Прошу считать этот текст моим мистическим свидетельством и своего рода историческим документом.

Воссоздаю по памяти. Первое декабря две тысячи пятнадцатого года.

Началась эта история с того, что я вышел из дома. С чемоданом в руках.

А дом мой тогда был — пятьдесят процентов съёмной комнаты (дополнительно разделённой ровно пополам) в коммунальной квартире. Город Санкт-Петербург. Покровский остров, зажатый между трёх каналов: Фонтанкой, Грибоедовским, Крюковым.

Английский проспект, дом пятьдесят. Или Садовая улица, дом сто три. Смотря с какой стороны подойти. Серое здание в стиле неоклассицизма с угловыми башнями.

Соседи.

Хмурый безымянный мужчина, героиновый наркоман, брат хозяина нашей с Сибирским комнаты. В его образе было нечто психопатическое. Слишком спокойный, но внутренне напряжённый человек, которого изначально подозреваешь в жёсткости, а в итоге… так и оказывается.

Пожилой гомосексуалист с молодым любовником. Вечный актёр второго плана низкобюджетных сериалов. Звали его Олег.

Молодая пара — парень с девушкой. Ничего особенного. Помню только, как несколько раз слышал звуки их поебушек, когда проходил мимо их дверей на кухню чистить чрезвычайно дешёвую и немного подмёрзшую картошку, купленную мной в «Ашане». Нашу с Ильёй обычную по тем временам пищу.

Компания молодых людей, промышлявших мелким криминалом (воровством камер наружного наблюдения, как позже выяснилось от новых жильцов), которые при этом культурно не являлись урками. Вполне себе адекватные с виду ребята, но по меньшей мере один из них носил пистолет под курткой. Откуда знаю? Видел сам.

Однажды один из них проделал в двери нашей комнаты дыру из-за того, что кто-то (кстати сказать, я) забыл провернуть входной замок до конца — и ему пришлось, закипая от гнева, долго ожидать в парадной, чтобы попасть внутрь квартиры.

Через некоторое время хмурый мужчина, увлекающийся тяжёлыми наркотиками, пропадёт, напоследок замочив свою кожаную куртку в эмалированном тазу в ванной комнате. Всё бы ничего, но куртка была в человеческой крови.

История же с Олегом заслуживает отдельного рассказа, так как у нашей тогдашней компании был большой шанс присесть в тюрьму глупейшим образом. У актёра-неудачника угнали машину, после чего к нам в комнату с утра пораньше вломились опера.

Автомобиль Олега мы, разумеется, не угоняли. Но из-за общей беспечности никто из нас не позаботился спрятать Илюшины вещества (нескольких видов и весов), проветрить комнату от гашишного аромата и убрать с подоконника огромный куст марихуаны. Чудом мне удалось убедить борзого мента подождать, пока мы наденем свои портки, перед тем как дать показания. Я растолкал парней, и мы сныкали всё палево в шкаф.

«Сибирский» — псевдоним, который взял Илья, чтобы подчеркнуть своё увлечение сортом кислоты «Сибирь». По крайней мере, так поговаривали. Не секрет, что Илья был барыгой и завязал с продажей наркотиков только после того, как переборщил с дозой для человека, а тот словил бэд-трип и выпал из окна. Парень не умер, конечно, но впал в кому. Не хочется показывать Илью этаким барыгой без эмпатии, наоборот! Он долго волновался из-за произошедшего. Даже навещал своего бывшего клиента в Боткинской больнице. Дело серьёзное.

Когда мы спорили на общественные темы, Илья обычно занимал псевдославянофильскую позицию, а я псевдозападническую. Почему псевдо? Потому что мы не были ни тем ни другим. Мы оба любили свою страну и желали ей процветания, испытывая при этом понятные человеческие эмоции, разные в разное время — от ненависти до восторга.

Но то, как он демонстрировал свою патриотическую позицию, достойно специального упоминания.

«Рашка-какашка, значит? Зря ты думаешь, что Россия плоха во всём! — говорил мне Илья назидательным и несколько озлобленным тоном. — Думаешь, тут одни придурки жили всю жизнь? А как же русские космисты?»

Действительно, внезапно я вспомнил свою поездку в Калугу и памятник Циолковскому. Сложно что-то противопоставлять таким величинам. Даже современные покорители космоса, вроде знаменитого на весь мир богатейшего Илона Маска, кажутся слабыми фигурами по сравнению с этим вроде бы провинциальным репетитором-самоучкой. Ковбой Маск, как ни крути, последователь Циолковского, ученик и воплотитель его идей.

Но сама поездка! Я же помню всё. Я работал в предвыборном штабе кандидата в муниципальное собрание от Либертарианской партии. Там я увидел систему изнутри — изнанку российской государственной машины. И, поверьте мне, то, как вели себя власти, — полное дерьмо! Коррупция, беспредел силовиков и беспомощность правовой системы — далеко не клевета на их «святую Московскую Русь». (Мы ещё не говорим про разжигание войны.) Если эту мафию будут когда-то судить, не грех встать на сторону обвинения!

Вот такой контраст! Ублюдочные хтонические обывалы без воображения и воли — и голодные хрупкие просветлённые гении, влияющие на ход мировой истории. Действительно серьёзное основание любить страну, в которой такие умы появляются. Но всё остальное… просто катастрофа. Даже шутка была: Россия настолько сурова, что люди хотят свалить из неё хоть в космос.

Так зачем же я вышел из дома? Куда я направлялся? И почему взял с собой целый чемодан вещей?

Речь пойдёт о моей первой попытке эмиграции и неожиданных последствиях этого предприятия. Изначальное название — «Нарвская операция» — в честь одноимённой реки и города.

Чтобы повыёбываться, я часто приукрашивал эту историю в устном изложении.

Но сейчас, когда пишу эти слова на бумаге, я отказываюсь от попыток приукрасить или исказить события, произошедшие со мной в тот день. Так вот.

От Покровского острова до автовокзала по набережной Обводного канала я, скорее всего, шёл пешком, потому что это в моём обыкновении. Всегда любил и люблю ходить пешком.

Стоит ли описывать Петербург? Его камень, железо, крашеное дерево, стекло, пыль, воду, запах болотной тины возле этой воды? Колонны, атлантов, подпирающих балконы, кудрявые лепные головы над дверьми парадных, перила, поребрики, мостовые, каменные цветы? Этот город описывали миллионы раз, я уверен, и ничего нового тут не скажешь. Петербург — город-подражатель, город-имитатор. Он изначально создавался как таковой, но быстро перерос свой статус эпигона, став подлинной жемчужиной! Великое дитя прогрессивного русского царя и не менее великая попытка причесать немытую Россию под цивилизованную Европу. Попытка, которая не оказалась безуспешной! Но не будем о политике. И не будем даже об архитектуре.

На автовокзале, помню, моё внимание привлекли таблички с направлениями. Но не помню их содержания. Хотя нет, вспомнил! Названия городов дублировались на английском языке, поэтому и застряло в памяти, — моя платформа: IVANGOROD.

Затем была дорога в автобусе и прослушивание синтетической музыки посредством карманного плеера. Синтетические звуки, в которых было пламя, но пламя необычных цветов. В природе пламя обычно красное, рыжее. Когда же горит газ, оно синее или белое. Есть жёлтый огонь. Но есть и неведомые цвета пламени. О них и речь. Пламя колеблющееся, пламя вибрирующее, пламя фонтанирующее.

Искрящиеся виртуальные схемы, генерирующие звук. Бурлящая чёрная жижа модуляторов, фильтрационные клетки. Передача и вывод сигнала на микродинамики! Трудно поверить, но когда-то давно гитары не жужжали, как винтажные электробритвы! А барабанщик был человеком, а не машиной, повторяющей перкуссионные фрагменты. Суперпозиция косы волн различной частоты и амплитуды. Кремень внезапно стал жидким и, как ручей, потёк в мои уши! Сотня ангелов с лазерными арфами, снизошедших с неба, парили над моей головой. Мистерия достигается различными путями. Бывают, в общем-то, и простые ходы, но усложнённые с помощью эффектов и звукорежиссуры. Три кнопки на клавиатуре обыкновенного пиано, а сверху эхо, реверберация, сатурация… и даже немного овердрайва. Всё это бренчит, отскакивает, входя в диссонанс, или откликается… сливается в гармонии с другими звуками…

На въезде в Кингисепп из окна автобуса я увидел светодиодного оленя, стоящего на островке газона. Высотой метра полтора. Белые гирлянды лампочек на металлическом каркасе. Холодно-белые, тот момент, когда белый уже начинает отливать синим.

Не знаю, почему запомнил эту электрическую фигуру. Даже с годами она не стала для меня символизировать ничего. Но в памяти сохранилась. Говорит ли это о том, что память — штука причудливая? Ведь логично запоминать значимое и забывать незначительное. Но нет. Как раз часто бывает наоборот. В любом случае пусть будет.

Это будет специальный электрический олень, вступающий в конфликт с ружьём Чехова. Как вам такое?

Сошёл я за несколько километров до Ивангорода, не доезжая до КПП приграничной зоны, на остановке по требованию и двинул в сторону деревьев, маячивших на северо-западе по просёлочной дороге. Как глупо и наивно! Более того, я рассчитывал добраться до реки Нарва и перейти её вброд. Разве не кукуха? Искренне заявляю: мне тогда так не казалось.

Лес декабрьской ночью. Что там можно увидеть было кроме теней? Ничего. Даже запахи осеннего разложения уже закончились. Я брёл между деревьев и камней со своим дурацким чемоданом не очень быстро, но и не то чтобы медленно. Тишина кругом, только ветви шевелятся и скрипят. Так тихо, что я слышал своё дыхание. Волновался, конечно. А кто бы не?

Раз, два, собачий лай. Два фонаря стали приближаться. Пограничники — с русской стороны. Естественно, что они были одеты в современную форму, камуфляж и чёрные жилеты с надписью «ФСБ» на спине, имели обычные русские фамилии. Условный капитан Смирнов и лейтенант Сидоров. Но в ту ночь они явились ко мне полноценными римлянами. Преторианец с собакой и легионер. И получаса не прошло, как меня взяли. Ни жёсткого задержания, ни эмоционального диалога.

Мне к тому времени уже приходилось быть задержанным, и я точно знал: брыкаться, как правило, бесполезно. Только разозлишь законников и снизишь свои шансы соскочить без последствий. Хотя всегда есть шанс нарваться на садиста… Такое тоже не редкость. Но в любом случае совет всегда один: будьте вежливы!

Какие-то вопросы они, конечно, мне задавали, вроде: «Кто такой?», «Куда собрался?», «Ты знаешь, что здесь государственная граница Российской Федерации проходит?», «Нет?», «Попизди-ка мне тут!», «Разрешение на пребывание в приграничной зоне есть?», «Виза?», «Нету? Ну вот и пизда тебе!»

Затем преторианец с собакой отправился на пост пограничников федеральной службы, а легионер усадил меня в гражданскую машину. Чёрный мерседес. И мы поехали. Поездка была по сути своей допросом. «Кто такой?», «Откуда?», «Зачем хотел попасть в Эстонию?».

Сказать, что я труханул, — ничего не сказать, но делал вид, что спокоен. А что мне оставалось? Я сидел на жопе ровно и не дёргался. Отвечал просто, сперва пытаясь отбрехаться…, а потом — как есть. Я не находился в розыске, не служил в армии и не допускался ни к каким государственным тайнам. Это легко проверить, тем более что преторианец, отправившийся на пост Ивангород, сфотографировал мои документы. Спасал меня ещё тот факт, что задержали меня не на самой границе, а в пятикилометровой полосе перед ней. Видимо, на меня стуканул водитель или кто-то из пассажиров автобуса на КПП Ивангород. Это объясняло, почему меня прихватили так быстро.

Я же просто психанул и решил свалить из своей неспокойной, бедовой страны. У кого вообще в наше время таких желаний не возникает? «Нарвская операция» была провалена.

Между тем было ощущение, будто мы наворачиваем круги по странному лабиринту Минотавра с незримыми стенами. Время шло напряжённо и казалось отчаянно долгим. Но по факту поездка не была продолжительной. Автомобиль остановился, я понял, что мы в Кингисеппе. Легионер-законник созвонился с преторианцем, который подтвердил, что я чист и не нахожусь в розыске. Хорошо, что они сразу смекнули, что я просто придурок, и проявили пусть и коррупционную, корыстную…, но гуманность.

Последний вопрос римлянин задал относительно количества денег, которые у меня с собой есть. Я ответил честно и добавил: «Часть на обычной карте, часть на кредитке».

Мы проехали ещё немного, я зашёл в банкомат и снял всё, что было. Вернулся в машину и отдал римлянину всё… на что он спокойно отсчитал четыреста рублей и вернул. Это были деньги на обратный билет до Питера. «Поезжай утром домой и можешь сегодня считать себя везунчиком!» Везение действительно было несказанное. Аве Цезарь милосердный!

В супермаркете я наскрёб мелочи на сыр «Орбита» в упаковке из фольги. Осталось только ждать утра…

Сам по себе автовокзал Кингисеппа — это ничто. Просто пустая площадь. Рядом одноэтажный жёлтый дом с красной треугольной крышей. Почти встроенный в него металлический киоск, такой же раскраски, только более яркой. И ещё одна постройка уже с плоской крышей и бело-жёлтыми стенами (не то налёт, как на ободке унитаза, не то краска) и с вакуумом под бетонными колоннами, за которыми лавочки и над которыми одиннадцать металлических букв, образующих слово: АВТОСТАНЦИЯ. Металл этих букв не пожалела коррозия, видно невооружённым взглядом.

Если сесть под колоннами, а туда я и сел, будешь смотреть на северо-восток. Прямо на здание «Макдональдса» в характерном стиле. (Из-за деревьев было видно только подсвеченную букву М, и то немного сбоку.)

Бездомные — изначально люди мистические. Потому что не иметь своей крыши над головой и жить на улице есть опыт мистический. Следовательно, даже если сами вы не бродяга, встречая человека, живущего на улице, ваш шанс нарваться на мистический опыт возрастает.

Не раз проверено эмпирически!

Первый раз — в пятнадцать лет, когда я попал в «обезьянник» отделения лысьвенской полиции. Второй раз — в восемнадцать, уже в сумасшедшем доме. В первый раз я был уверен, что встретил дьявола, замаскировавшегося под бомжа. Второй раз я не сомневался, что немой калека на обоссанном матрасе, по легенде свихнувшийся и найденный где-то на теплотрассе, — не кто иной, как ангел. Это иррациональный опыт, который требует расшифровки. Но даже если все вокруг встанут против меня, я не отступлюсь от мысли, что необъяснимое всегда рядом с нами. И люди деклассированные всегда в этом плане ближе к непознанному, паранормальному… чем их условно цивильные соплеменники.

Так вот, бездомный был со мной и в ту запомнившуюся на всю жизнь ночь!

Могу ошибаться, но звали его Георгий. Он называл свою жену — Малышка. Малышка выкинула его из квартиры, продала её и укатила в глубину России. Или в глубину её европейской части. Я забыл, какой именно город, поэтому восстанавливаю примерную географию. Можно не глядя тыкнуть в карту пальцем и сказать: «Саратов». Отличный город, я никогда там не был, но уверен, что место прекрасное. Причин их грубого расставания после долгих лет супружеской жизни я так и не понял. А были ли у них дети — запамятовал.

Первое время (весну, лето и осень) бывший работяга жил на городском пляже, но, очевидно, никак не готовился к холодам. Сложное положение — интересно, удалось ли ему пережить ту зиму?

Я и Георгий сидели на лавочке под угловатыми бетонными колоннами, идти нам обоим этой ночью было некуда. «Такие игры кончились давно», — ответил мне он, когда я осторожно пытался поинтересоваться у него, знает ли он маршрут, какую-нибудь тропу на границе… по которой я мог бы пройти на ту сторону. На нет и суда нет. Я замолчал, погружаясь в гипнотический транс северной полуночной магии.

Бездомный негромко бубнил, рассказывая историю своей прошлой трудовой жизни и любви к Малышке, простые, в общем-то, сценки из жизни рабочего класса, монотонным и спокойным, как старомодный радиодиктор, голосом.

Но я уже не слушал его, заворожённый открывшейся мне картиной падающих снежинок, медленно кружащихся под рассеянным светом фонаря, устремлённого в лужу. Да что там фонаря, это слишком громко сказано! Жалкой лампочки под массивным железным конусом. «Настоящий балет!» — подумал я. Белые юбочки, танцующие в воздухе, будто сопротивляющиеся силе земного притяжения.

Однажды я пригласил на свидание балерину. Помню, она даже, по моей просьбе, лихо забросила ногу мне на плечо прямо в кафе, где мы сидели. Дело в итоге не закончилось ничем, она была занята, но факт занятный.

Лужа, на которую падали световые лучи, медленно покорялась низкой температуре и затягивалась от краёв к центру.

Развал начался с одной трещины. Она пошла на горизонте, где-то за «Макдональдсом». И сперва я скорей почувствовал её, чем увидел. Вначале процесс сопровождался неясными звуками. Затем кусок неба рядом с тёмно-синего сменился на чёрный. Трещина разделилась и начала проявляться в других местах, сперва захватывая дальние объекты, неспешно двигаясь к более близким.

Когда я говорю, что трещина разделилась, я сравниваю её с организмом или с хищником, поглощающим добычу. Вроде удава, заглатывающего задушенное им же существо. Процесс шёл неспешно. Фрагмент за фрагментом. Кусок за куском. Но много ли можно впотьмах заметить?

Понимание того, что дело принимает неожиданный поворот, берёт тревожную ноту… настигло меня, когда я осознал, что нахожусь в параличе. Не могу пошевелиться, а мышцы лица свело так, будто оно тоже сейчас развалится. По крайней мере, по ощущениям. Трещина меж тем проросла на территорию площади автостанции, подступая всё ближе.

Сумрак взял меня в свои ледяные клещи, а сердце, скрытое в грудной клетке, заколотилось с чрезвычайной силой. Словно сама русалка ночи потащила меня в своих объятиях на дно тёмного океана, чтобы убить там и сожрать.

Да что там! Какие клещи, какие русалки! Образы, которые я подобрал, не шли ни в какое сравнение с данностью, внезапно ворвавшейся в мою жизнь! Что такое подземные или подводные галлюцинации в сравнении с докосмическим хаосом? Хаосом, отрицающим даже простые геометрические формы, свет, цвет!

Сказать, что я ощутил себя максимально беспомощным, — ничего не сказать! Сверхъестественный ужас охватил мою душу, я думал, что тотчас замёрзну и развалюсь на куски среди пустоты, тёмной материи и радиации. Вдали от любых, самых тусклых источников света. Я был абсолютно трезв, клянусь!

Всё вокруг исчезло. Даже Георгий, его монотонная речь и мой идиотский чемодан! Исчезла сама материя. Сохранилась лишь некоторая нематериальная твердь, но не гравитационной природы, иная. Сложно объяснить. Будто я продолжал ощущать, где земля, а где небо. Интуитивно или по памяти. Только это было уже совсем неважно. Я оказался в раковине пустоты. В нигде. Но сохранился звук, я мог закричать. Если бы захотел, но я не хотел. Волю моего желания сковало осознание вселенского безразличия. Всё перемешалось! Я смотрел в чудовищный, невообразимо чёрный прозор, разверзшийся посреди автобусной площади. Ни там ни тут! Остался холод. Ветер не сохранился, но теоретически мог быть возможен. По ощущениям, я понимал это чисто интуитивно.

Странное место, чуждое человеку измерение посреди разлома, в котором было нечто библейское, изначальное. То самое место, где дух носился над водой. Помните? До любой формы, до атома… до самых крохотных крупиц. Тьма и бездна. Нет. Тьма, распростёртая над бездной. И в ней я. А что я? Я — это только голос в пустоте, направленный в ничто, когда он сам ничто. Голос, который молчал. Небытие, имеющее своё пространство и время, умаляющее значение всего сущего. Умаляющее значение всего, кроме себя. Да и себя тоже, наверное. Это когда уже неважно ничего, в том числе и само ничего. На границе перспективы. Невозможно увидеть такое, не испытав ужас. Это выглядело именно так, как бывает, когда человек пытается представить себе смерть. Но это не может быть смертью, ведь в таком случае разваливаешься ты. Смерть или слепота, самое доступное из того, что воображение может попробовать найти для сравнения…, но нет, этого недостаточно, чтобы передать суть. Погружение на предельно экстремальную глубину… Моей душе тогда просто необходим был хотя бы лучик солнца, но даже слёзно молить об этом было некого. Совершенно не за что ухватиться! Обнаружить себя захороненным заживо и царапать ногтями крышку гроба было бы естественнее!

В описании таких вещей стоит быть предельно точным и скрупулёзным. Реальность, окружавшая меня, треснула, разбилась и развалилась, не образовав под собой гору обломков, нет, она исчезла совсем. Без следа… Словно вы сорвали маску с человека, а за маской не оказалось лица. Или прыгнули в пропасть…, но она оказалось бездонной. И ваше падение никогда больше не кончится. Можно сказать, что это полёт, но кому бы захотелось летать таким образом?

Спустя многие годы после Кингисеппского инцидента мне случилось быть свидетелем смерти старика, который страдал раком лёгкого. Я работал у него сиделкой в месте под названием Протасы. Меня наняла его дочь. Несколько недель я ездил к ним домой, в загородный коттедж, и находился рядом с подопечным. Кто-то скажет, что опыт этот заурядный, но я опираюсь только на то, что видел своими глазами.

Старик первые две недели даже был на ходу, мы общались, шутили. «Я был ракетчиком, Гриня! В шестидесятые на Кубе, прямо в Карибский кризис! И видел Фиделя Кастро! Мы готовы были уничтожить Америку вместе со всеми её блядьми и небоскрёбами!» — «И как он был, Фидель?» — «Точно лучше, чем сейчас, Гриня, определённо лучше!» (Дружный смех.)

А потом старик слёг. Его умирание длилось примерно неделю. Постепенно дед стал погружаться в состояние спутанного сознания. Его кожа стала бледнее. Он видел причудливые галлюцинации. Говорил мне внезапно: «Гринь, посмотри на лошадок! Красивые какие!», указывая рукой в пустой белый потолок. За четыре дня до смерти очевидец живого Фиделя Кастро потерял возможность говорить и уже до самого конца не сказал ни слова. Последние три дня он ничего не говорил и не ел. Я осторожно поил сухого седого старца водой через марлю. В день смерти у него начались проблемы с дыханием. Я вызывал скорую помощь. Медики сказали, что старика уже не откачать и что я зря их вызвал, мне следовало бы по-тихому дать ему умереть. Реанимационные процедуры бесполезны. Молодая медсестра вколола старику капельницу с водяным раствором, и до вечера его состояние было стабильно. Дочка постелила мне в его комнате. Ночью снова начались проблемы с дыханием. Умирающий мог переставать дышать секунд на десять или пятнадцать. Его рот был открыт, глаза закатились. Агония. В один момент стало очевидно, что счёт идёт на минуты. Я разбудил его дочь, а сам ушёл курить. Буквально минуты четыре — и старик умер. Потом я подвязывал ему челюсть бинтом, чтобы он не окоченел с открытым ртом.

Я знал про трупное окоченение с подросткового возраста: у моей бабушки умерла собака. Ночью мы с братом завернули псину в половик и пошли пить пиво. А утром, когда собаку нужно было хоронить, это оказалось неудобным из-за позы, в которой она застыла. Вытянула задние лапы, а передние подогнула, будто плыла куда-то. (По реке Стикс, очевидно.)

Кстати, тот старик завещал мне блок своих турецких сигарет. После этого случая я в очередной раз бросил курить.

Часов около четырёх ночи я сидел в кафе. Это был вокзальный придорожный вагончик. Очень скромное место: чай, кофе, пиво, сигареты, шоколадки, стряпухи какие-то. Продавщица русская, средних лет, с балтийским говором. Если такой говор существует. Это легко понять, по крайней мере тем, кто может эти говоры сравнить с другими.

Руки мои тряслись, я сильно замёрз. Купив кофе, я молча сидел в углу за столиком.

В вагончике работал телевизор, но транслируемое не запомнилось.

Помню, что смотрел на скатерть-клеёнку на столе, но изображения на ней не запомнил. Скорее всего, там была природа: животные или цветы. Или орнаменты. А может, и первое, и второе. Скорее всего, именно так. Не скажу точно. Но что другое там ещё могло быть?

Примерно через два часа, в районе шести, когда должен был появиться первый автобус до Петербурга, я увидел рядом с вокзалом молодого парня, подошёл к нему и спросил, где будет останавливаться автобус, который мне необходим.

Помню, что он показался мне чрезвычайно приветливым, как и всё то утро. Как будто это было утро после гибели и чудесного воскрешения. Он указал мне точное место остановки и пожелал хорошего дня. Я ответил ему с той же спонтанной эмоциональной нежностью.

Обратная дорога домой мне совсем не запомнилась, не было в ней совсем ничего примечательного. Меня потряхивало после пережитого ночью, и состояние напоминало похмелье. Я больше не мог слушать синтетическую музыку, поэтому слушал монотонный звук работы двигателя внутреннего сгорания. И не только. Всё вместе. Звук автобуса, звуки автодвижения в широком смысле.

Помню только, как увидел из окна Московские Триумфальные ворота. Увидел вблизи, первый раз в жизни. Никогда до этого раза мне не приходилось бывать на «Московских воротах», хотя я знал о существовании этой станции метро.

Имперский, государственный памятник, призванный показать величие правящего режима прошлого, внезапно обрёл для меня совершенно иное значение.

Римские триумфальные арки были монументальными сооружениями и предназначались для победителей, триумфаторов. В память о важных исторических событиях.

Я столкнулся с хаосом и не сошёл с ума. Не умер! Хаос не одолел меня, я ужаснулся, увидев его безобразие. Я стал голосом, молчащим в нигде. Теперь я точно знал, что Творец существует, хоть и без согласия своего я был причащён к нему. Разве это не победа?

Душа, измученная недостатком признания и любви, может найти своё место в искусстве. Искусство — единственный дом в этом мире, где рады всем! И каждому мечтателю даётся шанс! В творчестве! Хаос — это беспорядок, космос — это тот же хаос… в котором Творец навёл порядок. Так вот! Оказаться в космосе, не имея своего космического корабля. Если это не триумф, то что? Осознание этого придёт только со временем, когда голос в бездне, заговорив… стал словом на бумаге.

Вот тебе и русские космисты! Я тоже, блять, русский космист! Недобровольно, но причащённый!

Я вернулся домой. Зашёл в парадную, поднялся по широкой лестнице, зашёл в квартиру. Моя кингисеппская одиссея закончилась там, где началась, — в крохотной комнате. В доме на Покровском острове. Вместе со мной домой вернулся и чемодан с вещами.

Сибирский встретил меня завёрнутый в одеяло, похожий на Ивана-царевича с картины «Ковёр-самолёт». Он даже кашу ел деревянной ложкой, декорированной изображениями матрёшек. Русский Иван прямо из сказки. С маленьким стеклянным бонгом, на стенках которого виднелась чёрная масляная гашишная копоть. С взъерошенными золотистыми волосами. Милый в общем-то парень, но рассеянный. Талантливый, но улетучивающийся. Его грёзы, скорее всего, невозможные, но ему на это плевать.

Илюша долго экспериментировал с наркотиками, и у него тоже было много видений и галлюцинаций, которые он не записывал… из собственной беспечности или откровенной лености. Барыга не для выгоды, а по убеждению. Его на полном серьёзе захватывала идея психоделической революции! Дважды мне приходилось выкупать его у ментов (одних и тех же), которые ловили его со стаффом. Один раз с кислотой, второй раз с экстази. Посреди ночи я подрывался от телефонного звонка, брал деньги из шкафа, спрятанные под бельём, джинсами скинни и разноцветными рубашками, крался, как ассасин, где-то в районе Арктического музея и в подворотне отдавал деньги могущественным римлянам-пэпээсникам, чтобы вернуть дорогого соседа домой, который также импровизировал с нестандартными веществами, вроде семян дурмана. Терял дар речи на сутки и шатался по квартире в невменяемом состоянии. Его били головой об стекло джипа на Гороховой улице, и врачи Мариинской больницы доставали осколки из его черепа.

Мне больше всего запомнился их совместный трип с Кириллом. За время жизни на Покровском острове у нас было два Кирилла. Но тут речь о Кирилле Баристе. Не буду упоминать его фамилию, но все, кто в курсе, поймут, о ком речь.

Два месяца приятели откладывали деньги на то, чтобы пойти вместе на крупное световое шоу, закинувшись кислотой. И так и сделали! Билеты там были недешёвые, что говорило о том, что мероприятие было важное. Я остался дома. Первый вернулся Кирилл, утром. Побитый и с разбитыми очками, которые тут же взялся перематывать изолентой посередине. В нервном волнении и досаде. Когда я спросил, кто его так, то получил неожиданный ответ. Илья напал на него во время трипа и побил, разбив очки. Вот это да! Люди триповали вместе десятки раз, и вот тебе! Столько лет дружбы, с чего бы? Затем Кирилл объявил, что съезжает с Покровского острова, и попросил помочь ему с переносом вещей в знаменитый лофт «ЭТАЖИ» на Лиговском.

Когда вернулся Илья, я устроил ему допрос, зачем он побил Кирилла. На что Сибирский рассказал мне свою версию, выглядящую как очень слабое оправдание: что хотел отпиздить всю реальность, а Барист просто попался под руку. После светового шоу Илья-царевич, упоротый кислотой, бежал по ночному Санкт-Петербургу — бил машины, дорожные столбы, стены домов и орал. Ни гранитные сферы, ни медные статуи Невского проспекта ничего не могли ему возразить. Я полагаю, что даже грозные Сфинксы Египетского моста дрогнули бы от вида разъярённого Сибирского в ту ночь. Вопль ярости и отчаяния пронзил небо, как второй Адмиралтейский шпиль. В тот миг он превратился в воплощение того, кому ночь — мать родная!

Справедливости ради, с трушной ЛСД (лизергиновая кислота) таких бэдов обычно не бывает, не будем демонизировать лизер. Речь здесь идёт о НБОМах. Сложность в том, что кислотой называют обычно любые психоделики: лизер, шульгинские темы, НБОМы…

Как я расшифровал его заплыв: реальность предстала пред ним искусственной и даже пластичной, как старые дома, которые при реставрации фасадов обтягивают защитными полотнами с картинками. Весь город предстал ему таким. Он колотил по чему попало, чтобы проверить, слетит ли с поверхности тряпка, скрывающая реальное положение вещей. И такое временами случалось! Зигзаги домов, лишаясь текстуры, начали представлять собой светящиеся каркасы без стен. Разноцветные очертания объектов, в которых насквозь была видна вся их структура. Даже закрывая глаза, он не мог перестать видеть подсвеченные скелеты домов — веки сделались прозрачными! Он ощущал себя скорее в черновой трёхмерной модели города, чем в истинном городе! Хотя… кто из нас теперь поручится за то, что реально, а что нет?

Ещё один факт: за день до светового феста Сибирский ходил на сходку телемитов и участвовал там в ритуале. Может, это стало катализатором того, что его перекрыло?

Выброс безудержной энергии и бескомпромиссного отрицания. Нельзя столько всего в один день!

Я поставил чемодан на пол, сел за стол и стал рассказывать о своём опыте. Мистической иллюминации, которая постигла меня прошлой ночью. Илья слушал меня с интересом, как будто так и надо. У меня даже возникло ощущение, что я являюсь штатным разведчиком… какой-то организации, института. Университета психоделических исследований, где Сибирский является кем-то вроде профессора, собирателя данных, разработчика теорий.

Когда же профессор выслушал мою историю, он сбегал в свою половину нашей комнаты. Дальше не помню достоверно. То ли принёс текст на «Макбуке», то ли бумажную книгу — не могу утверждать точно. С первого взгляда труд был очень эзотеричен. Я ответил ему, что прочитаю, когда проснусь. И лёг спать. Мы разошлись по своим местам.

Засыпая, я вспомнил характерную историю, которую стоит упомянуть ради сравнения. За несколько лет до событий у меня была девушка в Перми, её звали Ольга. Она изменяла мне и имела ментальные проблемы. Худощавая, готическая, шлюховатая, суицидальная девка. С изрезанными руками и даже ногами, кожной бледностью и синяками под глазами. Трагическая до некоторого времени. (Годы спустя я буду навещать её в психиатрической больнице.)

В один из дней она попросила меня пофотографировать её голой… или полуголой где-нибудь на открытой местности. Мы пошли на Речной вокзал, в районе станции Пермь-1.

Она надела короткое чёрное платье, накрасилась и взяла с собой чулки, которые я недавно подарил ей.

Мы шли по набережной, где я без устали говорил ей о сексе. Обычно она всегда была за, но сегодня ни в какую не хотела давать мне. Что было подозрительно… и, забегая вперёд, скажу, что не зря.

В итоге мы добрались до безлюдного участка чуть поодаль от воды. Ольга натянула чулки, которые, как оказалось, были без резинок и не держались на ногах. Поясок я ей не купил. Минут двадцать она позировала: сидя, стоя, на коленках, оголяя свою маленькую грудь, раздвигая ноги, но почему-то упорно пряча при этом от меня свою задницу.

Как оказалось позже, свою жопу она подставила одному армянскому еврею (вот это комбо), который благополучно отпорол её плёткой. Вся задница была в синяках. Чуть позже этот парень попадёт в тюрьму «Чёрный дельфин» за какое-то особо тяжкое преступление.

С большим трудом, но удалось уговорить её поебаться. При условии, что только в миссионерской позиции! Мы зашли в место, где деревья росли погуще, я постелил свою куртку на землю, Ольга недолго пососала мой член и легла на спину.

Я надел презерватив, лёг на неё и ввёл член. Пару минут я пытался трахать готик гёрл в таком положении, что было крайне неудобно. Куртка была слишком короткой, и я почти касался яйцами земли, когда задвигал в неё. В какой-то момент член даже выпал из её дырки из-за наклонной плоскости, на которой мы находились (земляной склон), и я вставил его назад.

Раз, два, стоп. Ольга сказала, что что-то не так. Ей что-то мешает. «Прекрати, Гриша, что-то мешает!» — прозвучал звонкий голос молодой женщины, ебущейся в кустах.

Я привстал и одной рукой задрал её левую ногу, чтобы лучше видеть её пизду. В воздухе пахло цветами и рекой. Действительно, видимо, когда член выпал, он задел собой землю и собрал мелкий мусор, который прилип к поверхности кондома. Где-то за моей спиной смеялись невидимые дети. Я стал очищать её вагину пальцами. Какие-то катышки земли, несколько маленьких ёлочных иголок, обрывок зелёного листочка. Когда снаружи всё стало чистым, я, чтобы убедиться в том, что всё хорошо, чуть раздвинул пальцами стенки влагалища.

Внутри показалась чёрная блестящая чешуйка. Я раздвинул Ольгины половые губы сильней, шире.

В этот миг чешуйка нервно зашевелилась и выпорхнула из промежности моей подруги, недовольно жужжа. Вот это да! Поворот! Казалось, что на секунду чёрный жук завис на уровне моего лица, громко выругался на своём насекомном языке и полетел прочь. Он взмыл вверх, к кронам деревьев, и вылетел на залитую полуденным солнцем, обдуваемую приятным летним ветерком площадь камской набережной. Для полной картины не хватало только мелодии на флейте от кучерявого пастушка из Аркадии!

Текст об этом событии я начал писать только семь лет спустя, десятого декабря две тысячи двадцать второго года. Показал Илье, находящемуся в то время в Грузии, черновик. Он, как всегда, проявил эрудицию и сказал о Кингисеппском инциденте: «(Это) конец фильма „Девять жизней Томаса Катца“ буквально».

Какой вывод из всего этого можно сделать? Каждый мужчина после тридцати лет может написать свою персональную Библию… Каждый может попробовать стать Мессией, если не боится умереть или сойти с ума слишком рано или внезапно… узрев свою частицу истины, доступную лишь тем, кто готов лишиться девственности… по части ужаса.