Этот текст родился из реакции на статью Константина Пахалюка, написанную по следам берлинского марша и опубликованную в «The Moscow Times».

В своем тексте я попытался показать несостоятельность импликаций, населяющих статью Пахалюка. Это, во-первых, представление о том, что РФ — национальное государство. Во-вторых, представление о том, что реальное различие пролегает по линии: гражданство РФ — гражданство Украины. Наконец, я показываю, что политическая бесплодность, в которой автор упрекает оппозицию, черпает исток в тех же основаниях, что и его собственная позиция. Это — не совсем «ответ» или «рецензия» именно на статью, но скорее исследование тех механизмов и допущений, которые привели к её написанию.

С оппозиционно-либеральных позиций автор фактически обвиняет русских, открыто выступающих против РФ (и всего комплекса символов и значений, связанных с имперской российской государственностью), в «национальном предательстве» и утверждает, что единственно подлинное политическое различие пролегает по линии гражданства: если ты не считаешь зетников «своими» (пусть преступниками, но «своими»), это значит, что ты не принадлежишь к русской/российской нации. Отрицая саму возможность альтернативных трактовок «русскости»/«российскости», автор буквально воспроизводит нарративы Кремля.  

Мало-помалу текст превратился в пространный и детальный рассказ о том, почему «рукопожатная» либеральная оппозиция и кремлёвская чекистократия — одно, почему РФ — не национальное государство «русского народа» (равно как и «политической российской нации»), а сам «русский народ» — колонизированный инструмент колонизации, лишь в силу нелепой ошибки возомнивший себя «народом-колонизатором».  

ВСТУПЛЕНИЕ

Этот текст — о том, что российская «рукопожатная» либеральная оппозиция и кремлевская чекистократия суть одно.

О том, что РФ не может называться национальным государством «русского/российского народа», поскольку российская государственность не была порождена этнокультурной/гражданской общностью под названием «русский народ» из собственных недр и не является формой политического бытия этого «русского народа».

О том, что никакой «русской нации» в данный момент не существует и никогда не существовало: в то время как нация есть солидарное, политически субъектное народонаселение, конституирующее власть в государстве, сущностными признаками, которые определяют особую «русскую нацию», были назначены: лояльность эмблемам государства, в котором отнюдь не «народ» является источником суверенитета, и политическая объектность, выражающаяся в абсолютной покорности воле государя. «Русская нация» — это псевдонация, определяющим признаком которой является отсутствие признаков, определяющих нацию. Манифестация «русскости» сводится к отказу от манифестации русскости (к отказу от национального творчества, самосозидания, гражданской солидарности, попыток обретения политической субъектности) и выражению лояльности колониальной власти. Всякий сторонник идеи рождения в РФ политической (гражданской или этнической) нации, — «национальный предатель», «иноагент», «пятая колонна».  Ассоциируя себя с российской государственностью и видя в ней собственную репрезентацию, русский народ иррационально отождествляет себя с колониальным образованием (лишившим его политической субъектности и выкорчевывающим национальную и локальную солидарность), безумно воспринимая интересы и успехи данного колониального образования в качестве собственных интересов и успехов. Традиции имперской российской государственности и оккультного государствопоклонничества — главный враг населения РФ и русского народа (что бы под ним ни подразумевалось).

О том, что и кремлевские чекистократы, и «рукопожатные» либералы привержены колониальной политической конструкции (лишь по-разному её видят).

И о том, что если в будущем станет возможно учреждение на территории России/Северной Евразии государства, в котором государственная власть конституировалась бы политически субъектным народом (или же слиянием в единую волю множества воль различных земель Северной Евразии), то гнать поганой метлой предстоит не только гэбистов и их приспешников, но и всех «рукопожатных» либералов.

В ЧЕМ-ТО ОН ПРАВ

Сложно не согласиться с автором в том, что касается необходимости разграничения этической и политической позиций. Быть эдаким космополитом, строящим свою идентичность ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО на сочувствии Украине, — позиция не российского политика, но «третьего лица», внешнего судьи, который поддерживает одну из сторон, при этом не являясь полноценным представителем ни одного из политических образований, участвующих в этой войне.

ВСТУПЛЕНИЕ. РОССИЯ — ЭТО ЖРУГР?

Основной посыл банален: другой России нет — нужно быть против войны, но ни в коем случае не против «России». Нельзя радоваться успехам Украины. Просто потому что «Россия» — это мы. Нужно признавать собственные ошибки, нести за них ответственность, стараться исправиться, но нельзя видеть в самом себе врага. Автор пытается отмежеваться от «хороших русских»: не «наши мальчики», но те, кто должен понести заслуженное наказание. Наказывать, разумеется, должны мы сами. Но непонятно: в чем тут противопоставление? По–моему, все сходится: наши дети набедокурили, мы их обязательно накажем, мы и сами не без вины, где-то недоглядели, где-то сверх меры потакали их прихотям, мы за них в ответе, но где это видано, чтобы родители видели в собственных детях врагов? Мы и они — одно, единое целое, семья, и если мы и хотим, чтобы они понесли ответственность за содеянное, то это ради собственного же их блага. Так преступник, будучи больше не в силах терпеть муки совести, приходит с повинной: накажите меня по справедливости. И чувствует облегчение. Наказание по справедливости — в каком-то смысле благо для самого преступника.

Автор может сколько угодно позиционировать себя в качестве «иноагента», но текстовые импликации выдают в нем с потрохами вольного или невольного (это не столь важно) эндоагента — кремлевского. Есть лишь вот эта, самотождественная «Россия» — с триколором, Кремлем, госпушкинизмом и сталинским культом «великой русской литературы», рпцшным госправославием, победобесием, агрессивной ностальгией по СССР и жаждой реванша за «поражение» в Холодной войне, неисчерпаемым запасом великодержавного ресентимента. Иначе говоря, есть лишь мессианская российская государственность, Россия–Жругр, фанатичным служением и/или пассивной лояльностью которой определяется «русский». Жругр — не то, что принадлежит «России», не акциденция, не внутренняя проблема, не один из дискурсов, но то, что конституирует «Россию» как национальное государство (sic!). Мол, если ты видишь в данной политической сущности под названием «Россия» смертного врага, то это значит, что ты — не за какую-то «иную Россию», но против России как таковой, поскольку данная политическая сущность конституирует Россию. Именно ЭТУ «Россию»–Жругра автор и подобные ему предлагают демократизировать и утихомирить. Их идеал — демократическая «Россия–Жругр», которая больше не хочет ни на кого нападать. Интересно, как они собираются этого достигнуть, если данная государственность как раз-таки определяется отсутствием у народонаселения политической субъектности. А с другой стороны, воинственная «Россия»–Жругр есть своё собственное расширение, свой собственный предикат, где на месте само-стояния — зияющий пробел, затыкаемый россыпью рудиментарных эмблем и негативной идентичностью: я — это не–он. То, что расширяется, есть само это расширение, экспансия того, чего не существует в качестве того, что могло бы предшествовать данной экспансии: «Россия» державника — это, собственно, не Россия, не некая сущность, но компульсивная озабоченность границами России и прошлыми обидами, которые нужно переиграть, за которые нужно отомстить. За этой озабоченностью границами теряется пустота на месте сущности, предикатом которой являются эти границы. Оказывается, что предикат тут не приписывается к субъекту, но неопределённость предиката заменяет собой субъект.

Осуждение войны, но не отрицание самой «российскости» в ее нынешней форме.

Даже сам этот стиль мышления указывает на кремлевского агента — детсадовский платонизм, способный осмыслять реальность лишь в категориях самотождественных вечных идей. Тут нет места становлению, мутациям, изменению как предшествующей оформленным телам субстанции, на поверхности которой стихийно и спорадически возникают более-менее устойчивые ситуативные сборки, получающие имена. Этому мышлению незнакома темпоральность, в которой не только сущности плавно видоизменяются (метаморфоза, доступная взгляду извне), но дискретно пересобирается, перекодируется реальность-в-целом, трансформации касаются не только положений дел внутри рамки, но и самой рамки, задающей поле возможного и понятийный аппарат, в то время как вечность рождается и умирает. Тут нет места трансверсальности, когда сущность X при переходе границы между двумя локусами (различие между которыми есть чистое различие, не основанное ни на каком сходстве) трансформируется так, что X до перехода и X после перехода не имеют ни единой общей черты, никакого общего «остова» или структуры, однако тождество все же присутствует в промежутке: это не два разных варианта одного и того же, но раскол внутри тождества — несамотождественность, отличие от себя. Нет, тут все четко: Россия — это Жругр, и точка. Нам не нравятся некоторые его проявления, нам не нравится агрессивная война, нам не нравится антидемократичность, но сама Россия–Жругр не может не нравиться, поскольку Россия — это и есть Жругр. Единственное стремление — откатить всё взад, вколоть Жругру успокоительное, сделать а-та-та и как-то переориентировать его на «демократизм».

Нация изобретается так, что состояние мира после её изобретения подразумевает, что она объективно была всегда. Становится так, что была всегда. Испанцы осознают, что уже являются (и всегда являлись) испанцами, однако именно в этот момент они впервые становятся испанцами: осознание того, что они всегда являлись испанцами, создает испанцев так, что они всегда уже были. Но рассуждения автора принадлежат дискурсу, в котором «нация» — это что-то вроде природного феномена или абсолютно необходимой вечной Идеи: она либо есть, либо её нет. Есть «настоящие» самотождественные нации и есть «выдуманные». Это — дискурс Кремля, который невозможно ни с чем спутать.

РФ — НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО?

Ключевой аргумент, который упоминается вскользь, но на котором всё держится: РФ — это «национальное государство», которое работает по принципу «свой — чужой». Мол, нельзя быть против «своих», поскольку мы — представители одной нации. То, что «Россия» является национальным государством, подается здесь как самоочевидность. Однако для всякого человека, способного мыслить, очевидным является как раз-таки обратное: РФ — не национальное государство некоего «русского народа». Понятие о «нации» было извращено в России до такой степени, что под этим словом стали понимать феномен, прямо противоположный по смыслу содержанию исходного понятия. Верить в существование здесь и сейчас некой «русской/российской нации» — это примерно то же самое, что верить в Йети. Начать существовать она сможет только тогда, когда Жругр и прочая колониальная дрянь окончательно сгинет.

Возможно, государство «Россия» и является протонациональным образованием в значении состояния мира после Вестфальского мира (суверенитет в территориальных границах), но полноценно национальным государством «русского народа» (в модерном смысле: «последние несколько веков») Россия не была никогда.

Конечно, и некоторые формальные признаки модерного национального государства налицо. К примеру, унификация массового образования и приведение языка и всего того, что именуется «культурой», к единому знаменателю. Однако с другими формальными признаками «всё не так однозначно». Формированию национального государства сопутствует становление прочной экономической взаимосвязи и взаимозависимости регионов, удаленных друг от друга, когда благополучное существование одного региона немыслимо вне связи с другими. Множество сугубо дотационных регионов и произвол «имперского» центра в вопросе распределения средств слабо сочетаются с представлением о национальной экономике: власть выступает не в качестве регулятора отношений между субъектами, интегрированными в единое экономическое поле, или арбитра, субсидирующего «слабых» игроков ради их развития и максимализации общего благосостояния, но в качестве навязывающего свою волю и абсолютно неподконтрольного обществу актора, распределяющего бюджетные деньги в соответствии с собственными политическими целями. Во-вторых, описанная ниже ситуация (случайно оказавшийся тут «гость на собственной земле») во многом вытекает из экономического положения: РФ — государство, паразитирующее на природных ресурсах, где большая часть населения не участвует в создании благосостояния и, по сути, не является для выживания государства необходимой. Остается держать это народонаселение в узде за счёт кнута и пряника и пытаться форматировать. Другой важной чертой национального государства и человеческого множества, собранного в нацию, является ощущение принадлежности длящемуся на протяжении поколений сообществу, которое выступило на исторической сцене как единое целое, преодолевало трудности и противостояло врагам, а также сознание косвенного присутствия этого опыта и результатов этих событий в своей частной жизни новыми поколениями — нация, объединенная сознанием исторической судьбы. Конечно, Кремль мощно вложился в форматирование народонаселения победобесием с дедами на палках и двухцветными повязками, в создание искусственной «нации» на основе прививки мифу о ВОВ сценария «вновь осажденной крепости» и в осквернение памяти о войне, но осталось множество реальных людей, в жизни которых косвенно присутствует опыт отцов и дедов, видевших в этом «национальном государстве» скорее врага: новые поколения переселенных народов, потомки возвратившихся из плена и угодивших прямиком на Колыму и т. д.

Нация — солидарный, политически субъектный народ, который конституирует государственную власть, а она, в свою очередь, является репрезентацией народа в его связи с территорией страны. Легитимность власти в национальном государстве обеспечена народной волей. Народный суверенитет предполагает, что «народ» как целокупность, как коллективный актор здесь предшествует государству как форме, в которую отливается его политическое бытие, а единство (этнокультурное или гражданское) предшествует подразделению на правителей и управляемых, богачей и бедняков. Каждый член нации (будь то глава государства или уличный бродяга) одинаково полно репрезентирует собой целую нацию как воображаемую сущность: он — часть, которая содержит в себе образ целого и, в некотором смысле, является этим целым. Отсюда — равенство граждан перед законом и необходимость участия масс в управлении государством. Благополучие нации складывается из максимально возможного благополучия всех ее членов (поддержание дельты в приемлемом интервале), а благополучие члена зависит от благополучия нации. Воинственных же «россиян» гораздо легче представить не как национальное, но как религиозное сообщество. Посыл принципиально иной: мы должны пожертвовать собственным благополучием, благополучием наших семей и будущих поколений ради Жругра, чья пища — престиж. Жругр — это тот бог, которого несут имперские зэт-россияне. Не нация, которая складывается из индивидов, каждый из которых является ее репрезентацией, но религиозные фанатики, которые идут в бой за Жругра, норовя слиться с этой «высшей сущностью» в самозабвенном служении ей и утрате собственной воли. Секта государствопоклонников. Репрезентация противоположна по смыслу метонимии, «вертикальному» служению: путинские «россияне» впервые собираются в «россиян» через лояльность и служение политической «России», а не предшествуют России в качестве того, что её конституирует.

Агентность «народа» как коллективного субъекта — определяющий элемент понятия о нации, что бы под «нацией» ни подразумевалось. Этнографический материал — не нация. Становление единым «кем-то» и обнаружение собственных свойств возможно лишь через воление и поступок, своего рода «выделение себя из природы». Отождествление себя с дефолтным образом самого себя, спущенным сверху, добровольное становление верным слугой Жругра и усердие в службе — может быть и выбор, но выбор, не имеющий отношения к понятию нации. В нашем случае всё вывернуто наизнанку. Быть не-нацией — это именно то, что определяет политическую «русскую нацию»: ты (якобы) свободно манифестируешь собственную природу, изобретаешь сам себя (твоя органическая природа отражается в той природе себя, которую ты сам изобрел) и становишься субъектным актором, агентом через пассивное повиновение и лояльность Другому, через иррациональное и ни на чем не основанное представление об этом Другом как о репрезентации самого себя. Политическая имперская «русскость» — это ассоциация себя с политической конструкцией, в рамках которой ты — никто: «Я тождественен самой конструкции, в рамках которой я — никто». Грубо говоря, современную «русскороссийскую нацию» определяет как нацию отсутствие поползновений к становлению нацией и лояльность колониальной компании. И тот, кто настаивает на этнокультурной русской идентичности (условные поморы), и тот, кто призывает к солидарности и обретению гетерогенным народонаселением РФ политической субъектности, представительства и способности конституировать власть и влиять на политические решения, — национальные предатели, разносчики чуждых ценностей.

История вопроса уходит корнями в XIX-ый век.

Уваров, николаевский проходимец, сам паршиво говоривший по-русски, изобрел пресловутую «формулу» именно для того, чтобы нейтрализовать угрозу, которую представляла для самодержавия идея национализма. Он наложил несовместимые оптики друг на друга, слепив франкеншейна. «Русские» впервые собираются в «русских» через лояльность самодержцу и официальной государственной религии, на мессианской приверженности которой во многом зиждется легитимность этой монархии. «Русские» определяются этой дефолтной пассивной лояльностью как политический субъект. Общественные низы дополитически представляют собой органическую сущность под названием «русский народ» именно потому, что этим низам якобы органически присуща любовь к царю и официальным символам государства, не являющегося национальным государством этих низов. Выходит так, что дополитическая органическая общность, онтологически предшествующая государству и порождающая это государство из собственных недр (дополитическому народу присуща традиция государственности так же, как присуща ему, например, традиция музыкальная), конституируется лояльностью государству, которое онтологически предшествует данной общности. Абсурдное неразличение того, что впервые порождает «русских» (конституирует «русскость»), и предиката, приписываемого «русским» в качестве их характерной особенности, отличительного признака (того, что им принадлежит). Всё это стали насаждать, этому стали обучать в школах. Интеллигенция и общественность, дискутируя на страницах «толстых журналов», некритично усваивала именно эту, внутренне противоречивую «русскость». В годы Николая II приобрел свои финальные очертания костыль «жида» (Нилус и т. д.), на который смогла опереться уже массовая, урбанизированная «русскость». Черносотенство с химерой русского псевдонационализма активно разгонялось попами. Через сталинский консервативный поворот и тост за «терпеливый русский народ» понимание под «русской нацией» эрзаца, концепта, изобретенного антинациональной по своей природе властью нарочно для того, чтобы никакой русской нации не могло сложиться, прошло в нынешнюю реальность. По линии «русской партии» в аппаратных кругах и литературном бомонде послевоенного СССР «идеи», соблазнительные для дегенератов–силовиков и падких до быстрорастворимой конспирологии спецслужбистов, стали объектом либидинальных инвестиций. Уже в постсоветское время сюда примешалась чисто расовая (а не национальная) негативная «русскость», конструируемая за счет «черных» (чеченов, хачей, чурок). Стремные фрики (Холмогоров, Малофеев, Губарев, вскормленный баркашовщиной), запустившие сценарий Донбасса, — проводники этого стыдного фарса, этой глупой ошибки в современность.

«Русские» — не то же самое, что «поляки», «немцы», «осетины». Обычно под «русскими» понимается некий органический самобытный этнос, предшествующий российскому государству и порождающий это государство из себя, но в то же самое время всё обстоит так, что сам этот «этнос» впервые порождается российским государством, предшествующим данному «этносу», — как общность, конституируемая лояльностью этому государству. «Русские» — это как древние третьерейхцы, существовавшие задолго по появления Третьего Рейха: «этнос», который рождает из себя государство, отнесенностью к которому он конституируется. «Народ», создающий государство, которое существует до него.

Российская государственность не является государственностью русского народа даже не потому, что она была принесена извне (монголами, варягами, французами и т. д.), но потому, что в этой государственности воплощена такая точка зрения на историко–политический процесс и такой соответствующий этой точке зрения реальный мир, в котором государства не создаются какими–то «народами», органическими дополитическими «племенами», порождающими свою государственность из собственных недр. И политическое устройство, и легитимность власти фундированы в иной перспективе. Противоречия официальной пропаганды и николаевской эпохи, и эпохи Александра III и Николая II бросаются в глаза при ознакомлении с циркулярами и записными книжками политических деятелей той эпохи: «русский народ» создал государство, которое не было создано никаким народом, поскольку государства вообще не создаются «народами», но «народ» есть только постольку, поскольку есть государство, он есть категория внутри государства. Идея volksgeist была глубоко враждебна и непонятна этой государственности, но в то же самое время косметическая «национализация» империи требовала обращения к этой идее.

Само представление о «русском народе» как о чем-то целостном, как о некой органической сущности является внешним, а не имманентным данной общности. Это «народ», созданный властью, уверившей этот «народ» в том, что она, власть, с ним едина и происходит от него. Возможно расколдовать этот «народ», вернуть ему имманентную народность и апроприировать само слово («русский»), но для этого необходимо покончить с государствопоклонничеством и Жругром.

Представление о «русском народе» как о чем-то органически целостном и едином не имманентно самому этому народу, но внушено гетерогенной пассивной массе извне —  инородной этой массе властью. Это представление — результат не самостоятельного выделения себя из внешней среды, не самосозидания, но осуществленного имперской администрацией произвольного объединения под титулом «русского народа» всего того, что не было «занято» зарождающимся национальным самосознанием. Того, что попалось под руку. Национально нейтральная, национально немаркированная масса податного и несущего повинности населения превратилась в имперский «русский/российский народ».

Черносотенский стяг, герб СССР, двуглавый орёл. Нет никакой культуры, предшествующей государственности, от неё независимой и её порождающей.

То, что ныне прочно ассоциируется с точкой сборки «русскости» (серп и молот, царебожие), суть не продукты творчества «русского народа» как этнокультурной или гражданской общности, но артефакты, связанные исключительно с историей и эмблемами имперской государственности. Ни один из её «аватаров» не являл собой политическую форму, в которую на определенном историческом этапе облекается бытие «народа» (как дополитической общности), и не подразумевал конституирование народом страны государственной власти. Сам «русский народ» выступал по отношению к этой государственности по большей части в роли претерпевающего объекта.

Инструмент колонизации, сам колонизированный и эксплуатируемый интенсивнее, чем люд колоний, в припадке ложной гордыни вообразил себя «народом–колонизатором». Витринный люд, изображающий фальшивую национальность этого государства, но находящийся тут на птичьих правах. Гость, который обязан делать вид, будто он является «хозяином земли», носить маску «титульной нации» в качестве платы за проживание.

Хотя проблема тут даже не в том, что империя — «плохо», а национальное государство — «хорошо», но в стремлении выдать одно за другое, в неразличимости взаимоисключающих понятий. Именно это неразличение — корень жругристского зла, ибо паралогизмы — идеальная почва для псевдомистицизма. До сих пор всё зиждется на паралогическом отождествлении взаимоисключающего: «русскости» как этнической идентичности и «русскости» как идентичности, заданной лояльностью имперской государственности, которая является по определению антинациональной и «ничейной» и не мыслит саму себя как форму политического бытия того или иного «народа» — этнокультурной общности, предшествующей данной государственности. Всё держится на иррациональной неразличимости централизованного государства, якобы репрезентирующего этническую нацию, и имперской власти, вынесенной вовне и контролирующей разнородные территории, население которых не обладает политической субъектностью и не конституирует государственную власть, впервые собираясь в подобие единства («россиян») через лояльность имперским эмблемам. РФ населяют «нерусские», которые одновременно с этим являются «русскими», оставаясь «нерусскими».

У современного политического «русского» есть три опции: пассивная активность, активная пассивность и вариант «антикремлевского» зетника. Пассивная активность: не протестовать против образа самого себя, генерируемого властью, существовать во вненаходимости и не высовываться. Активная пассивность: внушать, что «русскость» заключается в том, чтобы не высовываться, изобличать «высовывающихся» предателей и активно проповедовать любовь и служение Жругру. «Антикремлевских» зетников, в свою очередь, отличает усердие в том, чтобы «антикремлевски» быть лояльными Жругру, быть лояльными Жругру без Кремля и против Кремля. Это внутренне противоречивая позиция, поскольку Кремль — источник и гарант жругризма, по сути неотделимый от этой религии. Путинизм — воплощение Жругра. «Быть лояльными Жругру без Кремля» — то же самое, что быть лояльными Кремлю без Кремля, быть за Путина против Путина и без Путина. Жругр — он всегда в сменовеховском промежутке между «красными», «белыми» и прочими империалистами. Никакой «народной российской империи» существовать не может, поскольку чаемый российский империализм фундирован в абсолютной политической власти центра, чуждого территории, над которой осуществляется власть. «Альтернативные» империалисты могут сколько угодно воспринимать кремлевских пайщиков и спецслужбистов в качестве «попутчиков» и «инструмента», но без чекистского ресентимента и мифологического лора они сами — никто. Впрочем, для Кремля, привыкшего к тому, что всякая «мобилизация» и «размобилизация» осуществляется по его отмашке, любое самостоятельное усердие в упразднении собственной воли, любое независимое подвизание на ниве безусловной лояльности априори проблематично. Быть безусловно лояльным Кремлю отдельно от Кремля опасно.

Путинизм интенсифицирует государствопоклонничество, сваливая взаимоисключающие символы в одну неразличимую кучу под титулом «российская государственность» и запрещая разбираться в дискурсивных содержаниях идей, воплощенных в этих символах. Фанатическая лояльность Жругру и полный запрет на идеологию. Мысль, идея тут — злейший враг. Всё должно оставаться в низком разрешении, размытым. Фокусировка и прояснение запрещены. В идеале т. н. «георгиевская ленточка» должна сочетаться с желто–бело–черным флагом, а любовь к Сталину — с любовью к царской семье. Человек должен быть сталинистом и монархистом одновременно, но при этом особенно не разбираться в «деталях», не вникать в то, что всё это значит, воспринимая монархизм и сталинизм исключительно сквозь призму некой абстрактной «России» — как её атрибуты, указывающие на «величие» и «силу». Лояльность историческим государствам, которые никогда не принимали форму национальных государств «русского народа». Сменовеховский культ персонифицированной государственности, которая принимает разные обличья, воплощается в различных исторических государствах–аватарах, но якобы остается тождественной себе (парадокс корабля Тесея).

По сути, эта война сводится к следующей ситуации: одно порабощенное племя, иррационально отождествив себя со своим поработителем, атакует от лица своего господина другое, соседнее племя, дабы и оно было порабощено. Это — не война между двумя политическими нациями, но война между национальной идеей и имперским сложением земель.

Всё буквально обстоит так, как если бы королю Леопольду удалось убедить конголезских негров в том, что их аутентичная, органическая «африканскость» заключается в отсутствии попыток манифестировать свою африканскость, а также в покорности колониальной администрации и незамечании противоречия между тем, что эта администрация держит тебя, низшего Другого, в повиновении, и тем, что ты воспринимаешь ее интересы и успехи в качестве своих собственных, не различая ее и себя. Как если бы «блэкфейс» и прочие аспекты утрирующего колониального взгляда из своей перспективы на жизненный уклад негров были усвоены неграми в качестве плодов ничем не опосредованной саморефлексии. Как если бы активное бытие–негром (перформативное творение самого себя) заключалось в пассивном отождествлении себя с дефолтным образом себя, спущенным сверху колониальной администрацией. И этнокультурная русскость (условные поморы), и обретение народонаселением политической субъектности — антирусскость, иноземное влияние, расшатывающее устои. Стремиться стать нацией — «национальное предательство». Именно потому, что народу за несколько веков сумели вдолбить: вас определяет как нацию отсутствие поползновений к становлению нацией.

Самое большое, корневое и кровавое заблуждение — «наша страна». Россия как якобы государство неких «русских», как национальное государство. Тогда как самодержавная империя, «восстановления исторических границ» которой жаждут зетники, — это по своей природе то, что противостоит национальной идее: власть династии над гетерогенными территориями и племенами, где сама династия не ассоциирует себя ни с одним из них, но пребывает как бы «снаружи» земель, осуществляя менеджмент интересов на нейтральном пространстве. «Ничейная» империя по своему политическому смыслу, в какие бы одёжи она ни рядилась. Пусть даже эти лубочные «руссконародные» одёжи предполагают наличие некой «государственной нации» официально–православных, безоговорочно лояльных царю и не претендующих на собственное национальное движение. Те белорусы и украинцы, которые, проживая в составе империи, стремились к созданию собственных национальных проектов, действовали так именно потому, что, побывав и там и там (и Польско–Литовское государство, и империя Романовых), поняли, что они такое суть: то, что кристаллизуется. То, что остается неизменным вне зависимости от условий. Они очнулись от сна неразличимости: пятна на фоне не видно, пока оно не придет в движение, пока не изменится фон. Это была не борьба между «раскалывающими единую русскую нацию натрое» и «сторонниками национального единства», но борьба национальной идеи против идеи имперско–государственной, мимикрирующей под что-то «национальное» и вооруженной мифическим «Рюриком» и лествичной системой внутрикорпоративного престолонаследия.

Эта война — не противостояние двух национальных государств, но противостояние идеи национального государства и моторики нигилистической «империи»: одно порабощенное племя, отождествив себя со своим поработителем, атакует от лица своего господина другое, соседнее племя, дабы и оно было порабощено.

Разоблачение РФ как ненационального государства (не государство, конституируемое русскими, но государство, лояльность которому создает «русского») делает возможным существование на территории РФ идентичностей, враждебных современной политической «русскости»/«российскости», но при этом не исключающих безусловную преданность родной земле.

МОЙ ЛИЧНЫЙ ОПЫТ СТОЛКНОВЕНИЯ С «НАЦИОНАЛЬНЫМ ГОСУДАРСТВОМ»

До 2022-го года я был весьма аполитичен (по крайней мере, эксплицитно). Я ненавидел весь комплекс значений, связанных с «русской православной культурой», «русской духовностью» и «богонесущей державностью», бил по стене вагона в желто-черной ливрее с цитатой о том, что «Им нужны великие потрясения…», скептически относился к ностальгии по СССР, но при этом уважал «русскость», был умеренно «антизападно» настроен, посещал «лимоновские чтения», был подписан на паблик «Под корень» и читал журнал «Крот». Много думал о том, возможна ли в России языческая традиция вне падения в шизотерическое фрик–шоу, косплей и вульгарный нацизм. Подписывал петиции против беспредела, делал репосты, донатил какие-то копейки на Шиес, но в общем и целом жил совсем другими вещами.

Так совпало, что практически одновременно началась война и строительные работы в лесу, рядом с которым я прожил всю жизнь и который привык считать частью самого себя. Закатывание в асфальт под видом «благоустройства» с целью последующей вырубки и застройки. Тупо по беспределу — без каких бы то ни было разрешительных документов, с нарушением всевозможных регламентов, в обход предусмотренных законом процедур. Эти события кощунственно упоминать в одном предложении, но я и не пытаюсь уподобить одно другому — просто в моей личной жизни эти два события слились воедино, окончательно открыв мне глаза на то, что весь комплекс политических означающих под названием «Россия» есть паразитарная колониальная сущность, оболванивающая туземцев. Политическое вторглось в «личное». Строительная фирма, связанная с московскими властями, нанимала «иностранных» провокаторов, которые избивали людей. Единым фронтом выступили: армянские прорабы, колотившие палками сопротивлявшихся уничтожению леса местных женщин, улюлюкающие таджики, отрабатывающие грош, менты и эшники под прикрытием, прохожие колдыри, которые подбадривали таджиков возгласами: «Работайте, братья!», а к нам обращались со словами: «Пусть хоть всё тут перевернут и перекопают — это не твоего ума дело, ты тут — никто, пустое место, и звать тебя — никак», и шестидесятилетние запутинские тетки, одна из которых на полном серьёзе пыталась доказать мне, что «русскость» заключается в том, чтобы полностью доверять государству в административных и политических вопросах и заниматься своими личными делами, а всякая попытка «выпендриваться», «качать свои права» и «навязывать свою волю» со стороны представителя простонародья автоматом делает из него иноагента. Армяне и таджики, граждане других государств, незаконно разрушавшие мою Родину и охраняемые ментами с автоматами, гоготали при мысли о том, что мы могли подумать: если мы тут живем, то это — «наша земля», и мы имеем право голоса по всем вопросам, с ней связанным. Какая-то прохожая баба, городская сумасшедшая, похожая на блогершу Refbatch, визжала: протестующие — это городские сумасшедшие, никто, нули, и слава богу, что на месте леса наконец посторят что-нибудь полезное, и рпцшных храмов поставят столько, сколько будет нужно, хоть в каждом дворе, хоть даже снесут ваши дома и на их месте построят рпцшные храмы, и никто из вас не посмеет вякнуть, вас сомнут и правильно сделают, а своего сына я отправила сражаться на Украину, громить бандеровцев, он, в отличие от этих доходяг, — настоящий мужчина. Место, которое я считал своим… Где прожил всю жизнь…

Дано, что «русскость» заключается в лояльности России. Ты живёшь в России. У тебя есть малая Родина. На этой малой Родине у тебя есть святыня. Скажем, роща. Есть закон, защищающий эту святыню от посягательств. Приезжает бригада строителей (среди которых большинство — иностранцы, даже не говорящие на твоем языке) и уничтожает её, прикрываясь «проектом благоустройства», наплевав на законность и не спросив твоего мнения, тем паче разрешения. Всё для того, чтобы чуваки, приближенные к верховным гэбистам и пайщикам кооператива «Озеро», перераспределили бюджетное бабло. Ну и чтобы расчистить территорию для будущей девелоперской застройки. Одним выстрелом двух зайцев. Когда вы с соседями организуетесь, чтобы оказать какое-то сопротивление беспределу, фирма через тг-паблики нанимает мма-бойцов из сопредельных республик, платит им налом под покровом ночи. Они провоцируют, обещают изнасиловать твою подругу, затем избивают тебя. Потом тебя же, избитого, приехавшие менты бьют шокером, обрызгивают перцовым спреем и сажают на полмесяца в тюрьму. Угрожают в следующий раз подбросить наркотики и говорят, что всё про тебя знают и следят за тобой. Наемный провокатор из «сопредельной республики» спрашивает у тебя: «Зачем ты протестуешь? В чем смысл?» Ты отвечаешь: «Эта роща — мой дом, неотъемлемая часть моего присутствия в мире, частица моего взгляда». И тут он, ухмыляясь, произносит сакраментальную фразу: «Твой дом? Ты что, бомж? На улице живёшь?» В этой фразе — всё. «Твоё» здесь — максимум квартира и дачный участок (и то — условно). Всё остальное тебя не касается. Публичное пространство — не твоего ума дело. Это не твоя земля. Ты — гость, которому позволено здесь проживать. Однако гость, который должен делать вид, будто он является «хозяином земли», носить эту маску «титульной нации». Таков ритуал. Настоящему хозяину нужно, чтобы ты ассоциировал себя с образом «хозяина», — это плата за проживание. Никакой «Родины» у тебя нет, поскольку всеми территориями хищно владеет, пребывая снаружи, клан гэбистов, пайщиков и советского силовичья, лишивший государство как формальную юридическую структуру суверенитета и произвольно манипулирующий институтами в личных целях, — хозяин земли и политической системы на этой земле. Народонаселение, не имеющее связей, — это такие npc-фигурки, свободно циркулирующие по карте, часть ландшафта. Вся политика направлена на искоренение солидарности, атомизацию и разрыв внутренних связей между человеческим присутствием и землёй. Изобретенная Кремлем (несуществующая) «русская/российская нация» определяется отсутствием политической субъектности и лояльностью символам государственности, которая никогда не подразумевала конституирование власти народом. «Нация», которая определяется отсутствием того, что определяет нацию.

Происходящее было подобно унижению, многократно изображенному в литературе и кино: оккупационная администрация открывает на месте туземного храма развлекательный клуб для солдат, которые играются и фотографируются со смешными священными предметами, не имея ни малейшего представления об их значении и таинственной жизни, вложенной в эти предметы, а потом, наигравшись, выбрасывают эти экзотические безделушки и переходят к «серьезным делам» — проституткам и виски.

Конечно, есть множество «антикремлевских» зетников, которые желают (в качестве «народа») конституировать власть в государстве и одновременно топят за империю, «у которой нет границ, но есть только горизонт». Но это — невозможные дегенераты, которые не понимают, что культ государствопоклонничества и завоевательная политика (служение Жругру) неотделимы от политической объектности народонаселения и от положения гостей на собственной земле, ибо метонимия несовместима с репрезентацией. Экспансия необходима надтерриториальной колониальной сущности, чей способ бытия — экспансия. Политическая «Россия» есть её собственное расширение, прикрывающее зияющую пустоту на месте само–стояния. Она есть паразитирование на враге и колониальная эксплуатация природных и человеческих ресурсов без отождествления себя с ними и заботы о них. Ты либо вменяемый человек, который любит и бережет родную природу и поддерживает Украину (в принципе — любого врага Жругра). Либо ты зетник–жругрист, и тогда ты не должен настаивать на конституировании власти народом и выступать против вырубки лесов и продажи древесины в Китай, ибо пользование территорий создаёт позицию Владельца и вытекает из неё: если ты перестаёшь пользовать, пускать в оборот (причем важен момент чистой растраты, отсутствие бережного экономического расчёта на будущее) и привязываешься к земле, то вся конструкция рушится. Расчёт привязывает, а привязанность подчиняет — своего рода кремлестоицизм.

Бесконечные «распилы», «благоустройства» и разорительные «стройки» — не проблема, а фундамент, то, на чем всё держится.

PS. Я пребываю в шоке, узнав, что неонаци Демидов, поехавший в Украину «сражаться с нацистами», завещал похоронить свой прах в том же самом лесу, о котором шла речь выше, на «священном капище», под стелой с руной. Это капище и роща уже закатаны в асфальт, а таджики регулярно распиливают эту стелу по указу той самой корпорации, престиж которой он поехал защищать. Дегенераты отказываются замечать кричащие противоречия. И стремление уничтожить Украину и унитожение собственно российской природы, перерезание нитей, связующих человеческое присутствие с территорией, вымарывание Мест — не разрозненные феномены и не то, чего можно было бы избежать, но абсолютно необходимые следствия существования политической «России» и жругризма. Это просто идеальная иллюстрация к данному тексту. Чувак воевал за компанию, уничтожающую его родину, полагая, что эта компания и его родина — одно и то же. В то время как воевать нужно было ПРОТИВ компании, отстаивая территорию как родину. Но что взять с невменяемых деградантов? Сама ситуация — правые футбольные хулиганы на службе Кремля, полицейского государства — это анекдот и чистый фарс.

РДК — ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО И ВЛАСОВЦЫ?

Автор сравнивает бойцов РДК с власовцами. Таким образом он приравнивает ситуацию ВОВ (оборонительная война) к ситуации вторжения в Украину (агрессивная война во славу Жругра, где командование гонит солдат на убой как низших существ, как скот, притом что никакая сила «извне» не собиралась вторгаться на территорию РФ). На наш взгляд, гораздо правомочнее выглядит сравнение оккупации части России вермахтом и оккупации России гэбистами. В такой оптике солдаты, сражающиеся за РФ, выглядят как коллаборанты. Возможно, невольные, оболваненные, но коллаборанты и пособники оккупационной администрации, которых никогда не поздно «расколдовать».

Почему власовцы безусловно маркированы как «предатели», а сталинский СССР оказался «своим» для подавляющего большинства населения Союза? Если не брать в расчет усилия пропаганды, то можно согласиться с тем, что внезапная атака обычно не сулит ничего хорошего, а значительной массе «простого» населения, не столкнувшейся с лагерями, чистками и эксцессами коллективизации, по её собственным словам, в общем-то неплохо жилось (автору этого текста довелось побеседовать с десятком людей, встретивших немецкое вторжение молодыми людьми). Вторжение было идентифицировано как агрессивная попытка захвата территорий, осуществляемая люди, для которых «мы», определяемые чисто лингвистически и биологически, — низшие существа и будущие рабы. Соответственно, тот, кто поддерживает захватчиков, просто не может быть «своим». Огромная масса людей не подозревала о существовании каких–то лагерей. Военнопленные, возвращавшиеся домой после окончания войны, не ожидали, что их отправят в ссылку на Колыму. С другой стороны, в восприятии сталинского СССР как «своего государства» сыграло роль и извечное представление о том, что государство насилует нас ради нашего собственного блага. Множество людей верило в идеалы коммунизма и в то, что Сталин–авторитет ведет их верной дорогой к экономическому и социальному благополучию.

Несмотря на восхваления Сталина официальной пропагандой, путинизм, содержащий элементы неосталинизма, и оригинальный сталинизм — совершенно разные вещи. А ситуации — совершенно непохожие. Начать с того, что на страну никто не нападал, и никакой «внешний враг» ей не угрожал. При симуляции тотальной вовлеченности народонаселения в событие войны («Гражданин, от тебя требуется лишь пассивно принять образ «активно вовлеченного», не протестовать против этого образа — ничего делать не нужно, особо лезть к тебе в жизнь и чего-то требовать мы не будем») самому населению на фоне назойливой зэт-пропаганды внушают представление о том, что никакой войны на самом деле нет: она — где-то «там», она вас не касается, она — моя, а не ваша, я обо всем позабочусь. Это феодальная, а не национальная оптика: боевые холопы и наймиты, которых пресыщенный земными благами хозяин гонит в бой за собственный престиж. Красная армия (хотя бы в какой-то мере) репрезентировала территории в их связи с человеческим присутствием. Армия РФ — армия агентов надтерриториального и нелокализованного колониального образования без метрополии, подчинившего народы и земли, армия зомбированных адептов Жругра, не имеющая ничего общего с репрезентацией народонаселения.

ПОЧЕМУ ПОДДЕРЖИВАТЬ РДК — ЭТО НОРМАЛЬНО?

Автор данного текста однозначно негативно относится к историческому немецкому нацизму и современным субкультурам–эпигонам. Однако в борьбе правых против жругристов он однозначно на стороне первых.

Те студенты РГГУ, которые протестуют против открытия центра Ильина лишь потому, что тот был «правым философом», и привязывают агрессию РФ в Украине к некой концептуальной «фашистской идеологии», — такие же дегенераты и невольные соучастники Кремля, как и какой-нибудь Солопов, вольный соучастник Кремля, искренне поддерживающий РФ в её борьбе с «нацистами» с левых позиций.

Основной конфликт ситуации — не конфликт между «левыми», «правыми», «центристами» и т. д., но конфликт между окончательно слетевшим с катушек жругризмом и людьми, желающими переучреждения России и возникновения в ней политического поля.

Политика Кремля — это (ир)реальная политика, где на службу эмоции ресентимента ставятся призраки радикальных идеологий.

Холодная война была фундирована в двух с трудом совместимых представлениях о человеческой природе и о будущем мира. Тут же изымается это порождающее основание для различения и войны. Остается только сама рудиментарная голая рамка различения, не имеющая под собой никакой основы и, соответственно, смысла.

Нет никакой «российской идеологии», есть только оппортунизм и ресентимент. Все заигрыши с той или иной идеологией — это лубок, личины. Одновременная поддержка ультралевых и ультраправых партий — это поддержка обиженных маргиналов. Идеологическая платформа в данном случае не имеет никакого значения.

Первичен не «Запад», становящийся «врагом», — то, что мешает жить. Первичен «враг», становящийся «Западом».

В один день, реагируя на миграционный кризис, кремлеботы разгоняют: «В Европе почти не осталось белых людей — одни чёрные да азиаты. Вот к чему приводит политика толерантности». В другой день, реагируя на миграционный кризис: «Зажравшиеся буржуи обращаются с людьми как со скотом — свозят беженцев в концлагеря. Всю Африку распатронили, сделав жизнь там невыносимой, нарочно удерживают население в нищете, а потом жалуются на беженцев».

В компаративном риторическом высказывании, имплицитно предполагающем истинность расистской позиции, Кремль — расист, «Запад» — терпила–либераст.

В компаративном риторическом высказывании, имплицитно предполагающем истинность ультралевой позиции, Кремль — освободитель народов, «Запад» — расист и эксплуататор.

Главный принцип кремлевской чекистократии как постироничной пародии на тоталитарное государство — неслияние с идеологией. Режим не должен быть фундирован в той или иной идеологии как непротиворечивой системе дискурсивных содержаний, касающихся онтологии, этики, метафизики и оправдывающих ту или иную политико–экономическую модель. Не должен ни к чему «привязываться». И гитлеровская Германия, и игил имеют собственный образ будущего и собственные идейные ценности, несмотря на всю их монструозность и несмотря на то, что (как в случае с нацистской Германией) импульс к кристаллизации этих идейных ценностей мог быть подсказан обидой. РФ — это чистая реактивность. Государство–пиар-прикол, построенное Павловскими и Сурковыми.

Изначально аполитичная и чуждая мысли корпорация не разумеет разницы между династической имперской монархией и национальным государством, идя не от доктринального и политического к власти, но от фактичности экономического и силового контроля над аборигенами — к симуляциям доктринального. Не политический импульс, отливающийся в доктрину, но симуляция «доктрины», состряпанная на коленке из говна и палок, дабы прикрыть этим фиговым листком зияющее отсутствие и симулировать интеллектуальное обеспечение голой эмоции (ресентимент) и модного постироничного косплея — забавы пресыщенного и охваченного хамским тщеславием быдла. Дремучее советское спецслужбистское быдло, которому наскучило девок щупать и ежедневно вкусно жрать и сладко пить, ударилось в державно–патриотическую мистику, слившись с рпц и получив в свои руки россыпь блескучих полых погремушек с temu: «исихазм», «катехон», «третий рим», а также множество других конечных продуктов тоскливого обмистиченного историософского мыслеблудия (заскорузлая «богонесущесть», квазивизантийщина и катехонический эскатологизм), сдобренных конскими дозами самой попсовой шизотерики и быстрорастворимой конспирологии, — то, что нужно, дабы и развлечься при помощи ролевых игр, и попробовать как-то реализовать засевшую глубоко внутри паскудную обиду за поражение в Холодной войне. Эзотерический сменовеховский неосталинизм, прохановщина — клей и потенциальный базис примирения выхолощенных «красных» (пучков) с карикатурными «белыми» (гиркин) в служении Жругру.

У Кремля нет единой программы действий, нет связных и связанных смыслов, но лишь фрагменты внутренне противоречивых лозунгов. В этом вся суть: обозначение наличия программы согласованных действий и стройной непротиворечивой доктрины, которая должна «оставаться в тайне». Однако эта тайна не фундирована в разгадке, но самодостаточна, субстанциальна. Пайщики и гэбисты как политический субъект — присутствие без присутствующего.

Российская политика определяется этим отсутствием программы, этой множественностью противоречивых посылов, которые будто бы «только внешне выглядят противоречивыми для непосвященных в ТАЙНУ». У Кремля нет позиции, нет политической идеи, нет желаемого образа мира, нет даже реальных врагов. Есть лишь сама структурная ситуация наличия «врага». Есть лишь обида, которая предшествует причине и обидчику. Обида, которая предшествует тому, кто обижается: не жругист испытывает обиду, но обида создаёт жругриста. Посреди ничто появляется обида на нечто и мстительная ревность — эти обида и мстительная ревность становятся персонифицированным нечто.

Кто такой «украинец»? «Зло». Он — «зло», а тут — «мы». «Мы» определяется сугубо через «не–он». Эта структурная схема первична по отношению ко всякому содержательному наполнению. Она предшествует мыслимому содержанию этих позиций как основанию различения. В один день можно проснуться, а за окном — гроза. И настроение такое… «Весь я в чем-то нацистском, весь я в чем-то германском…». Почитать статью про замок Вевельсбург, послушать пару треков Ганса Зиверса, Елизарова что-нибудь про рагнарек руны зиги и зигзаги, ну или по старинке: немецкий военный марш, Вагнера, песенку из фильма Лилианы Кавани… И подумать как бы «понарошку», смакуя стилистику, эстетический вайб данной мысли: «Хохлы — унтерменши, выродившиеся (анти)русские, провинциальные полукровки, нахватавшиеся цыганской и еврейской крови, а также крови прочей дурной беглой швали, пересекавшей те места. Неудивительно, что теперь их потянуло в гейропу, к вырожденческой либерал–демократии». На другое утро ты просыпаешься, а за окном — первое сентября, линейка, первоклашки с цветами, ностальгия, советские песни льются из китайских динамиков. И хочется выпить водки с утра и слушать: «И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди» в исполнении детского хора и в исполнении Летова, а в шкафу — застиранная футболка с Че Геварой. Тогда пробуждается охота вообразить себя борцом за свободу всех эксплуатируемых и угнетенных, а «хохлы — потомки Бандеры и Гитлера; нужно истребить всю эту нацистскую сволочь». Один день — восхищение империей и приятная мысль о разделе мира на сферы влияния, о подавлении воли слабых народов. Другой день — восхищение антиимпериалистическим сопротивлением неолиберальному капитализму и стремление даровать нациям суверенитет. Противоречия — нет. Всё это — косплей, аксессуары для создания «лука» — образа, в котором заявляешься на тематическую костюмированную вечеринку. Содержание тех или иных понятий выхолащивается до эстетики стиля, субкультурного флера. Сплошь мемы да ролевые игры.

Всё это — Жругр, суть которого — паразитирование на изобретенном враге и отсутствие собственного содержания. Жругр, криптопросвещенческая суть которого — «расколдовывание» мира, полнящегося «магией» и «идолами» современных технологий, сложных новаторских философий и современного искусства, политических теорий и сексуальных практик, полнящегося всем тем «необычным», что покушается на абстрактный и никак не артикулированный «традиционный порядок», грозя «всё перемешать и ввергнуть в хаос». Говорить от лица «нормальности» — самая удобная форма негативной идентичности, паразитирования на изобретаемом враге, поскольку «нормальность» основана на откате к предыдущему состоянию, каким бы оно не было. «Нормальное» — это просто привычное, а привыкнуть можно ко многому (почти ко всему). Неизменность привычного — ходовой товар. Однако же всегда создаётся ложное впечатление, будто «нормальное» есть нечто конкретное — сущностно «нормальное».

Негативная идентичность: «Мы — не это» (а что? — а это неважно). Паразитирование на названном враге, без фигуры которого тебя самого не существует, поскольку единственное определение тебя — «не–он», «не–это». Паразитирование на враге, от которого ты бесконечно зависишь, поскольку вся твоя идентичность сводится к «я — это не–он». Отсутствие какого бы то ни было собственного содержания. «Западные» изобретения, подрывающие абстрактную «нормальность», — колдовство, в которое нельзя вляпаться, источники ритуальной нечистоты.

Единственный способ самоидентификации — через враждебность «врага». «Враг» — не чужая сущность, которая становится врагом в силу того, что этой враждебной сущности присущи определённые качества, которые вступают в фундаментальное противоречие с качествами, присущими нашей сущности. Наоборот, наша сущность впервые оформляется через произвольное называние некоторой сущности «врагом» и прибавления к ней приставки «не–». Это не «враг», обладающий некоторыми качествами, враждебен нам, предшествующим этой вражде, но «мы» — всего-навсего «не–он», производное нашего врага. «Мы» — это призрак сообщества, образованный путём отталкивания от «врага» и исключения «врага». Пустое место, присутствие без присутствующего. Ненависть к врагу собирает нас в липовое подобие сообщества, а не приписывается нам. Следовательно, наше желание внутренне противоречиво: мы одновремено хотим уничтожить «врага» и боимся его полного уничтожения, ведь вместе с его исчезновением в ту же секунду исчезнем и мы сами. Неравновесность оказывается равновесием. Нереализованное желание, требующее реализации, — это я: не я желаю, но желание — это я. Как только желание реализуется, я исчезну. Мотив «спасения мира» совешенно вторичен. Это беспримесный ресентимент. Любую сущность можно объявить «угрозой, ввергающей мир в хаос», и спекулятивно это обосновать.

Отсутствие внятной программы, цели, идеологии — вместо этого культ действия, которое не базируется на идее, но отбрасывает идею как нечто ненужное, лицемерное, «от диавола», заменяя ее собой. Не думать, зачем и почему ты действуешь, а действовать — в этом больше правды, чем в размышлении. В ногах правда есть. В этом важная особенность. Милитаристскому государству прошлого требовалось идеологическое обеспечение. Его разработкой занимались целые институты. Идеология была тем, в чем фундировано действие. Действие вытекало из идеи. Нужно понимать, с кем ты воюешь, зачем и почему. РФ — это противопоставление действия идее в пользу первого. Идеологическая разработка объявляется «злом». Вместо идеологии как базы — культ заменяющего мысль действия. С точки зрения Кремля, мысль — это магическое зеркало, при помощи которого некий колдун может доказать любую ложь так, что в истинности этой лжи не возникнет сомнений. Всякий размышляющий — колдун, умеющий представить всё так, будто ложь является истиной, и убедительно это доказать.

Как у Прилепина. «Мне не нужно знать, что такое «русский». Я чувствую это, и этого чувства мне достаточно. А понятия, дефиниции — всё это от лукавого. Настоящее — оно всегда чувствуется». Ср.: «Мне не нужно знать, что такое «контрагент банка». Я чувствую это, и этого чувства мне вполне достаточно, чтобы быть контрагентом банка».

Можно было бы представить всё это в духе какого-нибудь Сантима: нигилистическая, разорительная для обеих сторон война за национальный престиж как дистилированный фанатский движ. Идентичности, выражаемые в самопрезентациях «Я за коней», «Я за мясо», не сводятся к содержаниям («Что такое «Спартак» и чем он отличается от ЦСКА, кроме цветов и названия?»; я не болею за «Спартак», поскольку он есть то-то и то-то или поскольку он таков-то и таков-то — я просто болею за «Спартак»; я ненавижу фанатов ЦСКА не потому, что они/ЦСКА суть то-то и то-то — я просто их ненавижу), поэтому вражда между «конями» и «мясом» не подразумевает необходимости логического оправдания. Вражда, которая не черпает своё основание в несовместимости позиций. Вражда, предшествующая причине. Футбольные фанаты, готовые умирать и убивать за «ромбик». Подавленные современной цивилизацией инстинкты, находящие себе такую вот форму выражения. Все эти святы павловы, великовозрастные перезрелые пубертаты, очарованные тайлердерденизмом и подростковым бунтом, нигилистическая нацбольская бутафория, чисто физиологический «героизм» алкаша. Проблема в том, что фанатский движ так или иначе имеет дело с репрезентацией сообщества («Спартак» — это мы, а не Федун»), чему враждебен жругризм, создающий сообщество адептов через «вертикальное» служение себе, а не выражающий предшествующее ему сообщество. Связь между людьми тут вторична: я связан с тобой лишь постольку, поскольку каждый из нас по отдельности связан напрямую со Жругром. Жругрист может, конечно, говорить: «Я — это Россия» (но никогда: «Россия — это я»), но на самом деле это всегда значит: «Россия» — это не–я, это то, чему я обязан верно служить единственно ради того, чтобы перестать быть собой и слиться со Жругром».

Так или иначе и студенты РГГУ, и всевозможные солоповы вольно или невольно оказывают услугу Жругру, чекистократии и Кремлю, играют в его игру на его поле, отождествляя Кремль с его личиной, которую тот в любой момент без малейшего ущерба для себя может отбросить, заменив ее другой.

Общая проблема молодых российских интеллектуалов, воспитанных на книгах левых par excellence западноевропейских авторов (критическая теория, «french theory» и т. п.), — безоружность перед «зэт». Проблема, вызванная привычкой усваивать чужие проблемы и вызовы, чужую рефлексию чужих проблем, чужие эмоции, вызванные этой рефлексией, а затем задним числом, ретроактивно высасывать из пальца применимость данного комплекса к собственной ситуации, — калька, колониальное карго, русифицированный макдональдс. Встреча с «зэт» для данного рода интеллектуалов — это встреча с иным, герметичным (анти)концептуальным полем, обусловленным иными предпосылками. У двух этих полей, как представляется, нет «Общего места» (в смысле Фуко), им нечем зацепиться. В отсутствие необходимых концептуальных инструментов остаётся присваивать врагу привычные имена: для феминисток «зэт» — это патриархат и т. д. Тут неизбежен промах мимо сути врага и невозможность вступить с ним в схватку (концептуально оформить антижругризм), отупение и оцепенение перед лицом жругризма с повторением одних и тех же «антифашистких», антивоенных и эмансипаторных мантр, которые обречены скользить по касательной, не задевая «тела» врага.

ЕЩЁ НЕМНОГО О «ЛЕВЫХ» И «ПРАВЫХ»

Когда Кремлю необходимо подмазаться к заграничным левым, он использует риторику «борьбы с неолиберальным колониализмом Запада». Левацкие сектанты как бы «не замечают» нескрываемого соседства данной риторики с имперским посылом «для своих»: подчинять народы и государства своей воле; «мы должны принять участие в разделе мира на зоны влияния и по праву оттяпать себе солидный кусок, над которым мы будем властвовать и который мы будем доить». Всё это несмотря на полное отсутствие какой бы то ни было цивилизационной идеи и собственного образа будущего, каковые имелись, к примеру, у идеократического СССР: всё, что несёт с собою «Россия», — это мерзость запустения и горстка пустых означающих, ибо никакой «России» как отдельной, самостоятельной сущности нет — она паразитирует на «враге», определяя себя исключительно через конструкцию «я — это не-он», и ретроактивно порождается милитаристской экспансией, а не предшествует ей. «Не замечают» они и того, что вытворяет РФ в Африке, разжигая конфликты, получая контроль над ценными ресурсами в обмен на военную помощь местным царькам, истребляя население, насилуя женщин. «Не замечают» левацкие дегенераты и соседства в рамках кремлевской риторики «антиколониальной» повестки с дискурсами агрессивной ксенофобии, с идеей превосходства «белых людей» и теорией «великого замещения», с высмеиванием европейцев, проводящих мягкую мигрантскую политику, как бесхребетных «терпил», с претензией на то, что именно она, Россия, — правомочная наследница «великой колониальной Европы», в то время как реальная Европа скатилась, мол, в деколонизационный «куколдизм», с прославлением патриархата и радикальной лагерной гомофобией, представляющей собой главную (и единственную) социальную скрепу в РФ.

Не замечают и резко антидеколонизационной риторики, исходящей от Кремля в отношении народностей, которые населяют Северную Евразию и «притворяются» этнокультурными сообществами, а «на самом деле» определяются (в представлении Кремля) сугубо своей отнесенностью к большому имперскому государству и семантическому полю этого государства: «Никакие они не «чуваши» и не «марийцы», а русскосоветская масса, народонаселение, определяемое своей принадлежностью и лояльностью Российскому государству». Не замечают выкорчевывания низовой локальной солидарности, подавления или управляемого подрыва «изнутри» низовых этнокультурных движений и инициатив, не опосредованных властью, полного отсутствия политического представительства у народностей, населяющих эти пространства. Не замечают стремления Кремля уничтожать национальные идентичности и языки тех населяющих постсоветское пространство народов, которые после краха СССР образовали собственные республики, а также взгляда на представителей этих народностей, «посмевших» в той или иной форме манифестировать собственную этнокультурную идентичность и политическую субъектность, как на смешных обезьянок, «корчащих из себя непонятно кого», взгляда на их язык как на комическое недоразумение, пародию. Не замечают, что сам русский язык в данном случае — не язык некоего «русского народа» и не язык этнокультурного меньшинства, но универсальный имперский язык, насаждаемый силой и хитростью (да и сам «русский народ» — та же масса, колонизированная инородной ей государственностью, колонизированный инструмент колонизации, лишь по нелепой ошибке возомнивший себя «народом-колонизатором» (или даже «титульной нацией»!)

Когда же Кремлю необходимо подмазаться к ультраправым, он использует образ «борца за традиционные ценности против либеральной содомии». Дегенеративные коррумпированные сектанты из ультраправого лагеря не замечают, что это не борьба РФ с «Западом» вытекает из приверженности неким «традиционным ценностям», но симуляция «консервативных ценностей» следует из примордиальной «священной» борьбы с (неким) «Западом», каковая борьба впервые порождает, синтезирует паразитическую политическую сущность под названием «Россия», не имеющую какого бы то ни было собственного содержания. Не замечают, что сами эти кремлёвские «консервативные ценности» — полый декоративный муляж, попсовый лубок самого низкого качества, изготовленный на коленке из говна и палок. Не замечают соседства «традиционалистской» риторики с советской символикой и коммунистическими фанабериями. Не замечают репрессий против настоящих правых политиков и русских националистов, отсутствия сколь-нибудь внятной социальной политики в РФ, вопиющего нравственного растления и самого подлого разврата, что царит в среде российских спецслужбистов, силовиков и верховных членов клана.

Кремль пытается подмазаться ко всем политическим аутсайдерам вне зависимости от их политической ориентации. Важно лишь то, что они — обиженные. Важен ресентимент.  

На самом же деле политическая идея, любая доктрина о должном, будь она «левой», «правой» или какой бы то ни было еще, — злейший враг Кремля. Жругризму чужды представления о должном устройстве общества, укорененные в онтологических, эпистемологических построениях и этических следствиях, вытекающих из этих построений. Любой заигрыш РФ с той или иной идеей — лишь ситуативный оппортунизм. Т.н. «рашизм» — это моторика, импульс, которые не фундированы в той или иной политической идее, не основаны на интеллектуальном содержании, но противопоставляют себя идее.

Кремлевский жругризм — это не про идеологию, а про субкультурный вайб, эстетику, постиронию, косплей. Костюмированная пати. Карикатурный фарс, гротескное государство-прикол из фильмов киностудии «Трома». Не тоталитарное государство, но злобная пародия на тоталитарное государство.

Кремлевский постироничный жругризм — это когда школьники, наряженные в нацистскую униформу с буквой «z» вместо свастики по центру красных нарукавных повязок, хором читают славословия «вождю угнетенных народов Ким Чен Иру».

Когда неонаци с набитыми на предплечьях свастонами и сдвоенными рунами идут в бой «против нацистов».

Ничего слишком сложного для уразумения тут нет. Достаточно понять, что «нацизм» здесь — не политическая доктрина, которая включает парарелигиозные догматы, представления об устройстве мира, систему ценностей и руководство к действию (вытекающее из этих догматов, представлений и ценностей), не конкретное понятийное содержание, но образ образа: ощущение концептуального дискурсивного содержания, отторгнутое от этого содержания, эстетическое ощущение значения, отторгнутое от значения. Несколько таких эстетических ощущений значений, маркированных негативно, вполне можно совмещать и даже объединять, невзирая на логическое противоречие: «Мы против нацистов/гомосексуалистов». Казалось бы, нацисты отрицают право гомосексуалистов на существование, а главный враг ЛГБТ-дискурса — ультраправые. Но зэт-пропаганда запросто извлекает негативную маркированность «гомосексуалистов» из «традиционалистского» дискурса, затем извлекает негативную маркированность «нацистов» из левого дискурса и объединяет их, превращая в цельную ценностную этикетку: «Наш враг — западный нацист/гомосексуалист». Всё дело в том, что закон непротиворечия применим лишь к логическим содержаниям и не распространяется на эстетические ощущения.  

С этим связана и мода на «зэт» среди зумеров и школьников. Быть против «зэт» означает для них «быть на стороне добра и здравого смысла», что автоматически маркируется как «скучный конформизм». Угарать по «зэт» — быть за «весёлое безумие» против конформизма. «Зэт» — это что-то ироничное, мемное. Антивоенный движ — омерзительная серьезность.

ВСЁ ЛИ ТАК ОДНОЗНАЧНО ДАЖЕ С ПРЕСЛОВУТОЙ «РОА»?

Пахалюк пытается уверить нас в том, что всякий дискурс, всякое движение, открыто выступающее против Кремля и политической «России», априори обречено на невозвращение и представляет собой политический тупик, не имеет никаких политических перспектив в России, ибо подлежит однозначному маркированию в качестве «врагов» со стороны абсолютно всех социальных групп и слоев.

На самом деле, даже захват патриотического дискурса сменовеховским неосталинистским жругризмом, осуществленный Кремлем, и маргинализация, демонизация и криминализация всех остальных опций («можно не любить Путина, но нельзя не любить сменовеховского Жругра») — относительно недавнее явление, хоть теперь и кажется, что так было всегда. Ещё в нулевые годы в околоправославных кругах и среди «патриотической молодежи» из небогатых семей (как в провинции, так и в Москве) симпатия к РОА в рамках «российского патриотизма» была вполне себе нормативной. Очевидно, что многие из тех, кто в 90-х — 2000-х любил послушать группу «Коловрат», сейчас — за z.

Солженицын, обласканный Путиным и безусловно на него повлиявший, — откровенный симпатизант РОА.

С другой стороны, ситуация с кадыровым и его чеченцами показывает, что когда надо, политические «русские» незлопамятны.

Да что далеко ходить — взаимоисключающих «русскостей» и «российскостей» полно даже внутри зэт. Эти «русскости» и «российскости» удерживаются вместе кремлевской религией, сменовеховским жругризмом, внушающим, что прояснение — грех, но этот клей — хуже соплей.

Что в нулевые, что сейчас многие «православные патриоты» выступали и выступают резко против насаждаемого Кремлём культа Сталина и «совка». Хорошо помню, как в среде «патриотически настроенной молодежи» считалось хорошим тоном осенять себя крестным знамением всякий раз, когда человек по воле случая оказывался возле того или иного памятного места, связанного со сталинскими репрессиями; проезжая на машине мимо канала, на строительстве которого использовался труд политзэков, он обязательно глушил музыку. Эту часть «патриотической общественности» отличало латентно брезгливое (или, по крайней мере, двусмысленное) отношение ко Дню Победы. Всё это вполне гармонично сочеталось с правым антилиберальным «русским патриотизмом». Солженицын-вайб. Ещё в нулевые никто и подумать не мог обвинять этих людей в «предательстве национальной русскости» и «коллаборационизме».

Конечно, и в девяностые, и в нулевые существовала параллельная линия православных — махровые жругристы. Подмосковная квартира, которую я некогда снимал: культ царской семьи, трёхэтажные композиции из икон сочетаются с панегириками Сталину, красными знаменами с серпом и молотом и портретами Путина, ставящего свечку в храме. Вайб «изборского клуба». Но это был лишь один из вариантов «антилиберального патриотизма». Вытеснение прочих вариантов и становление сменовеховского жругризма единственно возможным и единственно мыслимым вариантом «российского патриотизма» — недавное явление.

Однако для автора почему-то принципиально важно свести «русскость» и «российскость» к дефолтной лояльности сменовеховской неосталинистской государственности и провести демаркацию «свой/чужой» по линии государственных границ (неважно, монархист ты, коммунист, либерал, за войну или против — важно лишь то, что ты относишься к дополитическому государству «Россия»), высветить онтологическую реальность этой демаркации и условность всех иных. Эта демаркация важнее всего, важнее родственных связей: если твоя мать находится в Украине, на оккупированной территории, и страдает от насилия оккупационной администрации, в то время как ты живешь в РФ, являясь её гражданином и считая себя «русским», то всё, что ты можешь предпринять, — это «выступать за немедленное прекращение агрессии», но ни в коем случае не помогать своей матери действенно. Ты можешь быть против войны, но не можешь быть против нормативной «российскости», которая досталась тебе по рождению и которую ты не выбирал, ибо такая позиция делает тебя предателем и врагом. Для Пахалюка кремлёвский образ России — дефолтный и субстанциальный, как и «политическая нация», конституируемая лояльностью этому образу. Именно Россию–Жругра необходимо освободить от Путина. Отформатированный войной «российский народ», по мнению автора, есть природная реальность, с которой нужно смириться, а не пытаться этот народ расколдовать и переформатировать. На кого и на что это похоже?

Прекрасно известно, что агенты Кремля — тараканы, внедряющиеся повсюду. Кремль навязывает себя во всем, проникает посредством своих агентов–тараканов во все щели, стремится подчинить себе даже саму борьбу против себя, разметить все пространство знаками своего (не)присутствия, уничтожить саму возможность Места.

СВОИ?

Нужно понимать, что территорию страны захватили гэбисты. Это оккупация. Государство приватизировано. Как деперсонализированная система институтов оно лишено суверенитета. Чем эта оккупация отличается от «иноземной»? Автор скажет, что оккупация не может осуществляться «своими», а гэбисты, эшники, фсиновцы, росгвардейцы, верховные чекисты и пайщики кооператива «Озеро» — это «свои» (в отличие от «иноземной» администрации). Автор предлагает нам воспринимать всю эту мразь в качестве «своих». Но почему они — «свои», если РФ не является национальным государством? Допустим: паспорт, гражданство, этническое происхождение. Первые два варианта — смехотворны. Те же власовцы могли иметь советские паспорта и гражданство. Остается этничность. Тут сложнее.

Каждая вещь — перспектива, точка зрения на мир-в-целом. Политическая конструкция влечет за собой и воплощает в себе точку зрения на исторический процесс и на политическую реальность, а также соответствующий этой точке зрения реальный мир. Для перспективы, сопряженной с национальным государством, базовыми акторами историко–политического являются «народы» — племена, развивающиеся в течение истории и в какой-то момент обретающие собственное государство. В этой перспективе реальным является горизонтальное различие — между этносами, ставшими нациями. Но для перспективы, сопряженной с российской государственностью, которая никогда не являлась государственностью, порожденной «русским народом» из собственных недр, и никогда не была формой/способом бытия «русского народа», субстанциальным является вертикальное различие (к примеру, между правителем и простонародьем), а государство — не «форма бытия народа», но вековечная, вневременная сущность, онтологически предшествующая «народам». «Народ» как этнос не заменил собою «народ» как простонародье, но два значения противоестественно слиплись: империя, конституирующая «народ» (часть общего населения), оказалась национальным решением предшествующего ей «народа». «Русский народ» создал государство, которое не было никем создано, поскольку реальный мир, соответствующий Российскому государству, таков, что никакие «народы» в нём не создают государства из собственных недр. Когда Путин повторяет вслед за Дугиным слова о невозможности мира, в котором нет России, имеется в виду: государство под названием «Россия» — абсолютно необходимая Идея, эманирующая в различные аватары, а не историческая полития. Так же, как невозможен мир, в котором один плюс один не равно двум, невозможен и мир без «России». Горизонтальное различие, дискурс осады — лишь способ удерживать под контролем туземцев, внушая им чувство единства с властью. В данной перспективе этническая общность или отсутствие таковой — не более, чем общность/различие цвета волос: нечто малозаметное и малозначащее.

Я как субъект во многом определен семиотическим полем постсоветской Северной Евразии. Моя ненависть к Жругру не определяется событием войны в Украине (вернее, не сводится к нападению). Я солидарен с украинским народом, сопереживаю ему и признаю, что часть вины за произошедшее — моя, но я — никоим образом не украинец. Я ненавижу Жругра, политическую «Россию» и чекистократию как оккупантов на моей родной земле, с которой я чувствую мистическую внутреннюю связь и кроме которой не желаю никакой другой. Жругр в лице чекистократии претендует за обладание землёй, которую я полагаю своей Родиной, и на то, чтобы её от меня отделить. Вернее, он стремится ретроактивно изменить мое прошлое так, что никакой «Родины» у меня никогда и не было, ибо мне просто «казалось»: это всё была игра, это всё было понарошку, бесследно растаявшие воздушные замки. Политическая «Россия» со всеми её атрибутами и эмблемами, со всеми Пушкиными и Лениными, которые вполне могли быть врагами политической «России», но которых та нагло апроприировала (вспомнить хотя бы статью «О национальной гордости великороссов»), — никакая не «Родина», но причина того, что у нас не может быть Родины в полном смысле слова. Это сила, отчуждающая нас от Родины, отчуждающая нас от нас самих, пытающаяся уничтожить нашу внутреннюю связь с родными местами, с Домом, который является не просто милым образом, совпадающим с точкой на карте, но и тем, что конституирует наше зрение. Сила, которая пытается превратить нашу связь с территорией во что-то нереальное, эфемерное. Будто это был всего лишь призрак, пустая детская фантазия. Так ребенок воображает, что пространство под письменным столом — его замок, для него это — реальность, но вот приходит взрослый, который решил выбросить стол и поставить вместо него шкаф. Вдруг оказывается, что всё то, что представлялось ребенку реальным и определяло его мир, было понарошечной игрой, которая длится до тех пор, пока объекты, связанные с этой «игрой», ерундовой безделицей, не заинтересуют «взрослого» с его «реальными делами».

Политическая «Россия» — радикально внешнее по отношению к территории образование. Власть, которая эксплуатирует территорию, паразитируя на недрах и разрушая природу, и глушит политическую волю земель.

Украина — не враг, а союзник (как бы кто ни относился к украинскому нацбилдингу). Та сущность, которая пытается уничтожить Украину, и та сущность, которая унижает тебя в стране, которую ты привык считать «своей», — одна и та же сущность. И имя ей — Жругр. Можно быть антизападным или прозападным, правым или левым, жаждать «особенного пути» для региона Северной Евразии и изобретения собственных политических смыслов или же ориентироваться на готовые образцы, топить за формирование гражданской нации «русских»/«россиян» или за обретение этнокультурной «русскости», но нельзя не ненавидеть Жругра и мессианскую российскую государственность вместе со всеми её атрибутами (госпушкинизм и т. д.) Поскольку Жругр и мессианская российская государственность — это проклятые паразиты на теле земле и народа. Лояльность политической «России» — это лояльность инородному территории, надтерриториальному и внешнему образованию, смертный враг которого — понятие о «Родине» (единство образа и структур, конституирующих взгляд) и Месте. Это — не взгляд изнутри пребывания в пространстве, не непосредственный опыт присутствия, порождающий эстетику и культурные практики, но взгляд сверху — пошаговая стратегия, Rome: Total war, отождествление карты и территории, озабоченность контурами гомогенного пятна на карте, любовь к эмблемам своей фракции, стремление взять реванш, «наказать» другую фракцию, оттяпавшую клочок единообразных «владений», универсальной валюты пару ходов тому назад. Любое почвенничество в Северной Евразии должно идти в комлекте с антигосударственничеством, ненавистью к традиции российской государственности. Большинству советских писателей–«деревенщиков» не хватило аналитического ума, концептуальных инструментов, чтобы это понять (ну, на то они и писатели).

Здравый импульс к обретению национального движения отливается в форму, противоречащую его собственному смыслу, и трансформируется в ровно противоположный импульс именно из–за неадекватности формы. Чем больше ты не пытаешься стать русским/россиянином, тем более ты русский/россиянин: и тот, кто настаивает на этнокультурной русской идентичности, и тот, кто призывает к солидарности и обретению гетерогенным народонаселением РФ политической субъектности, представительства и способности конституировать власть и влиять на политические решения, — национальные предатели. В таком случае и зетники, и солдаты — это оболваненные зомби, которых необходимо как-то расколдовать. Это «расколдовывание» и пропаганда РАДИКАЛЬНОЙ ненависти к политической «России», ко всем сваленным в одну общую кучу Третьим Римам, Новым Иерусалимам (эсхатологические концепты) и катехонам (оборона от наступления Апокалипсиса), ко всем историософским великодержавным сталинизмам и царебожиям — ключевая задача оппозиции. Без уничтожения Жругра и политической «России» любая попытка «демократизировать» и «либерализовать» что-то с абсолютной необходимостью приведет к очередной демократократии или либералократии.

Огромное количество т. н. «простых людей» (часто очень непростых), живущих в России, ненавидит силовиков. Огромное количество достойных людей это государство унизило, повозило мордой по столу. Задача оппозиции — дать концептуальное основание их ненависти и направить её, показать, что Жругр, уничтожающий людей в Буче, и то, что унижает тебя в стране, которую ты привык считать «своей», — одна и та же блядская сущность.

Задача оппозиции — показать, что в данный момент реальное различие пролегает не по горизонтали, а по вертикали. Что жругристы — не «свои», а те, кто мешают нам стать настоящими нами: частью — подонки и лжецы, стражники лжи, но большей частью — зомби.

Но т. н. «оппозиция», как представляется, занята совсем другими делами. Как, впрочем, и её горе–критики вроде Пахалюка.

О КУЛЬТЕ «НЕНАСИЛИЯ» И НЕВОВЛЕЧЕННОСТИ

Автор вроде бы упрекает эмигрантскую оппозицию («рупопожатную» ее часть) в политическом бесплодии, но при этом повторяет вслед за ней все наиболее одиозные тейки, делающие ее бесплодной («против насилия, но не против российских солдат» и т. д.)

Единственная претензия к Путину у всех этих людей — это «насилие» (отсутствие права и антидемократизм — проявления «насилия»). В принципе, «насилие» можно отделить от Путина, и тогда всё станет ок. Скажем, «насилие», осуществляемое украинцами, ничуть не лучше. «Насилие», мол, не пахнет: «насилие» есть «насилие». Путин — не враг, «насилие» — враг. Хотя даже по–настоящему ненавидеть «насилие» не получается, ведь тогда «мы ничем не отличаемся от них». Little they know, что абстрактный гуманизм и культ «ненасилия» — это и есть Треблинка и Буча. Вынесение себя, «разумного» и «зрячего» (не–фигуры), за рамки карты, за рамки противостояния, в которое втянуты «неразумные» и «слепые» фигуры, и призыв к отказу от насилия, редуцируемого к «ошибке», которая сама собой исчезнет, стоит лишь взглянуть на ситуацию незаинтересованным взглядом разума, святая вера в сводимость нормативного к дескриптивному, вера в прозрачность мысли, в её примат по отношению к жизни (якобы мысль дает доступ к «матрице мира», по отношению к которой реальность, становление — лишь несамостоятельные эманации мыслимых содержаний или простые их выражения, а сама мысль — ни в коем случае не жизнь, не «слепая» часть мыслимого ею мира: мысль — «бесконечное, зрячее и живое», а жизнь — «конечное, слепое и неживое»), редукция реального врага к «ошибке», к «сбою» и отказ изготавливать свою внутри–мирную фигуру, отказ становиться «слепой» стороной конфликта — это и есть Треблинка и Буча. Только насилие победит насилие. Насилие насилию рознь. И, как бы дико это ни звучало, в насилии самом по себе нет ничего плохого — ибо нет никакого «насилия самого по себе». Насилие черпает исток в основании. Весь бесконечный галдёж о «если ты… то ты ничем не лучше того, с чем ты борешься» ведет прямиком в газовые камеры: две звериных ярости с разными основаниями, сражающиеся друг с другом, приведут к двум совершенно разным состояниям мира; односторонняя звериная ярость и «ненасилие» всегда войдут в резонанс, вступят в симбиоз. В культе «ненасилия», полагаемого абсолютным благом, скрыт грех человеческого высокомерия и презрения к жизни. Культ «ненасилия» — преступление перед жизнью.

Манера поведения «антипутинских» ксенокремлевских либералов понятна: нужно держаться как бы снаружи всего, осуждая войну и агрессию (можно даже постить фото с украинским флажком, признавая Украину «жертвой мерзавцев»); выступая за абстрактный мир, лелеять абстрактную мечту о «нормальной России» с гражданским обществом, выборами и прочими плюшками. Но нельзя по–настоящему становиться вовлеченной стороной. Вся деятельность тут сводится к тому, чтобы вскрывать противоречия кремлевских нарративов, показывая их пустоту. Мол, сейчас мы разоблачим абсурд официальной пропаганды, вы всё увидите, и Кремль падет. Хотя там никто и не скрывает этих противоречий. Более того, всё на этих противоречиях держится. Они выставлены на всеобщее обозрение. Это — постироничная война против принципа непротиворечия как такового. Принцип непротиворечия — это атрибут «порочной западной цивилизации математизируемого расчета». То, что сенаторы, призывающие к уничтожению Украины и геноциду ее народа, владеют недвижимостью в «западных» странах и платят в казну государств налоги, которые идут на поставку Украине вооружений, — никакое не «лицемерие», а самая последовательная позиция. Так же, как и геи в госдуме, голосующие за законы против лгбт. Так же, как Уткин, дшрг и имперский легион (как если бы немецкие нацисты шли в бой под знаменами со свастикой и с мечтой о «нации», но во имя антинациональной Габсбургской монархии), воюющие против «нацистов». Так же, как и «освобождение национального меньшинства» путем захвата территорий этого национального меньшинства империей, колонизировавшей собственный «титульный народ», — свобода путем обращения в рабство. Так же, как и непротиворечивое сочетание взаимоисключающих лозунгов: «Украина захвачена лгбт и либеральными содомитами — требуется освободить» и «Украина захвачена ультраправыми нацистами — требуется освободить». Война ведется с самим принципом непротиворечия.

Вся деятельность этой части оппозиции сводится к бесконечному, кусающему свой хвост и вторичному анализу, подменяющему собой творение реальности.

ИТОГ: С КЕМ АВТОР?

Из всего вышесказанного следует, что Россия может стать национальным государством, только если политическая «Россия» будет скинута. Для автора же политическая «Россия» и есть национальное государство «Россия».

С его точки зрения, битвы за Россию между различными силами не существует и существовать не может, потому что Россия — это одна из сторон, воюющих за нее, а все другие стороны — уже не Россия. Россия=колонизация России, и кроме этой конфигурации никакой России нет. Сама исконная и настоящая, свободная Россия и есть состояние колонизированности самой себя, при котором угнетенная территория и народ пребывают в заложниках, но продолжают иррационально отождествлять себя с захватчиком, а манифестация туземцами своей «русскости» не может быть ничем иным, как манифестацией отсутствия манифестации, манифестацией собственной объектности и лояльности колониальной корпорации. Как только ты выходишь из плена, ты исчезаешь, поскольку ты и есть — пребывание тебя в плену. Настоящая Россия — это «чужое», «нерусское», поскольку реальная Россия — это именно та, ненастоящая.

Автор настаивает на том, что нельзя выступать против «своих», поскольку в таком случае ты выступаешь против национальной России. Нам же кажется, что быть против т. н. «своих» именно что необходимо как раз–таки для того, чтобы Россия смогла стать национальным образованием, а любой взыскующий русскости (гражданской и культурной и/или этнической нации) обязан быть ненавистником и кровным врагом современной политической «российскости».

Почему так получается? Почему для автора так важно сохранить «российскость» в нынешней ее форме?

По тексту легко понять, кто В ПРИНЦИПЕ для автора — «свои». Для российского либерала из резервации, окончившего элитную гимназию и МГИМО, ФСИНовцы, эшники, провокаторы — это «свои», «соотечественники». Так называемые «либералы», рядящиеся в антипутинисты и выступающие за абстрактный «мир» и прекращение насилия, но сохраняющие при этом лояльность политической «России» и паразитирующие на «великой русской культуре», присвоив себе русский культурный дискурс, — те же агенты Жругра, колониального образования, только предлагающие как бы «иной курс» — «без агрессивных войн и с демократией». Важно не обольщаться и не забывать, что это — те же самые продукты жругризма, не существующие вне его. Все эти люди определены нормативной «российскостью» и поэтому страшно боятся с ней расстаться. Вся «рукопожатная общественность» — это, грубо говоря, вечные оппозиционеры, разделяющие с Кремлём базис. Все, что могут построить такие демократы и либералы, — демократократия или либералократия.

Помню, как в самом начале войны один знакомый еврейский юноша, выпускник 57-й школы, сделал пост на фейсбуке, содержание которого сводилось к следующему: «Увы, мы проиграли аборигенов патриотам».

Если когда-нибудь удастся учредить в Северной Евразии новую Россию (или уже не «Россию» — кто знает?), государство, федеративное образование, основанное на единстве политических воль народов и земель, сложившихся в общую волю, то нужно будет гнать оттуда ссаными тряпками всех этих Пахалюков, Николаев Митрохиных и прочих, имя коим — легион.

PS. ВИНЫ НЕТ?

Очевидный контраргумент: если солдаты РФ — не «свои» (зомби, в которых уже не узнать своих), то на тебе и вины никакой нет?

Отнюдь. Враг и чужой — не равно «не–я». Скажем, маньяк, который пришел к пониманию того, что быть маньяком — плохо, стремится убить в себе эту часть себя. По–настоящему чужим, по–настоящему врагом может быть лишь часть нас самих.