1.

Известная неискушенному читателю работа Ф. Ницше «Антихрист: Проклятие христианству» (правильный перевод — «Антихристианин»; книга рассматривалась как первый том «Переоценки всех ценностей»; написана в 1888 г.; издана в 1895 г.), и «…в сознании Ницше присутствовал и образ Антихриста, царство которого возвещалось в следующем весьма характерном наброске (листок был приклеен самим Ницше к рукописи работы): «Закон против христианства издан в День Спасения, первый день Первого Года (30 сентября 1888 г. ложного календаря)»… Этот документ даёт известное представление о ненависти Ницше к христианству, хотя и этот первый «закон» Антихриста» [Руткевич А.М. Примечание к работе Ф. Ницше «Антихристианин» // http://www.sarkado.net/?p=215 ].

Считается, что основанием антихристианства Ф. Ницше является его онтология (учение о «воле к власти» и становлении), теория познания («перспективизм») и этика («переоценка всех ценностей», «сверхчеловек»).

«Антихрист» Ф. Ницше построен на протесте философа (а он ведь происходил из среды протестантских пасторов!) против несоответствий декларируемых христианской церковью вечных принципов и реальной практики христианской церкви в истории. Им обвиняется «историческое христианство» как фарисейство, как построение жрецов-мифотворцев, выстроивших угодный им миф, апеллирующий не к таинству (мистерии) распятия на кресте, а к одному из самых антихристианских качеств человека — зависти и мести (Царство Божие превратилось в ожидаемое кровавое судилище над врагами «церкви»). В тексте «Антихриста» все «щишки достались» апостолу Павлу (Савлу), который, якобы, реализовал изнутри фарисейско-саддукейскую программу совращения катакомбной раннехристианской церкви с пути Истины на путь Порока и віступил создателем «исторического христианства».

Ницше акцентирует на том факте, что Христос устранил священников и богословов, а Павел ввел их опять. Искаженная вера заменила христианскую практику — такую жизнь, какой жил Христос. Ф. Ницше отвергает освящаемые исторической христианской религией моральные ценности: «Вы называете это саморазложением бога; однако это только линька: он сбрасывает свою моральную шкуру! И вы скоро должны его увидеть по ту сторону добра и зла!»…» [Руткевич А.М. Примечание к работе Ф. Ницше «Антихристианин» // http://www.sarkado.net/?p=215 ]. Ярче всего эта мысль заметна в «Веселой науке»: «… Наконец, чтобы не умолчать о самом существенном: из таких пропастей, из такой тяжкой хвори, также из хвори тяжкого подозрения, возвращаешься новорожденным, со сброшенной кожей, более чувствительным к щекотке, более злобным, с более истонченным вкусом к радости, с более нежным языком для всех хороших вещей, с более веселыми чувствами, со второй, более опасной невинностью в радости, одновременно более ребячливым и во сто крат более рафинированным, чем был когда-нибудь до этого». Еще ранее Ф. Ницше восклицает, что из–за отождествления Бога с моралью низких, завистливых людей произошла подлинная катастрофа: «… Бог умер! (Gott ist tot!) Бог не воскреснет! (Gott bleibt tot!) И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь? Какой водой мы очистимся? Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать?…» (из черновика первой главы «Так говорил Заратустра»).

Т.е. «… Ницше выступает не против христианства как целого [и как такового, — О.Г.], но против морали [«исторического христианства» Павла, — О.Г.] как «слишком человеческого» явления, против внесения [этой, — О.Г.] морали в область божественного… Вопрос о «высшей, абсолютной морали» решается Ницше в сторону отсутствия таковой. Разные системы моральных ценностей потому и нельзя мерить нравственными категориями, ввиду отсутствия абсолютной шкалы моральных ценностей. Выход — мерить эти системы с точки зрения пользы (или вреда), наносимого ими человеку и человечеству» [Самойлов В. Антихристианские мотивы в творчестве Ф. Ницше // http://www.proza.ru/2009/03/17/703 ]. Например, Ф. Ницше проводит сравнительный анализ христианских источников с индоарийской книгой законов Ману. Цели этих трудов диаметрально противоположны, как, разумеется, противоположны и методы к их достижению, и само происхождение книг. Написание кодекса законов Ману по существу явилось подведением итогов продолжительного разнообразного жизненного опыта народа с последующей его систематизацией. В целях избежания дальнейшего эксперимента, разложения ценностей, традиция здесь взаимодействует с откровением. Базовый тезис следующий: «Бог это дал, предки это пережили».

2.

Ф. Ницше ставит в упрек европейским нациям то, что, ассимилировав христианскую религию в форме «исторического христианства» Павла, они впитали вместе с ней её противоречия и «болезненность», не пересоздав ни нового божества, ни себя за последние две тысячи лет. Своей цели не смогла добиться и Реформация, так как проводилась она для тех, кто по своему уровню был гораздо ниже духовенства, пусть и поглощенного коррупцией и пороками, но все же сохранявшего «… аристократический скепсис, ту роскошь скепсиса и терпимости, которую позволяет себе всякая торжествующая, самоуверенная власть».

Но Ф. Ницше пишет о том, что, все же, «истинное, первоначальное христианство возможно во все времена. Не верить, но делать, а, прежде всего, многого не делать, иное бытие…».

«… Получается, что Ницше становиться «пятым евангелистом», проявляя подлинное учение Христа, разъединяя его с тем, что ранее скрывало эту подлинность. «Мы восстановили христианский идеал», — объясняет он» [Самойлов в. Антихристианские мотивы в творчестве Ф. ницше // http://www.proza.ru/2009/03/17/703 ]. Христос в глазах Ницше — это некто, стоящий по ту сторону всякой религии, всех понятий культа, всякой истории, естествознания, мирового опыта, познания, политики, психологии, вне всяких книг, вне искусства. Христос у Ницше игнорирует все то, что понимается под «реальной, обыденной жизнью» (Он «идиот» в понимании Достоевского).

«Историческому христианству» Павла как религии самоунижающихся и подчиняющихся противопоставляется миф о «вечном возвращении» (состраданию противопоставляется страдание, христианскому «обожению» — «сверхчеловек», т.е. «богочеловек»):

«… Отвергая воздаяние или другую жизнь после смерти, тем, кто жил, «не совершив ни шага вперед», выносится ужасающий вердикт: вместо рая они будут переживать свою никчемную жизнь снова и снова, нет разделения на рай и ад, все получат то, что они заслужили, а именно — собственную жизнь, сложно придумать нечто более справедливое. Однако люди не уходят из христианства, осознавая свою беспомощность и неопределенность, они уже не пытаются изменить что-либо, а принимают все как есть, становясь лишь частью механизма» [Самойлов В. Антихристианские мотивы в творчестве Ф. Ницше // http://www.proza.ru/2009/03/17/703 ]; «… Ницше … открыл в себе страшное знание о неизбежности вечного возвращения боли и мучений жизни, от которых нет спасения ни в Боге, ни в человеческих идеалах. Главной проблемой позднего творчества Ницше становится переживание бесконечности, вечности: «Все идет, все возвращается, вечно вращается колесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает, вечно бежит год бытия. Все погибает, все вновь складывается, вечно строится тот же дом бытия. Все разлучается, все снова друг друга приветствует, вечно остается верным себе кольцо бытия. В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого Здесь шаром катится Там. Центр повсюду. Кривая — путь вечности». Не случайным является то обстоятельство, что в своем зрелом творчестве Ницше пришел к мистическому учению о вечном повторении одного и того же в мире — очевидно, что болезнь стала для него важнейшим экзистенциальным источником знания: «Несколько раз спасенный от смерти у самого ее порога и преследуемый страшными страданиями — так я живу изо дня в день; каждый день имеет свою историю болезни»… Ницше вынес из внутреннего мистического опыта и положил в основание бытия закон кольца, вечно приводящего все существующее в то положение, в каком оно было когда-то и в каком оно будет при следующем обороте колеса бесконечности. Сама жизнь мира заключается ни в чем ином, как постоянном вечном возвращении всех вещей к тому состоянию, в котором они находились ранее… Человек, по Ницше, лишен возможности навсегда избавиться от жизни. Реальность вечного возвращения отнимает у него силу уничтожить себя самого. Без этого ресурса свободы, жизнь начинает казаться невыносимой… Замкнутость круга невозможно преодолеть, но можно найти смысл и в этом безутешном бесконечном хаосе. Этот смысл — выработка новых правил жизни во вновь открытой реальности: совершенствование человеческого типа: постоянное развертывание внутренней мощи, усложнение и углубление содержания духовной жизни, поднимающие личность все выше и выше к идеалу сверхчеловека. Каждый сам перед собой отвечает за свою жизнь, поэтому задача в том, чтобы стать настоящим кормчим своей жизни, не дать ей уподобиться бессмысленной случайности. Ницше призывает учеников стать своими собственными экспериментаторами и своими собственными творцами, цель которых: выработать из себя цельную законченную индивидуальность, дать стиль своему характеру, дать художественное проявление своей личности, посредством познания и любви, созерцания и поступков. Великое дело — стать самим собою и в себе самом найти себе удовлетворение, ведь, по убеждению Ницше, кто в себе самом не находит довольства, тот всегда готов отомстить за это другим» [Синеокая Ю. Проблема сверхчеловека у Владимира Соловьева и Фридриха Ницше // ].

Русский философ-космист Николай Федоров посвятил Ницше почти треть своих сочинений, в которых много места уделил категорическому отвержению ницшеанского идеала сверхчеловека, которого он не именовал иначе как «сатанинским пороком» или «антихристом», считая главным противником «общего дела» всего человечества — избавление людей от порабощения слепыми силами природы, победе над смертью и воскрешении предков-«отцов», посредством «регуляции природы» с помощью достижений науки и техники). Но, парадоксально, что Н. Фёдоров «своя своих не познаша»! Ведь Ф. Ницше выступал против «исторического христианства» с его отвлеченным догматизмом, приводящим к лицемерию и разрыву между действительностью и жизнью, а также с его идеей индивидуального спасения, противоположной делу всеобщего спасения! [Синеокая Ю. Проблема сверхчеловека у Владимира Соловьева и Фридриха Ницше // ].

3.

Христу Распятому и Спасителю «исторической церкви» Павла противопоставляется Дионис Распятый и Спаситель мифологической эпохи. В «Сумерках идолов» (параграф «Чем я обязан древним») Ницше говорит очень странную вещь: «… Я был первым, кто для понимания древнейшего, еще богатого и даже бьющего через край эллинского инстинкта воспользовался удивительным феноменом, носящим название Диониса».

Именно Дионис становится воплощением принятия во имя становления трагедии «вечного возвращения».

В §16 «Рождения трагедии» читаем: «… При мистическом ликующем зове Диониса разбиваются оковы плена индивидуации, и широко открывается дорога к Матерям Бытия, к сокровеннейшей сердцевине вещей». В этом же параграфе он продолжает: «… В дионисическом искусстве и его трагической символике природа будто говорит нам: “Будьте подобны мне! В непрестанной смене явлений я — вечно творящая, вечно пробуждающая к существованию, вечно находящая себе удовлетворение в этой смене явлений Праматерь». В том же параграфе «Чем я обязан древним» из «Сумерек идолов» Ницше говорит: «… Все отдельные части акта произрождения, как-то беременность и рождение, пробуждали самые высокие и торжественные чувства. В учении о таинствах страдание считается святым; «муки родильницы» освящают его, — все будущее и произрастающее оправдывает страдания. Чтобы было вечное желание творить, чтобы воля к жизни вечно подтверждала себя, должны также вечно существовать и «материнские страдания»… Все это заключает в себе культ Диониса — я не знаю высшей символики, чем дионисическая». В заключении «Рождения трагедии» Ницше заявляет: «… все, что мы зовем теперь культурой, образованием, цивилизацией должно будет в свое время предстать перед безошибочным судьей — Дионисом» [Лифинцева Т.П. Образ Диониса в философии Ницше: трагедия мыслителя // История философии. — М. : ИФ РАН, 2001. — № 8. — ]. «… Жизнь есть проявление божества страдающего. Создавая миры, божество освобождается от гнета избытка и преизбытка, от страдания теснящихся в нем контрастов. Вселенная есть вечно изменяющееся, вечно новое видение этого величайшего страдальца, исполненного контрастов и противоречий. Истинно существует только это первоединое, изначальное, наджизненное бытие; оно — вне всякого явления и до всякого явления. Явление же есть только уподобление… Взор, однажды проникший в сокровенную «истину» жизни, уже не в состоянии тешиться обманчивым покрывалом Маии, блеском и радостью призрачного реального мира. Он теперь видит ужасы и скорби жизни, видит мир раздробленным, растерзанным; видит и первопричину мирового страдания — principium in dividuationis, расчленение первоначального, единого Существа на отъединенные, несогласимые между собою «явления”. В пределах прежнего жизнепонимания для человека нет уже возможности согласить чудовищные противоречия жизни, покрыть их каким-либо единством. Смысл жизни теряется» [Вересаев В.В. Аполлон и Дионис (О Ницше) // http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0120.shtml ].

В конце концов, «… Ницше провозвещает наступление “трагического века», «переизбытка жизни», пришествие «философа Диониса». Трагическая сущность мира, по Ницше, полностью тождественна дионисийскому началу, но идея Диониса одновременно является идеей утверждения, — более того, дионисическое утверждение выступает высшей формой утверждения жизни как таковой» [Боу А. Дионис. Инициация и миф // http://www.proza.ru/2012/06/05/512 ]. А именно: «… Дионис через хор говорил зрителям, что стремления тщетны, цели не нужны, что жизнью правит железная необходимость, и не человеку бороться с нею. Смирись, страдай, познай, что в страдании — существо жизни (и Еврипид говорит: «Страдать должны мы все; мудр тот, кто всего благороднее несет посланный жребий», — О.Г.), — и ярко воссияет из страдания свет и горячо озарит темную, холодную жизнь … Дионис касается души человеческой, замершей в чудовищном ужасе перед раскрывшеюся бездною. И душа преображается. В священном, оргийном безумии человек «исходит из себя», впадает в исступление, в экстаз. Грани личности исчезают, и душе открывается свободный путь к сокровеннейшему зерну вещей, к первоединому бытию. Это состояние блаженного восторга мы всего яснее можем себе представить по аналогии с опьянением. Либо под влиянием наркотического напитка, либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны в человеке просыпаются те дионисические чувствования, в подъеме которых его «я" исчезает до полного самозабвения. Этого "я» уже нет, — нет множественности, нет пространства и времени, все — где-то далеко внизу. Об этом именно состоянии говорит у Достоевского Кириллов: «Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда!”. Под чарами Диониса каждый чувствует себя не только соединенным, примиренным, слитым со своим ближним, но единым с ним; сама отчужденная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном — человеком — и принимает его в свое лоно. Все слилось в одном огромном мистическом единстве. В человеке теперь звучит нечто сверхприродное: он чувствует себя богом, он шествует теперь, восторженный и возвышенный; он разучился ходить и говорить, и готов в пляске взлететь в воздушные выси. Человек стал в собственных глазах как бы художественным произведением: словно огромная творческая сила природы проявляется здесь, в трепете опьянения, для доставления высшего блаженного удовлетворения Первоединому» [Вересаев В.В. Аполлон и Дионис (О Ницше) // http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0120.shtml ].

Эту «философию Диониса» Ф. Ницше и определяет как «веселая наука» (прованс. gai saber).

4.

Дионис коронован плющом и листьями виноградной лозы, наслаждается каждой минутой жизни, его жена — увенчанная богами венцом Ариадна (см. «Триумф Диониса и Ариадны», Тициан, Тинторетто, Агостино и Аннибале Карраччи, Рени, Иорданс и др.). Их сын — Сверхчеловек. Дионис «…– король Настоящего, приспосабливающий окружающих под себя. Этот Бог мимолетного мгновения так же твёрдо придерживается своего пути, как Сатурн — лорд Текущего Времени, но сила Бахуса другого рода — он склоняется и приспосабливается как виноградная лоза среди камней. Он следует течению жизни, и его возможности возрастают с каждой жизненной волной. Без усилий он растёт профессионально, достигает успехов в бизнесе или политике» (Gary de Lacroze, Les Hommes).

В концепции орфиков Дионис воплощает шестой эон космоса. Он — бог последней космической эпохи, царствующий над миром, или, как говорит один источник, «наш владыка» (№ 24 f). Орфики насчитывали шесть основных космических эпох: Фанес, Никта, Уран, Кронос, Зевс, Дионис. Об этом мы читаем и у Сириана, и у его ученика Прокла (№ 23 а, 24 h), в остатках рапсодической теогонии и даже еще у Платона. Дионис трактовался как наиболее совершенное и наиболее конкретное явление божества в мире. У него красивые чёрные вьющиеся волосы (Орфей, гимн XLVII; Гомер, гимн VI). Открытое, свежее улыбающееся лицо, выразительные глаза волосы (Орфей, гимн XLVII). Большой лоб прямоугольной формы — «бычий лоб» волосы (Орфей, гимн XXIX и XLIV). Искрящиеся и озорные чёрные глаза. Вздёрнутый орлиный нос. Чувственный рот. Чётко очерченные, красные, полные губы под коричневыми усами. Широкие бёдра и плечи укрывают волосы (Гомер, гимн VI). В детстве, по свидетельству Аполлодора, Дионис воспитывался, как девочка. И на всем его облике — какой-то женский отпечаток, так отталкивающий в мужчине. «Лжемуж», «мужеженщина», «с женским духом», «женоподобный» — вот нередкие эпитеты Диониса. Таким является он и в пластических своих изображениях.

Собственно Гера и титаны завидуют ребёнку Дионису как царскому сыну, которому царь и бог передал всю полноту власти (№ 22 f). Дионис есть «детская царственность», воссоединенная со «взрослой царственностью».

Но этот союз непременно должен быть благословлен «светом/огнем/харизмой» трансценденции. Этим «светом» является Аполлон (Феб), который воссоединяет растерзанные семь частей Дионисова тела (№ 22 а, 23 е-h, 24 1), и, по иным источникам, тут происходит даже прямое воскрешение Загрея (№ 20 f, 23 d, i). Он же испепеляет титанов, люди появляются из их пепла и копоти (№ 23 1) или их крови (№ 22 g). Поэтому люди одновременно причастны к царственной божественности и титанической надменности… «… Дитер Лауэнштайн в своей монографии “Элевсинские мистерии» пишет, что … Элевсинские таинства были связаны с культом Аполлона-Диониса, в котором, Аполлон был олицетворением Летнего Солнца, а Дионис — зимнего или ночного Светила. Плутарх так толкует взаимоотношения двух богов: «Дионис со своими оргиями — властелин зимы, Аполлон, которому ясными, чистыми звуками поют пеан, правит летом». В Дельфийском храме, посвященном Аполлону в тайном недоступном посторонним помещении, рядом с омфалом, где стоял треножник Пифии, находилась урна с прахом Диониса. Более поздний автор латинянин Макробий соединяет обоих в образе одного Аполлона: «Аполлон подобен солнцу ночи»…” [Слабинский В.Ю. Психологические коды сказки «Колобок» (фрагмент новой книги), Санкт-Петербург, 2010 // http://dr-slabinsky.livejournal.com/38918.html ].

«Первый дуче» фашизма Габриэле Д’Аннунцио утверждал, что духовную основу ницшеанского сверхчеловека олицетворял древний бог Дионис, и цель дионисийского фашистского мирового порядка состоит в разрушении образа титана Прометея, одухотворявшего человечество с додионисийских времен. Известно, что неиконическая форма Диониса Тенедоса — это эмблема фашизма, т.е. двойной топор в пучке прутьев.

Плутарх, задавшись вопросом, каков бог у иудеев, утверждает устами афинянина Марагена (участника дионисийских таинств), что это Дионис. Иудейские обряды напоминают дионисийские: первосвященник в праздники носит лидийскую митру, одет в оленью шкуру, шитую золотом, и длинный хитон, с одежды у него свешиваются колокольчики, как у вакхантов (Плутарх, «Застольные беседы», IV. 6. 2). Ковчегу Завета соответствует т.н. истический ящик Диониса — сосуд с символическими предметами, из которого во время мистерий выскальзывала змея. Его носили особые жрецы (кистофоры). В Греции считался вместилищами тайн, открываемых немногим посвященным, а в Риме — эмблемой мистических религий. Моисей в Синайской пустыне сооружает Медного Змея впротивовес Золотому Тельцу, богатырь Самсон («Солнце») побеждает врагов палицей из челюсти льва, а для Диониса характерны явления в образах змеи, льва и быка (козла) — календарные эмблемы трёх частей года: зимой он рождался как змея, весной он становился львом, а к летнему солнцестоянию его приносили в жертву и поедали как быка или козла. В орфизме, основанном на древних териоморфических культах, между змеей и быком устанавливается мистическая связь: бык — солнечная, змий — хтоническая ипостась Диониса, который выступает как бык в мире живых и как змий в подземном царстве. Неиконические образы Диониса (общие для многих умирающих богов) — колода, ритуально сжигаемая в конце старого года (олицетворяя смерть Зимы и возрождение Солнца) и сосна, на которую вешали приношения. Нередко изображается как вертикально стоящий столб с маской вместо лица. Земная смертная мать (Семела), сокрытие младенца, поклонение ему куретов, голубь как первенец любви, поглощение плоти бога титанами и участниками мистерий, страсти, сошествие в Аид, воскресение во славе, причастность к виноградной лозе и вину, свадебная процессия, отеческий престол, обман-предательство — все это и прямые ссылки к образу Иисуса Христа и таинств, с ним связанных…

По мнению Вяч. Иванова («Дионис и прадионисийство», 1921 г.) образ Диониса — это языческое пророчество о Христе. Ведь древний Дионис (Вакх, Загрей, Сабазий, Леней. Бромий, Ойнос), также Умерщвленный и Воскрешенный, также Всепобеждающий и Всеспасающий, также Жертва и Причастие…

Е. Головин даже предложил говорить о «христодионисизме» относительно мироощущения «мистических христиан» представителей русского символизма (Серебряного века).

Таким образом, «Антихрист» Фридриха Ницше — это пророчество об Антихристе. Но только об антихристе для «исторического христианства» Павла!

5.

Но правомерно ли такие экскурсы для христианства в эллинистические басни («мифологию») и «эллинистическую мудрость» («язычество»)?

Еще во II в. н.э. св. Иустин Философ Мученик говорил о том, что «семя Логоса» «врожденно всему человеческому роду», так что все, жившие сообразно этому Логосу, были «христианами до Христа», а таким образом языческие народы не были «богоотверженными», «духовно-мертвыми», но имели «свою меру откровения» [Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта : Исследование. Том I-II. — М. : ТОО «Рарогъ», 1993. — С. 37]. Св. Иустин Философ Мученик утверждает, что «… всё, что было до Христа совершено доброго — совершено Словом; Слово — это Христос; следовательно, всё что-либо когда-нибудь сказанное истинное — наше, христианское; а значит и философы, говорившие много истинного — христиане до Христа». И высказывает казалось бы парадоксальную мысль: «Сократ частично знал Христа». И объясняет:

«… Сократ узрел некоторые истины усилием разума, что само по себе есть причастность Слову; Слово — это Христос; следовательно Сократ принадлежит к числу его учеников» [Св. Иустин Философ].

Еще определеннее рассуждает на эту тему Тертуллиан (II-III в. н. э.). В своей «Апологетике» (гл. 18) [Творения Тертуллиана, христианского писателя в конце второго и в начале третьего века, пер. Е. Карнеева, ч. 1, Спб., 1847, стр. 43] он пишет: «… С самого начала Бог посылал в мир мужей, удостоившихся познать его по причине своей праведности и непорочности. Он одушевлял их духом своим для возвещения того, что существует единый бог, который все сотворил, создал человека из персти земли (вот истинный Прометей), учредил навсегда ход годовых времен, вселил страх судов своих посредством огня и воды и, наконец, преподал нам наставления, как ему угождать, которых вы не знаете или которые нарочно преступаете, между тем как с ними неразлучны возмездия, достойные величия его».

Из этого рассуждения видно, что Тертуллиан истинным Прометеем считает христианского Бога, так что античный Прометей есть только некоторого рода предвестие или пророчество о подлинном творце людей и их искупителе.

Более того, еще до появления Христа в истории человечеству посланы личности-«знаки», которые как бы символизировали, намекали о пути, которым Он явится и что совершит:

«… Уже в эллинистические времена был широко распространен миф, многими своими чертами невольно напоминающий евангельские истории. Согласно этому мифу Амфитрион, «человеческий» отец Геракла, живет в Микенах, там же, где и юная Алкмена, будущая мать Геракла. Вспомним, что плотник Иосиф, «человеческий» отец Христа, тоже живет в одном городе с девой Марией, будущей матерью Христа. Амфитрион пребывает в отдалении от Алкмены до зачатия ею Геракла от Зевса. Иосиф не приближается к Марии до зачатия ею Иисуса от святого духа. Амфитрион переселяется с Алкменой в Фивы — Иосиф переселяется с Марией в Вифлеем. Оба младенца рождаются там, куда перебрались их родители, но тем не менее Геракл считается аргосцем по прежнему месту жительства отца, а Иисус — назаретянином. Прежде чем приступить к свершению своих подвигов, Геракл уходит в пустыню, где подвергается испытанию. Удаляется в пустыню и молодой Иисус. Бог Гермес ведет Геракла на высокую гору, показывает ему земли царей и тиранов. Точно так же Искуситель ведет на гору Христа и показывает ему оттуда царства мира. В поступках своих Иисус, как Геракл, покорен воле божественного Отца. И тот и другой прямо говорят об исполнении ими отцовской воли. Подобно тому как Геракл из уст оракула Аполлона узнает в Дельфах о своем предназначении, Иисус в иерусалимском храме читает слова пророка Исайи о своей миссии. Земной путь обоих богочеловеков — это путь трудов и страданий, по завершении которого оба они возносятся на небо… Подобно Гераклу, Иисус спускается в подземное царство и побеждает смерть. Геракл перед кончиной на костре обращается к своему небесному отцу со словами: «Возьми дух мой к звездам!». Иисус на кресте восклицает: «Отче, в руки твои предаю дух мой!». После смерти Геракла, как и Христа, наступает солнечное затмение и происходит землетрясение. Вознесение на небо Геракла, как и Христа, совершается с помощью охватившего их облака. И тот и другой перед смертью утешают находящуюся рядом мать. Геракл подверг себя самосожжению. Иисус был распят. Разница кажется весьма существенной. Однако есть свидетельства, которые сводят на нет это различие. В Малой Азии, то есть именно там, где, вероятнее всего, и сложился миф о Христе, был широко распространен культ Сандона — божества, отождествлявшегося с греческим Гераклом. Так вот, в мифе о Сандоне оба эти вида смерти как бы объединяются. Сандона сначала распинают, как Христа, а потом сжигают, как Геракла… В этих мифах много общих черт не только биографического, но и чисто теологического характера. Можно без преувеличения сказать, что основные элементы представлений о Христе, как о сыне бога и смертной женщины, обреченном ради спасения человечества на страдания и смерть, с последующим воскресением и вознесением на небо, относятся в равной мере и к Гераклу. Иными словами, многие важнейшие черты «биографии» Христа возникли скорее всего до его предполагаемого рождения!… Христианство, возникшее в среде иудейского рассеяния, и скорее всего именно в Малой Азии, корнями своими уходило частично в местные верования. Там прежде был очень популярен бог-целитель Иазион, в одной своей ипостаси тоже богочеловек и герой, совершающий различные подвиги… Что же касается Геракла, то он еще очень долго пользовался большим почетом среди христиан… сохранились монеты римских императоров-христиан, например Антемия Прокопия (467–472 гг. н.э.), с изображениями Геракла… Подобным же косвенным свидетельством того, что Геракл, как некоторая ипостась Христа, фигурировал и в самом христианском культе, могут служить фресковые изображения подвигов Геракла на стенах христианских катакомб в Риме. Так, в катакомбах на Виа Латина, открытых в 1956 году и относящихся ко второй половине IV века, находим Геракла в саду Гесперид, Геракла, убивающего лернейскую гидру, и Геракла, выводящего Алькесту из подземного царства… не могут считаться декоративными аксессуарами «светского» характера, а должны восприниматься как неотъемлемая принадлежность культовых представлений раннего христианства» [Ельницкий Л.А. Геракл и миф о Христе // Прометей. — М. : Мол. гвардия, 1969. — Вып. 7. — http://annales.info/greece/small/gerakl.htm ].

Вот та же аксиома в изложении о. Павла Флоренского: «… До христианства тоже была религия. И тоже были «таинства». Например, греки причащались кровью козла. Это ли не магия? Вяч. Иванов сказал бы, что это одно и то же с христианством. И, действительно, это одно и то же, но формально, а не по сути. Это в язычестве — естественное откровение, т.е. люди естественно сформировали формальное восприятие того, что было позже коренным образом преобразовано в христианстве в результате сверхъестественного Божественного откровения, а не в результате общечеловеческих жизненных инстинктов. Это ли не магия тоже? Лишь разная духовная высота разделяет их, — а ведь богословие признает естественное откровение наряду с Божественным. В то же время существует так называемая и «магия черная» — общение с низшими безблагодатными силами природы. Такая магия наполняет язычество, хотя и далеко не все язычество — черная магия. Магия — лишь общение человека с кем-то — будь то светлые или темные силы. И лишь часть того, что в этом смысле можно назвать «белой магией», соответствует христианству с его таинствами. Поэтому я сознательно употребил и употребляю слово «магия», вкладывая в него и положительный, и отрицательный смысл. У нас в христианстве, в православии есть таинства, которые по сути дела заменили и раз и навсегда отменили старую языческую магию. Таинство определяется тем, что мы исповедуем абсолютную бесконечную Личность, абсолютный идеал — Христа, его воплощение здесь, на земле. Общение человека и человечества с абсолютной Личностью — Богом и есть таинство. Но эта «магия», так сказать, «белая магия», магия светлая, благодатная христианская. В православии Бог есть крещение, исповедь, причастие, молитва — все это таинства. Наш Бог доступен для общения. Ведь молитвы — это не абстракция, это живое общение. У нас общение с Богом может быть и через прикосновение (к иконам), вкус (при причащении), обоняние (ладан), слух, зрение — все чувства» [].

Соответственно, мифологии древних — это тексты, повествующие об этой «магии» и этих «таинствах-откровениях»:

«… Языческие мифологии — это всего лишь эхо или, лучше сказать, предвкушение подлинной Истины. Применение категории»; «… Чаще всего мифы — это части/фрагменты истины, а не ее полнота. Они похожи на частички (фотоны), из которых состоит свет. Христианство — не просто один миф в ряду многих других, христианство — это исполнение всех предшествующих мифологических религий. Христианство рассказывает истинную историю о человечестве и придает смысл всем историям, которые человечество рассказывает о себе» [Денисенко А. Неизвестный англиканин : Клайв Стейплз Льюис и идея истинного мифа // Богомыслие. — 2013. — С. 223. — «… Когда Божественная Истина вторгается в человеческое воображение, рождается миф. Именно он дает возможность прикоснуться к Реальности. Это прикосновение происходит на духовном уровне и является чем-то интимным. Эпистемологический срез оперирует фактами и не всегда способен к гибкости. Миф касается нашей жизни на глубинном уровне и является лучшим способом коммуникации с Божеством» [Денисенко А. Неизвестный англиканин : Клайв Стейплз Льюис и идея истинного мифа // Богомыслие. — 2013. — С. 227. –

20 апреля Русская Катакомбная Церковь Истинных Православных Христиан празднует лик эллинских мудрецов и лик сивилл. Это не нововведение, но лишь восстановление того церковного почитания, которое Церковь Христова оказывала этим святым людям с первых веков христианства. Лик эллинских мудрецов: Ерма (Гермес) Трисмегист, Гомер, Валаам, Анахарсис, Кентавр Хиронский, Платон, Аристотель, Вергилий, Менандр, Плутарх, Овидий, Сенека, Пифагор. Лик сивилл: Самбефа (Сабба) Персидская, Либисса Ливийская, Сивилла Дельфийская, Демо (Деифоба) Кумская (Италийская), Сивилла Эритрейская, Пифо Самосская, Герофила (Амальфея, Тараксандра) Кимейская, Сивилла Гелеспонтская, Фрига Фригийская, Альбунея Тибрская.

Особое уважение христиане испытывают к пророчицам-сивиллам. Гераклит утверждает, что изречения Сивиллы были порождением не человеческого ума, а скорее божественным внушением. Говорят также, что в зале собраний в Дельфах показывали камень, служивший, по преданию, седалищем первой Сивиллы, сошедшей с Геликона, где она была воспитана Музами. Некоторые же говорят, что она пришла из Малии и была дочерью Ламии и внучкой Посейдона. В одной из своих поэм Серапион говорит, что Сивилла не переставала предсказывать и по смерти, и что дух, покинувший её по смерти, дает способность к прорицанию гадателям и предсказателям; тело же её, превратившись в землю, произрастило траву; вот почему по внутренностям животных, щипавших траву на этом месте, люди могут узнавать будущее. Он же считает, что лик, являемый луной, есть душа Сивиллы. К Книгам Сивиллы в Риме была приставлена охрана, а позже, как великая святыня они были размещены в храме Юпитера на Капитолийском холме, где и находились вплоть до пожара 83 года до Р.Х. На том самом месте, где 25 декабря 0 года, согласно местному преданию, император Август в сиянии солнца увидел храм, а в нем Деву с Младенцем и упав на колени произнес слова Сивиллы: «С неба сходит Царь веков, сия Дева зачнет и родит Спасителя мира, и это Дитя выше тебя!».

Предсказания сивилл, истолкованные как пророчества о воплощении Христа, получили у христианских богословов положительную оценку с первых веков христианства. Иустин Философ в середине II века в своей первой «Апологии» пишет: «… Но по действию злых демонов определена смертная казнь тем, кто станет читать книги Истаспа или Сивиллы или пророков, чтобы страхом отвратить читающих людей от научения доброму, и удержать их в рабстве своем; чего, впрочем, не могли они сделать навсегда; потому что не только мы сами безбоязненно читаем те книги, но и вам, как видите, представляем на усмотрение, будучи уверены, что они понравятся всем» (Иустин Философ, «Апология I»).

Евсевий Кесарийский относил к сивиллам Мириам — сестру Моисея, которая в Библии именуется «пророчицей» (Исх.15:20). Эритрейская сивилла предсказала приход Христа. Её якобы своими глазами видел Трималхион, персонаж древнеримского романа Т. Петрония Арбитра «Сатирикон» (50-60 гг. н.э.). Уже в IV в. в христианской среде было широко распространено представление об особом мистическом смысле «Четвертой эклоги» Виргилия, написанной в честь рождения сына у друга и покровителя, поэта Поллиона; с этим событием, как писал Виргилий, Сивилла Кумская якобы связывала начало новой эры справедливости и изобилия. В христианском предании это пророчество толковали как предсказание рождения Иисуса.

Но кроме древних пророков не-ветхозаветного круга особым уважением в христианстве почитали и мудрецов-философов разных эпох и народов. Так, по словам Климента Александрийского, «… виновником всякого добра, является Бог, но в одних случаях Он руководит непосредственно, как, например, в Ветхом Завете, а в иных случаях — опосредствованно, как, например, в философии… Она была для эллинов таким же руководителем, каким был Закон для евреев, и приводила их, как детей, ко Христу»; «… Логос есть истинный педагог человечества и человека» (Трубецкой С.Н. «Учение о Логосе», 54), поэтому, по В. Дильтею, «… расцвет и цель всякой истинной философии есть педагогика в её широком понимании как учение о формировании человека» [Dilthey W. Gesammelte Schriften. — Stuttgart, 1900. — Bd. IX. — S.7).

Василий Великий в одной из своих бесед с казалось бы парадоксальным названием «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений» приводит множество примеров античной мудрости, которая не утратила своего значения и в христианстве. Языческая мудрость — это шаг к познанию Бога, «внешние науки» не бесполезны для душ. И эту мысль святитель подкрепляет примером Моисея: «… славный Моисей, которого имя за мудрость у всех людей было весьма велико, сперва упражнял ум египетскими науками, а потом приступил к созерцанию Сущего. А подобно ему, и в позднейшие времена о премудром Данииле повествуется, что он в Вавилоне изучил халдейскую мудрость, и тогда уже коснулся Божественных уроков» [Василий Великий].

Традиционно к числу «христиан до Христа» относят Платона: «… Платоново учение о высшем Божестве, духовном мире и бессмертии духа, несомненно, способствовало осмыслению Евангелия античным миром и помогло формированию христианской философии».

Олимпиодор в «Жизни Платона» (VI в. н.э.) пишет: «… все люди стремятся к философии Платона, жаждут черпать благо из его источника, спешат опьяниться его влагою и преисполниться платонической боговдохновенностыо. Четыре раза в четырех диалогах говорит Платон боговдохновенно. Первый раз — в «Тимее», где он вдохновляется, обуянный богом, и словно произносит речь творца к небесным силам об их устроении, именуя их младшими богами 2; оттого и Ямвлих в своих объяснениях называет этот диалог «речью Зевса». Второе божественное вдохновение Платона — в «Государстве», где он обуян Музами и представляет Муз, вершащих исход созданного им государства; там он и говорит: «Все, что возникает, неизбежно должно погибнуть» 3. Третье божественное вдохновение Платона — в «Федре», где Сократ в тени платана философствует об Эросе, обуянный нимфами 4. Четвертое божественное вдохновение Платона — в «Феэтете», где он вдохновляется философией и представляет философа-вождя, то есть умозрителя 5. Вот для чего стремятся все к платоновской философии… А матерью его была Периктиона из рода Нелея, сына Кодра. Говорят, будто однажды ночью призрак Аполлона возлег с его матерью Периктионой, а потом предстал перед Аристоном и повелел ему не сочетаться более с Периктионою до тех пор, пока она не родит ребенка, и тот повиновался. Когда же Платон родился, то родители отнесли его, младенца, на Гиметт, чтобы там за него принести жертву тамошним богам Пану, нимфам и Аполлону-пастырю. И вот, пока он лежал, к нему слетелись пчелы и наполнили его рот медовыми сотами, чтобы воистину сбылись о нем слова: Речь у него с языка стекала, сладчайшая меда 6. А еще он называет себя «соневольником лебедей» 7, как потомок Аполлона, потому что лебедь — это тоже птица Аполлона… Говорят, что, когда Сократ собирался принять к себе Платона, ему приснилось, будто на коленях у него сидит лебедь без крыльев, а потом вдруг у лебедя прорезаются крылья и он взлетает ввысь со звонким криком, чаруя слух каждому: так была предвозвещена будущая слава Платона… Незадолго до кончины он видал во сне, будто превратился в лебедя, летает с дерева на дерево и доставляет много хлопот птицеловам. Сократик Симмий истолковал это так, что он останется неуловим для тех, кто захочет его толковать, ибо птицеловам подобны толкователи, старающиеся выследить мысли древних авторов, неуловим же он потому, что его сочинения, как и поэзия Гомера, допускают толкования и физическое, и этическое, и теологическое, и множество иных. Оттого и говорят, что эти две души всесторонне гармоничны и потому восприниматься могут весьма разнообразно. Когда он умер, афиняне погребли его с пышностью и на могиле его сделали надпись: Двух Аполлон сыновей — Эскулапа родил и Платона: Тот исцеляет тела, этот — целитель души» [Олимпиодор. Жизнь Платона // https://www.plato.spbu.ru/TEXTS/diogenl/ol01.htm ].

Именно у Платона Августин нашел Христа: он узнал Его в божественном Логосе, посреднике между Богом и человеком. Окончательное обращение Августина было связано со знакомством с экзегетическим методом объяснения Св. Писания. Позднее неоплатонизм становится важнейшим исходным материалом для развития средневековой философии и христианства.

Нумений (Ноумений) (2-я пол. II в. н.э.), как и его предполагаемый ученик Плотин, учил о трех основных ипостасях бытия, но учение это резко отличалось от учения Плотина. Называл Платона «Моисеем, говорящим по-гречески». Развил учение о трех богах: Отце-Благе, Демиурге и Космосе. В психологии придерживался учение о двух душах в человеке — доброй и злой.

Отрывки из его многочисленных произведений были сохранены благодаря Оригену, Феодориту, Проклу и, особенно, Евсевию. Нумений как неопифагореец пытался проследить взимосвязь между Платоном и Пифагором, и их неизменную общность с догмами и мистериями брахманов, евреев, зороастрийских магов и древних египтян. В его намерения входило восстановление истинной философии Платона как посредника Сократа и Пифагора, которую он хотел очистить от наслоения доктрин Аристотеля, стоиков и неудовлетворительных объяснений Спевсиппа и Ксенократа.

Правда, платонизм для христианства был не только одной из основ богословской терминологии, но и почвой для многих сомнений и потенциальных ересей. По замечанию А. Меня, платоновский идеализм таил в себе угрозу извращения христианства тем, что вносил в него идеи глубоко ему чуждые. При всей близости системы Платона и христианства платонизм становился преградой на пути к пониманию высшей идеи христианства — Воскресения. И не случайно речь апостола Павла в Афинском ареопаге не возымела должного результата. Ведь для тех, кто считал плоть лишь «гробницей», оно (воскресение) было бессмысленным!

Также весьма сочувственно к философии герметизма — учению Гермеса Трисмегиста относились виднейшие христианские писатели (Лактаций, Кирилл Александрийский), и даже «… Герметизм … был христианизирован, а его мифологический основоположник почитался многими христианами в средние века и в эпоху Ренессанса наряду с Сивиллой, удостоившейся упоминания в известнейшем католическом гимне XIII в. «Dies irae» рядом с царем Давидом… Лактанций пишет, что в древности существовало пять Меркуриев и пятый, прибыв в Египет, дал египтянам законы и научил их письму. «Его египтяне называли Тотом (Thoyth), откуда получил у них имя первый месяц года, то есть сентябрь; он же основал город, который ныне греки называют Гермополем… Хотя он был человек, но жил в глубочайшей древности (fuit… antiquissimus) и во всякого рода учености был искушен настолько, что знание многих вещей и искусств принесло ему прозвище Трисмегиста. К тому же он написал во множестве книги, относящиеся к познанию дел божественных, в которых утвердил величие всемогущего и единого Бога, называя его теми же именами, что и мы — Богом и Отцом…»…

Сведения, сообщаемые Лактанцием о Гермесе, восходят к Цицерону. Да он и сам пишет: «Гермес, которого Цицерон называет в числе богов у египтян… [он] был много древнее не только Платона, но и Пифагора и семи Мудрецов» […]. Но Лактанций, будучи христианином, конечно же, считает Гермеса не богом, а человеком, обожествленным за мудрость и заслуги перед людьми, то есть занимает евгемеристическую позицию. Лактанций пишет: «Ведь Трисмегист, постигший уж не знаю как почти всю истину, описал неоднократно силу и величие Слова»… И в другом месте: «Что до меня, то я не сомневаюсь, что Трисмегист так или иначе постиг истину, ведь он высказал о Боге-Сыне многое, что содержится в божественных таинствах»… Лактанций признает величайшую древность Гермеса Трисмегиста, его огромные знания, близость к истинному, то есть христианскому понятию о Боге, в известной степени дар предвидения и в ряде случаев боговдохновенный характер его речей. Авторитет Гермеса Трисмегиста (равно как и Сивиллиных книг) Лактанций ставит сразу же за авторитетом христианского Священного Писания и гораздо выше авторитета Пифагора, Сократа, Платона и других языческих философов… Вот наиболее показательные цитаты (из трудов Трисмегиста, приводимые Лактацием, — О.Г.): «Бог не имеет имени, потому что он един… А так как Бог един, его собственное имя — Бог»… «Один страж — благочестие. Над благочестивыми людьми не властны ни демоны, ни судьба. Ведь Бог избавляет благочестивых от всякого зла…»… «Единственное служение Богу состоит в том, чтобы не делать зла» … Лактанций не видит разницы между христианским троичным Богом и герметической триадой (первый Ум, Ум-Демиург, Слово) и полагает, что Гермес учил о Святой Троице… Гермес, сообщает Кирилл (Александрийский, — О.Г.), был жрецом, но, несмотря на это (для Кирилла быть жрецом — это плохо), считался по мудрости равным Моисею. Конечно же, до Моисея ему далеко, но отчасти он все же подобен ему… Надо признать, что для христианского богослова это — высшая похвала. И далее: «он [Гермес] тоже приносит пользу»… Кирилл брал лишь строго монотеистические высказывания, подчеркивающие бестелесность, всемогущество, всесовершенство единого Бога … : «Бога познать трудно, а если и возможно познать, то выразить [это знание] невозможно, ибо невозможно бестелесное обозначить телесным, невозможно совершенное понять несовершенному; нелегко вечному сосуществовать с преходящим — одно существует вечно, другое проходит, это истинно, а то — покрыто тенью вымысла. Итак, насколько слабейший от сильнейшего, а низший от высшего, настолько смертное отличается от Божественного и бессмертного»… Или такое высказывание: «Ты говоришь сейчас: Бог невидим? — не говори так. Кто более видим, чем Он? Он потому сотворил все, чтобы ты видел Его во всех творениях. В этом благо Божье. В этом его чудотворная сила — проявляться во всем»… В этих цитатах нет ничего специфически христианского, но нет и ничего, под чем не мог бы подписаться любой христианский богослов … Кирилл полагает, что Гермес учил о Троице. Строго говоря, некоторая доля истины тут есть. В герметических текстах можно отыскать представление о троичности Божественного начала. Но членов герметической триады (Первый Ум, Ум-Демиург и Слово) можно с равным основанием рассматривать и ипостасями единого Бога (в христианском понимании), и разными божествами… Итак, Кирилл считал Гермеса древним египетским мудрецом, родоначальником египетской цивилизации, который вплотную подошел к истинной религии, исповедовал Троицу, поэтому его сочинения могут принести определенную пользу. Кирилл и использовал их в полемике с Юлианом, пытаясь доказать, что Гермес, на мудрость которого ссылался Юлиан, был не так уже далек от христианства и являлся скорее противником, чем союзником Апостата … Гермес считался египтянином, а Египет — родина Моисея. Кирилл писал, что прославленные греческие философы — Пифагор, Фалес, Платон — набрались в Египте той мудрости, которая восходила к Моисею. Из того же источника черпал, по мнению Кирилла, и Гермес. Все изобретенное Гермесом — благо и с точки зрения христианина. Характерно, что среди плодов цивилизации, принесенных Гермесом в Египет, религия не значится, а о том, что Гермес был жрецом, упоминается вскользь. Кирилл, таким образом, отделяет Гермеса от нечестивой египетской религии» [Шабуров Н.В. Герметизм глазами христианских богословов IV-V вв. // Религиоведение. — 2011. — № 3. — С. 11-21. — http://relig-articles.livejournal.com/32835.html ].

Еще один из Отцов Церкви, как и Кирилл Александрийский (376-444 гг.), св. Епифаний Кипрский (ум. 403 г.) именно высказал мысль, что изначальной религией мира было почитание Бога как Троицы, но потом произошла деградиция — глупое человечество впало в иудейскую, эллинскую, варварскую и скифскую ереси.

Но «… единственным легитимным продолжением этой единой традиции в новых условиях Христианской эры позволяет считать Православие, которое ничем не обязано в своем генезисе ни иудеям, ни эллинам, но исключительно Божеству» [Иванов А. Путями последней Австразии //]. Потому что тайна спасения была сокрыта от древних поколений (Кол. 1:26), и даже ангелы только через Церковь узнали многообразную премудрость Божию (Еф. 3:10). «… В Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; быв погребены с Ним в крещении, в Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых» (Кол. 2:11-12).

В ситуации отсутвия доступа к Изначальному Логосу (Троице) язычники только тогда спасаются, если дела творят по заповедям Совести, которая дана каждому человеку изначально, независимо от его происхождения, веры и т.д. Как замечает Иоанн Златоуст, говоря о словах апостола Павла, «слава и честь, и мир всякому, делающему доброе, во-первых, Иудею, и Еллину!» (Рим. 2:10).

Также в традиционном иудаизме утверждается, что «дерех эрец кадма ле Тора» — мораль предшествует откровению Торы. Тора не пришла на Землю, не была открыта людям, чтобы научить их нравственности, а, напротив, нравственность — есть условие Торы [рав Ури Шерки. Тора не пришла на Землю, не была открыта людям, чтобы научить их нравственности. Напротив, нравственность — есть условие Торы // ]. Поэтому Тора была дана столь поздно исторически, а не появилась вместе с началом истории людей, поскольку люди еще не были готовы услышать «слово божественного наставления» — они еще не реализовали даже базового минимума нравственности. Исполнением требований морали достигается совершенство человеческого, полнота человеческого. В определенном смысле, безнравственный человек не является в собственном смысле слова человеком, он не реализует свой человеческий потенциал как творение Бога. Также ребе Нахман из Брацлава пишет, что в мире существуют потенциальные прозелиты в иудаизм, «духовные евреи», которые возносят славу Всевышнему в рамках своих языческих религий. Эти люди проникаются «святой верой» и видят во всем божественное единство.

В апокрифическом «Евангелии от Андрея» акцентируется на моральных основаниях этнических традиций:

«… И спросил Андрей Ионин, ученик Его: Равви! Каким народам нести благую весть о Царствии Небесном? И ответил ему Иисус: Идите к народам восточным, к народам западным и к народам южным, туда, где живут сыны дома Израилева. К язычникам Севера не ходите, ибо безгрешны они и не знают пороков и грехов дома Израилева. Ибо когда язычники не имеющие закона по природе законное делают, то не имея закона, они сами себе закон» («Евангелие от Андрея», 5: 1-3).

И в Исламе имеется позитивное отношение к «языческому логосу»: «… некоторые данные, которые можно почерпнуть в метафизике язычников, не отменяются в своей адекватности тем фактом, что их источником является знание враждебных монотеизму жрецов. Коран различает «обладателей знания», как тех, кто «стоит на справедливости», и других, знания которых не ведёт к справедливости. «Стоящие на справедливости» свидетельствуют отсутствие иного выбора для поклонения, кроме как поклонение Аллаху. Но это не перечёркивает знание других, хотя они и враги единобожников» [Джемаль Г. Циклы творения и таухид // Поистине. — http://www.poistine.com/sacral/tsikly-tvoreniya-i-taukhid].

Папа римский Иоанн Павел ІІ в обращении к аборигенам Австралии (1986 г.) писал: «… На протяжении тысячелетий вы, исконные народы Австралии, жили на этой земле, оберегая свою культуру … с терпением, которому научили вас ваши древние ритуалы. Вы — как дерево в горящем буше: листья обожжены, кора обуглена, но внутри всё ещё течёт смола, и корни крепки… Дух Господень всегда пребывал с вами. Ваши мечты — это ваш способ прикоснутся к тайнам Духа Святого, заключённого в вас и во всём мироздании, со всеми его животными, птицами, рыбами, водоёмами, реками и холмами. У вас всё ещё есть силы для нового рождения. И время для него уже пришло» [Из обращения Папы Иоанна Павла ІІ к коренному населению Австралии // Наука и религия. — 2013. — №8. — С. 64].

И все же, есть существенное отличие между Логосом в понимании до-христиан и Логосом автора Четвертого Евангелия:

«… Иоанн (или тот, кто писал от его имени) считает, что Логос — это Бог, а, стало быть — Личность, Которая творит мир, к Которой можно обращаться в молитвах и т.д. Гераклит же, судя по всему, рассматривал Логос как безличностное начало, как изначальный Закон бытия, стоящий над богами. Дело в том, что греческие боги — не творцы мира, они управленцы, «менеджеры». Обладая силой и разумом, значительно превосходящими силу и разум смертных, боги Олимпа не были всемогущими и всеведущими, они подчинены судьбе и ограничены в знаниях. Логос — это сила, которая творит мир, частью которого являются и боги. Поскольку гераклитов Логос безличностен, к нему не имеет смысл обращаться за помощью и поддержкой, как греки обращались к Афине или Посейдону, а христиане — к своему Богу. Просить помощи у Логоса — все равно, что молиться закону тяготения. Хороший ты человек, или плохой, признаешь ты закон тяготения, или нет, он просто действует. Так и гераклитов Логос — он просто есть. Можно пытаться его познать (как мы познаем законы физики) для того, чтобы сообразовывать свои поступки с ним, но глупо надеяться как-то повлиять на него» [Халапсис А. Логос Гераклита // http://halapsis.net/logos-heraklita ].