеме тестостерона. Таким образом, интенсивность эмоций определенно имеет биологическую основу, так как на нее сильно влияет уровень гормонов у взрослых людей.

Конечно, феминные черты, проистекающие из нашего гормонального фона, относительно легко классифицировать как биологические, поскольку соответствующие изменения можно испытать на собственном опыте с помощью гормональной терапии. Напротив, остальные феминные черты, которые имеют биологическую основу — например, те, которые могут быть встроены в наш мозг с рождения, — различить будет труднее. К двум возможным примерам таких черт можно отнести феминные эстетические предпочтения и способы самовыражения. Доказательством того, что эти тенденции могут быть в нас «вшиты», является тот факт, что они обычно проявляются в очень раннем детстве и часто противоречат чьей-либо социализации (как у детей, чьи родители пытаются воспитывать их в унисекс- или гендерно-нейтральной манере, так и у мальчиков, чьи семьи активно и агрессивно пытаются отбить у тех охоту самовыражаться феминно). Это указывает на то, что некоторые аспекты феминного вербального и эстетического выражения предшествуют гендерной социализации и/или аннулируют ее. Кроме того, тот факт, что некоторые феминные дети мужского пола часто продолжают проявлять эти исключительные черты и во взрослой жизни, несмотря на продолжительность социального давления, наоборот, показывает, что эти черты не могут быть адекватно объяснены социальными механизмами. Хотя социальные силы, безусловно, могут влиять на вербальные и эстетические феминные выражения или преувеличивать их, я бы сказала, что эти черты также обусловлены внутренними и глубоко укорененными наклонностями, которые, вероятно, имеют биологическое происхождение.

Учитывая то, как гендерные эссенциалисты (сторонники представления о гендере как о сущности — прим. пер.) искажали биологию, чтобы оправдать сексистские нормы и формы поведения, становится ясно, почему некоторые феминистки не решаются признать влияние биологии на гендерные различия в поведении. Однако идея о том, что гендерные различия возникают исключительно из–за социализации и социальных норм, крайне проблематична, поскольку она предполагает, что наш разум — это чистый лист без каких-либо внутренних или инстинктивных гендерных и сексуальных наклонностей. Это восходит ко взглядам, выдвинутым крайними бихевиористами, такими как Б.Ф. Скиннер, которые утверждали, что люди есть не более чем продукт их социального научения. С тех пор такие взгляды были полностью опровергнуты другими работами в области психологии и биологии. Такие бихевиористские модели не могут объяснить, как вообще возникает некая гендерная система и как (после того, как она установлена) кто-то может выйти за ее пределы или бросить ей вызов. Как и в случае с моделями, предполагающими, что гендер возникает непосредственно и целесообразно из половых хромосом или гормонов, бихевиористские модели пола не могут точно объяснить огромное гендерное и сексуальное разнообразие в мире.

Хотя я считаю, что некоторые аспекты феминности имеют биологическую основу, было бы глупо предполагать, что можно полностью отделить социальное от биологического: предположить, что можно знать наверняка, какие биологические процессы лежат в основе феминного и маскулинного поведения, или претендовать на знание того, почему и как они развивались. Учитывая ошеломляющее количество вовлеченных социальных переменных, любой исследователь, утверждающий, что подходит к человеческому гендерному выражению с чисто биологической точки зрения, занимается скорее спекуляцией, чем наукой. Кроме того, я отвергаю второсортные биологические модели гендера, часто встречающиеся в поп-психологии и поп-науке, которые зачастую наивно изображают гены, гормоны и нейроны, как если бы они были переключателями, которые просто «включаются» у одного пола и «выключаются» у другого. На самом деле это сложнорегулируемые аспекты биологии, сильно зависящие от уникального генетического и средового фона человека. Это особенно верно для мозга, в котором нервная структура, связи и активность постоянно изменяются и модифицируются в ответ на новый опыт. Биология неизбежно производит широкий спектр потенциальных комбинаций поведенческих наклонностей у людей, что делает этот спектр совместимым с огромным естественным разнообразием, которое мы наблюдаем в гендерном выражении людей.

Сексистские интерпретации феминности

На протяжении всей оставшейся части этой главы, когда я упоминаю «женственность» или «феминные черты», следует понимать, что я говорю о неоднородном и неспецифическом только для женщин наборе черт, каждая из которых имеет уникальное биологическое и/или социальное происхождение. На самом деле, единственное качество, которое объединяет все феминные черты, заключается в том, что все они, как правило, ассоциируются с женщинами (хотя и не только с ними). Нужно помнить об этом, в особенности при изучении того, как люди интерпретируют феминные черты. Действительно, непрекращающиеся и особенно жаркие дебаты о том, являются ли феминность и маскулинность биологическими или социальными по происхождению, с моей точки зрения, прежде всего отвлекают от гораздо более актуального вопроса, а именно, какие значения и коннотации мы приписываем этим различным гендерным выражениям? Хотя я не согласна с представлением о том, что гендерное выражение само по себе имеет исключительно социальное происхождение, я считаю, что то, как мы воспринимаем феминное и маскулинное поведения и наделяем их смыслом, является в первую очередь, если не исключительно, социальным процессом. В нашей культуре, ориентированной на мужчин, наши интерпретации феминности (а также маскулинности) чаще всего формируются двумя силами: оппозиционным и традиционным сексизмом .

Оппозиционный сексизм (англ. oppositional sexism — прим. пер.) работает так, что легитимизирует феминные самовыражения у женщин и делегитимизирует феминные самовыражения у мужчин (и наоборот — для маскулинности). Так, хотя все люди способны выражать феминные черты, оппозиционный сексизм гарантирует, что такие выражения будут казаться естественными, когда их производят женщины, и неестественными, когда их производят мужчины. В дополнение к созданию представления о том, что женская феминность «настоящая» и «правильная», а мужская феминность «ненастоящая» и «неправильная», оппозиционный сексизм может также влиять на «исполнение» гендерного самовыражения. Исключительные гендерные выражения регулярно игнорируются и даже стигматизируются в нашей культуре, что может привести к тому, что некоторые люди будут скрывать или ограничивать собственное гендерно-вариативное поведение, еще больше преувеличивая ложные, мнимые различия между двумя полами. Таким образом, оппозиционный сексизм создает предубеждение, что феминные черты, проявляющиеся у представителей обоих полов, неразрывно связаны с женской биологией и, следовательно, между собой тоже.

Традиционный же сексизм (англ. traditional sexism — прим. пер.) работает так, чтобы женское и феминное казались низшими по отношению к мужскому и маскулинному. Это достигается несколькими способами. Например, женским и феминным атрибутам в нашем обществе регулярно приписываются негативные значения и коннотации. Это очевидно на примере нашего общества, где прислушиваться к своим эмоциям и выражать их — значит подвергнуть себя насмешкам. Хотя эта черта не имеет практически ничего общего со способностью рассуждать или мыслить логически, в общественном сознании «эмоциональность» стала синонимом «иррациональности». Или другой пример — как определенные занятия и интересы, считающиеся женскими, такие как сплетни или украшательство, часто характеризуются как «легкомысленные», в то время как мужские занятия — даже те, которые служат исключительно целям развлечения, например, спорт — обычно не подвергаются такой тривиализации.

Традиционный сексизм не только ставит феминные черты ниже маскулинных, но и создает впечатление, что определенные аспекты феминности существуют для удовольствия или пользы мужчин. Возьмем, к примеру, заботу или желание помогать другим. Хотя обладатели эмпатии и склонности к альтруизму часто проявляют их по отношению ко всем вокруг (т. е. к детям и взрослым, незнакомцам и друзьям, животным и людям), у женщин это часто переводится в материнское, «нянчащее» качество, которое следует направить, в первую очередь, на собственную семью. Таким образом, эта вполне общечеловеческая черта превратилась в ожидание, что забота о своих партнерах-мужчинах и детях, а также выполнение основной части семейных и домашних дел есть «естественная» обязанность женщин.

Или же такой пример: феминная самопрезентация часто рассматривается так, будто бы она существует исключительно для того, чтобы соблазнять и привлекать мужчин. Это предположение отрицает любую возможность того, что феминные люди украшают себя для собственного же удовольствия или выгоды. В конце концов, феминная самопрезентация, как правило, сильно коррелирует с более общим желанием окружить себя красивыми или эстетически приятными предметами и материалами — независимо от того, украшение ли это дома или тела. Идея о том, что эта черта существует в первую очередь для того, чтобы вызвать интерес у мужчин, кажется мне маловероятной, поскольку большинство известных мне гетеросексуальных мужчин не слишком заинтересованы в том, как украшен их дом, и часто совершенно не замечают новые наряды и прически своих партнерш. Можно с уверенностью сказать, что большинство гетеросексуальных мужчин гораздо больше интересуются естественными телами женщин, чем скрывающими их одеждой и аксессуарами. Идея о том, что женская самопрезентация существует в первую очередь для привлечения гетеросексуальных мужчин, еще больше подрывается тем фактом, что феминные лесбиянки одеваются феминно, несмотря на их незаинтересованность в привлечении мужчин. И некоторые геи также одеваются очень феминно, несмотря на то, что гей-сообщество исторически идеализирует и фетишизирует гипермаскулинные, а не феминные, образы и тела. Я сама, хотя и не заинтересована в привлечении мужчин, очень люблю одеваться феминно; просто так я чувствую себя более живой и уверенной. Всякий раз, когда люди (мужчины или нет) предполагают, что женщины, одевающиеся феминно, этим самым пытаются привлечь внимание мужчин, это всегда звучит как слегка приглушенная версия того наглого утверждения, что женщины, одевающиеся вызывающе, каким-то образом напрашиваются на изнасилование. Ясно, что угнетают женщин не сами акты самопрезентации, а идея о том, что женская самопрезентация существует для блага мужчин.

Вопрос о феминной самопрезентации также обращает внимание на другой способ того, как подрываются феминные черты: они часто представляются зависимыми от маскулинного и мужского. Похоже, что это чувство проецируется практически на все аспекты женского и феминного. Это видно по тому, как мужчин часто называют «защитниками» женщин, либо потому, что они обычно физически сильнее, либо потому, что женщины считаются «эмоционально хрупкими». Стереотипный и мифический образ девицы в беде, нуждающейся в маскулинном мужчине-спасителе, кажется, придает ауру беспомощности, хрупкости и пассивности практически всем аспектам женственности и женской сексуальности. Такие коннотации, кажется, в значительной степени влияют как на материальность, так и на символизм «феминных мод» (англ. feminine fashions — прим. пер.). Они также помогают формировать менталитет хищника/жертвы в отношении сексуальности, где феминность смешивается с сексуальной рецептивностью и пассивностью, а маскулинность является синонимом пенетрации и сексуальной агрессивности. Это, конечно, отрицает реальность того, что женщины часто являются инициаторами сексуальных отношений и что обе стороны неизменно активны во время полового акта.

Действительно, тот факт, что беспомощность, хрупкость и пассивность — это просто значения, проецируемые на женские тела и феминные выражения (а не качества, «встроенные» в женское и феминное), становится очевидным, когда мы представляем, что произошло бы, если бы вместо того, чтобы сосредоточить наши убеждения о гетеросексуальном сексе вокруг идеи о том, что мужчина «проникает» в женщину, мы бы говорили, что женское влагалище «поглощает» мужской пенис. Это создало бы совершенно другой набор коннотаций, поскольку женщина стала бы активным инициатором, а мужчина занял бы пассивную, принимающую позицию. Отсюда легко представить, что тогда бы мужчины и маскулинность рассматривались как зависящие от женского и феминного и существующие ради них. Точно так же, если бы мы думали о женских чертах вербальной выразительности и эмоциональности не как о признаках неуверенности и зависимости, а как о смелых актах самовыражения, то мужской идеал «сильного и молчаливого типа» при сопоставлении внезапно показался бы робким и неуверенным.

Ошибочное убеждение, что феминность по своей сути беспомощна, хрупка, зависима, иррациональна, легкомысленна и т. д., порождает расхожее предположение, что тех, кто выражает феминность, нельзя воспринимать всерьез и считать разумными личностями, заслуживающими доверия. Хотя такие предположения постоянно подрывают феминность у обоих полов, они часто оказывают большее влияние на женщин, потому что традиционный сексизм нацелен на женские тела, а также на феминное самовыражение, и потому что традиционный и оппозиционный сексизм совместно ставят женщин в двойной тупик: если женщина ведет себя феминно, она будет лишена легитимности традиционным сексизмом, а если она ведет себя маскулинно, то ее делегитимизирует оппозиционный сексизм.

Последствия обыскусствления женственности

Так почему же представление о женственности как о чем-то искусственном стало предметом озабоченности многих феминисток за последние несколько десятилетий? Я полагаю, это связано с тем фактом, что многие женщины, наиболее сильно тяготевшие к феминизму, находили традиционные женские гендерные роли ограничивающими или неестественными. Во многих случаях это связано с их собственными склонностями к исключительным формам гендерного самовыражения. Поскольку их собственный опыт с феминностью оказался некомфортным и неестественным по сравнению с андрогинностью, маскулинностью или другими гендерными выражениями (которые они находили более освобождающими и воодушевляющими), они ошибочно проецировали свой собственный опыт и точку зрения на всех других женщин. Хотя эта экстраполяция была не обязательно злонамеренна, она, тем не менее, была актом признания гендерной привилегии, отрицающим возможность разнообразия в женском гендерном самовыражении, обусловленном их очень разными классовыми, культурными или биологическими предрасположенностями и происхождением. Высокомерно предполагая, что ни одну женщину не может обоснованно привлекать феминное самовыражение, эти феминистки навсегда низвели женственность до статуса «ложного сознания».

Феминистское предположение о том, что «феминность искусственна», нарциссично, поскольку оно неизменно изображает нефеминных женщин как обладающих «превосходящим знанием», в то время как феминные женщины отвергаются либо как «дурочки» (которые слишком невежественны, чтобы признать, что их обманули), либо как «фальшивки» (которые намеренно ведут себя «неестественно», чтобы придерживаться сексистских общественных норм). Эта тенденция на пренебрежение феминными женщинами очень похожа на поведение некоторых феминисток-лесбиянок в 1970-х, высокомерно заявлявших, что они более праведные феминистки, чем гетеросексуальные женщины, поскольку последние «трахаются с угнетателями» [4]. Это чрезвычайно убедительная тактика обыскусствления, даже принижения, наклонности (такой как феминность или гетеросексуальность), когда лично вы к ней не склонны. На самом деле, это именно то, что делают гетеросексисты [5], когда отвергают квирные формы гендерного и сексуального самовыражения как «неестественные». Если мы, феминистки, опускаемся до уровня полисинга гендера и начинаем изобретать этиологию, дабы объяснить, почему некоторые женщины принимают «неестественные» феминные формы самовыражения, то мы мало чем отличаемся от сексистов, с которыми, как мы заявляем, мы боремся в первую очередь.

В то время как феминность во многих отношениях находится под влиянием общества, а также формируется и навязывается им, говорить, что она полностью «искусственна» или просто «перформанс», означает снисходительно относиться к тем, кому женственность попросту подходит. Действительно, нужно обладать весьма пессимистичным взглядом на женское население, чтобы верить, что большинству из нас можно так легко «промыть мозги» или «заставить» с энтузиазмом принять полностью надуманный или совершенно искусственный набор гендерных выражений. На самом деле кажется непостижимым, что столько женщин так активно бы тяготели к феминности, если бы она не отзывалась в них на глубоком уровне. Еще заметнее это видно у феминных людей, которые не проявляют никакого желания вписываться в гетеросексуальное общество, таких как феминные лесбиянки (которые с гордостью выражают свою феминность, несмотря на то, что из–за этого они исторически были маргинализированы в лесбийском движении) и «манерные геи» (которые упрямо подчеркивают собственную феминность, несмотря на одержимость гомосексуальных мужчин восхвалять маскулинность и высмеивать «феминность») [6].

Идея о том, что «феминность искусственна», помимо прочего еще и откровенно мизогинна. В то время как некоторые теорети_цы в области гендерных исследований в последнее время сосредотачивают свое внимание на том, как конструируется маскулинность, львиная доля феминистского внимания, деконструкции и принижения направлены ​​непосредственно на феминность. На это есть очевидная причина. Подобно тому, как женщина является «другим» мужчины, феминность является «другим» маскулинности. При таких обстоятельствах в наше понимание феминности встраиваются негативные коннотации, такие как «искусственность», «надуманность» и «несерьезность» — ведь именно это позволяет маскулинности всегда казаться «естественной», «практичной» и «несложной». Те феминистки, которые указывают на искусственность женской модельной обуви, одежды и причесок, обязательно оставляют без возражений представление о том, что их мужские аналоги «естественны» и «практичны». Это тот же самый ориентированный на мужчину подход, позволяющий внешнему виду и поведению мужчин, которые хотят очаровать кого-то или произвести впечатление на других, казаться «подлинными», в то время как те же черты, выражаемые женщинами, отвергаются как «женские уловки». Феминность изображается как хитрость или уловка, так что маскулинность по сравнению с ней всегда кажется искренней. Поэтому нет интеллектуальной задачи легче, чем обыскусствление феминного гендерного самовыражения, ведь андроцентризм [7] целенаправленно ставит феминность в положение «соломенного чучела» или козла отпущения маскулинности.

Как феминисткам, нам пора признать, что это превращение женственности в козла отпущения стало ахиллесовой пятой феминистского движения. Хотя феминистки прошлого сделали все возможное, чтобы расширить возможности женскости и избавиться от всех негативных коннотаций, преследовавших женские тела и биологию, они позволили негативным коннотациям, связанным с феминностью, сохранить относительное могущество. Ничто не иллюстрирует это лучше, чем тот факт, что, хотя большинство разумных людей считают женщин и мужчин равными, лишь немногие (если таковые вообще есть) осмеливаются утверждать, что феминность равнозначна маскулинности. Действительно, многое из того, что исторически называлось мизогинией — ненавистью к женщинам, — явно ушло в подполье, маскируясь под менее предосудительное высмеивание женственности. Эту новую версию мизогинии, которая фокусируется на очернении скорее женственного, чем женского, можно найти повсюду. Это можно увидеть в нашем политическом дискурсе, где авторитет сторонников защиты окружающей среды, контроля над оружием и социального обеспечения подрывается из–за «вины по ассоциации» (англ. guilt by association — прим. пер.) с феминными образами, что видно по употреблению оборотов типа «обниматели деревьев», «мягкотелость по отношению к преступлениям» и поддержка «зависимости» — когда политиков-мужчин, демонстрирующих что-либо, кроме двумерного фасада гипермаскулинности, неизменно высмеивают политические карикатуристы, изображая тех в платьях [8].

Эта новая мизогиния по-прежнему серьезно подрывает позиции женщин разными способами. Во-первых, большинство феминных людей — женщины, поэтому по умолчанию они составляют самый большой класс тех, на кого направлены антифеминные настроения. Во-вторых, наше представление о феминности не просто влияет на то, как мы «воссоздаем» свое собственное гендерное выражение — это также и ожидание или предположение, которое мы проецируем на тела и поведение других людей. Поэтому, хотя отдельная женщина может целенаправленно избегать феминности в своей внешности и поступках, ей не избежать того, что другие люди будут проецировать на нее феминные предположения и ожидания просто потому, что они ассоциируют женственность с женскостью. В своей книге «Почему так медленно? Улучшение положения женщин» Вирджиния Вэлиан приводит веские доводы в пользу того, что нечто, известное как «стеклянный потолок» — тот факт, что женщины, независимо от их навыков и заслуг, как правило, не продвигаются в своей карьере так далеко, как мужчины с такой же квалификацией, — лучше всего объясняется тем, что все люди проецируют феминные предположения и ожидания на женщин, а маскулинные — на мужчин [9]. Это, конечно, содействует мужчинам, поскольку маскулинность по умолчанию рассматривается как «сильная», «естественная» и «агрессивная», а феминность — как «слабая», «напускная» и «пассивная». Поэтому до тех пор, пока феминистки не будут работать над тем, чтобы придать силы (англ. empower — прим. пер.) феминности и избавить ее от безжизненных, унижающих значений, которые ее преследуют — слабости, беспомощности, хрупкости, пассивности, легкомыслия и искусственности, — эти значения продолжат преследовать всех женщин и проявляющих феминность людей.

Из–за прошлого, когда феминистки предпочитали женское феминному, мизогинные действия, нацеленные на мужчин с феминными чертами, остаются в тени и все еще не подвергнуты анализу. Например, когда один гей высмеивает другого за то, что тот слишком «яркий» или «женоподобный», его могут обвинить в том, что он испытывает «внутреннюю гомофобию» — бессмысленный оборот речи для описания кого-то, кто является открытым геем и не имеет проблем с маскулинными геями. Не лучше ли эту форму антифеминной дискриминации назвать мизогинией? Точно так же гетеросексуальных женщин, регулярно состоящих в отношениях с парнями-мачо, которые плохо с ними обращаются, но не рассматривающих возможность отношений с «хорошими парнями», могут обвинить во «внутренней мизогинии». Опять же, не лучше ли это описать как форму внешней мизогинии, направленной на мужчин, которые демонстрируют качества, считающиеся феминными?

Некоторые феминистки (особенно унилатеральные феминистки [10]), без сомнения, негативно отреагируют на мое предложение расширить наше понимание мизогинии, включив в него эффемиманию (англ. effemimania — прим. пер.) — нашу общественную одержимость критикой и принижением феминных черт в мужчинах. Однако, как я утверждала в предыдущих главах, эффемимания затрагивает всех, включая женщин. Эффемимания побуждает тех, кто социализируется как мужчина, мистифицировать женственность и дегуманизировать тех, кого считают феминными, и, таким образом, формирует основу практически всех мужских проявлений мизогинии. Эффемимания также гарантирует, что мужской статус или маскулинность любого мужчины могут быть поставлены под сомнение в любой момент даже из–за малейшего предполагаемого выражения феминности или ассоциации с ней. Я бы сказала, что сегодня самым большим препятствием к гендерному равенству является не столько отсутствие у женщин доступа к тому, что традиционно считалось «мужским царством», сколько настойчивое стремление мужчин определять себя в противопоставлении к женщинам (т.е. нежелание войти в «женское царство»).

До сих пор типичный феминистский ответ мужчинам, которые боятся ассоциации с «женским царством», можно перефразировать как «Свыкнись с этим!» Такое отношение невежественно, так как не принимает во внимание тот факт, что мужская феминность воспринимается совершенно иначе, чем женская феминность. Если феминность у женщин уже рассматривается как «искусственная» и «натянутая», то оппозиционный сексизм гарантирует, что феминность у мужчин будет экспоненциально более «искусственной» и «натянутой». В то время как горстка феминисток признала этот факт — что мужское феминное самовыражение склонно вызывать уровень презрения и отвращения, намного превышающий тот, который обычно приберегается для женской маскулинности или феминности, — большинство, к сожалению, предпочли проигнорировать мизогинию, когда она нацелена на людей с мужскими телами [11]. Таким образом, эти феминистки стали пособницами одной из самых распространенных и злокачественных форм традиционного сексизма.

Величайшим барьером, мешающим нам по-настоящему бросить вызов сексизму, являются широко распространенные антифеминные настроения, которые бушуют как в цисгетеро-, так и в квир-сообществах, и которые нацелены на людей любого гендера и сексуальной ориентации. Единственный реальный способ решить эту проблему — работать над эмпауэрментом самой женственности. Нам следует должным образом признать, что феминное самовыражение обладает силой, дерзостью и смелостью, что оно обладает властью — и не в чарующем, соблазнительном или сверхъестественном смысле, а в осязаемом, практическом смысле, который способствует открытости, творчеству и искреннему самовыражению. Мы должны отказаться от того, чтобы считать феминность беспомощной и зависимой или просто пособницей маскулинности, и вместо этого признать, что феминное самовыражение существует само по себе и приносит свою собственную выгоду тем, кто естественно к ней тяготеет. Приняв феминность, феминизм, наконец, сможет достучаться до подавляющего большинства феминных женщин, которые в прошлом чувствовали себя отчужденными от этого движения. Феминизм также сможет охватить тех, кто не является женщиной (будь то мужчина и/или трансгендерный человек), кто регулярно сталкивается с мизогинией или трансмизогинией, но не смог найти убежище или высказаться в феминистских движениях прошлого. В самом деле, феминистское движение, которое охватывает как женщин, так и феминных людей, имеет потенциал собрать большинство, численно сильное, чтобы, наконец, бросить вызов сексизму и ниспровергнуть его как традиционный, так и оппозиционный вариант.

Переводчик роман исламов
Редакторка настя золотова

Примечания:

1. Слово femininity может переводиться как «женственность» или как «феминность». В данном тексте эти слова употребляются как взаимозаменяемые. — Прим. пер.

2. Joanne Hollows, Feminism, Femininity and Popular Culture (Manchester: Manchester University Press, 2000), 1-18; Linda M. Scott, Fresh Lipstick: Redressing Fashion and Feminism (New York: Palgrave Macmillan, 2005), 1-22.

3. Majorie Garber, Vested Interests: Cross-Dressing and Cultural Anxiety (New York: HarperPerenial, 1993), 1.

4. Echols, Daring to Be Bad, 232.

5. Гетеросексизм — система предубеждений, и дискриминационных практик по отношению к негетеросексуальным людям. — Прим. пер.

6. О том, как феминные геи и лесбиянки исторически подвергались маргинализации в собственных сообществах, можно прочесть в Joan Nestle, “The Femme Question,” The Persistent Desire: A Butch Femme Reader, Joan Nestle, ed. (Boston: Alyson Publications, 1992), 138-146; Laura Harris and Elizabeth Crocker, eds., Femme: Feminists, Lesbians, and Bad Girls (New York: Routledge, 1997); Tim Bergling, Sissyphobia: Gay Men and Effeminate Behavior (Binghamton: Harrington Park Press, 2001).

7. Андроцентризм — универсализация мужского взгляда на мир. — Прим. пер.

8. Ducat, The Wimp Factor.

9. Virginia Valian, Why So Slow? The Advancement of Women (Cambridge: MIT Press, 1997).

10. Под унилатеральными (англ. unilateral) феминистками Джулия Серано понимает тех представительниц феминизма, которые приоритезируют борьбу над традиционным сексизмом, при этом игнорируя оппозиционный сексизм. — Прим. пер.

11. Virginia Valian, Why So Slow? The Advancement of Women (Cambridge: MIT Press, 1997), 111-112; Burke, Gender Shock; Ducat, The Wimp Factor; and MacKenzie, Transgender Nation.