Уже не раз звучали речи об иллюзорности мира, о псевдо реальности реальной[i] жизни и о роли сна в жизненной деятельности человека. Казалось бы, все давно выяснено и разъяснено: мы живем в мире, развивающимся по четким законам времени, движущимся линейно по возрастающей. Ни повернуть вспять, ни ускорить его нельзя, — можно лишь безропотно подчиниться его ходу и не рыпаться.

И действительно, еще со школьной скамьи мы привыкли рассматривать время как физическую величину, которая характеризует «последовательные смены явлений и состояний материи»[ii]. Далее нам было объяснено, что время имеет «объективный характер, неотделимо от материи» и т.д. и т.п., — короче нам было ненавязчиво втолковано, что от времени сюрпризов ждать нечего, поскольку его «универсальные свойства: длительность, неповторяемость, необратимость», — огородят нас от всяческих выходок со стороны последнего. Но, видимо, светлые головы, выдвинувшие это предположение, были настолько светлы, что их ночное времяпрепровождение никогда не «затемнялось» такими простыми явлениями как сновидения. Ведь бывают же люди, которые не знают, что был некто Акутагава, писавший слова. Также могут встречаться люди, которые никогда не видели истинных образов вещей, доступных, как ни странно, исключительно во сне.

Сон, нарушая канонизированные представления о времени и выявляя его метафизическую сущность, открывает перед нами совершенно новую картину мира, в котором время уже не играет столь определяющей функции, а материя, вышедшая из–под его контроля, обнаруживает свои настолько необычные проявления, что увиденное даже не поддается описанию. Если предположить (просто не хочется быть категоричным), что происходящие во сне события не имеют физического выражения, т.е. участвующие в них объекты и их взаимодействия не соответствуют определению материального пространства, то время, потраченное на переживание этих событий, не может рассматриваться как единица измерения пространства материального мира. Действительно, несмотря на то, что события сна переживаются по тому же принципу, что и события бодрствования, во временном ряду они располагаются неодинаково: в то время как наши переживания при бодрствовании размещаются в четкой последовательности, сон смешивает все события в один яркий клубок и погружает нас в его клокочущую сердцевину.

Какое же видение истинно[iii]: то, что мы воспринимаем органами чувств, или то, что встает перед внутренним взором, когда глаза смыкаются в полудреме? Столь напыщенно философский вопрос можно, если присмотреться к нему повнимательней, свести к рассмотрению достаточно тривиальных механизмов и способов восприятия.

Человек имеет пять очевидных возможностей фиксирования событий в окружающем мире; это зрение, слух, осязание, обоняние и вкус. Они давно приковали к себе пристальное внимание ученых и, более или менее, уже изучены. Как ни странно, все эти органы работают по одному и тому же принципу: информация из внешнего мира собирается рецепторами, получает первичную обработку и передается на внутренние участки головного мозга, где подробно анализируется и сравнивается. Однако существует некий дополнительный способ мировосприятия, который, хоть и интересовал людей испокон веков, но оставался скорее прерогативой философов, чем естествоиспытателей. Немало блестящих философских теорий было выдвинуто по поводу этого пути познания мира. Его именовали и душой, и волей, и Божественным началом. Но наиболее интересная в рамках этой работы теория была выдвинута Платоном. Конечно, потом она была подхвачена и разработана многими другими философами, которые не нашли ничего более оригинального как приставить к имени великого философа столь избитый «изм» и, под уже положенной крышей, пережевывать (как это и происходит в любой канонизированной области, будь то наука, философия или культура) когда-то выплюнутую жвачку.

Эта теория представляет собой идею о эйдосе[iv] (идее), который является прообразом всего сущего, но, в отличие от физических объектов, снобистски описываемых учеными (бесспорно обладающих упомянутыми пятью органами чувств), не имеет своего физического воплощения (которое-то и доступно этой “fair five”), а может быть постигнут лишь умозрительно. Вещи, по Платону, являются подобием и отражением идей, которые воспринимала душа, пока она находилась в свободном парении, не нарушаемом жизненными функциями тела. Далее, он определяет познание как анамнез[v] — воспоминание души о тех самых идеях, которые она созерцала до ее соединения с телом. Другими словами, душа, прежде чем заключить себя в рамки тела, воспринимала мир на уровне метафизических идей. И только воплотившись, была вынуждена познавать мир путем узнавания (вспоминания) этих идей в их физическом (объектном) явлении[vi]. Эта замечательная теория, не смотря на столь сильный резонанс во всей западноевропейской философии, тем не менее, оставалась лишь умозрительным рассуждением, не подкрепленным никакими научными изысканиями.

На уровне простых человеческих наблюдений, конечно, было известно, что помимо пяти тривиальных органов чувств есть еще шестое, чьи функции насколько необходимы, настолько и непонятны. В повседневной жизни человек постоянно руководствуется интуицией, предчувствиями, чутьем и т.д. В XIX в. еще существовало слово «предощущение», которое, как мне кажется, наиболее точно дифференцировало механизм сбора информации этим органом чувств и остальными пятью. Если одни создают ощущение, т.е. то, что воспринимается непосредственно телом, то другое дает предощущение, чья природа не телесна, не имеет материальной основы. Если первые основываются на физических законах мира, то последнее полностью принадлежит метафизике. В зависимости от степени эксцентричности характера, этому чувству отдается большее или меньшее предпочтение. Люди, привыкшие основываться на строгих логических выводах и проверенных фактах (обычно это мужчины, старающиеся «во всем дойти до самой [физической] сути» вещей), относятся с недоверием к ощущениям, не имеющим под собой четко объяснимой основы. Они руководствуются разумом, чьи возможности сводятся к построению каких-то примитивных экзистенциальных систем[vii]. Когда же возникает необходимость приобретения знаний, имеющих метафизическую природу и выходящих за рамки существующих систем, разум просто не справляется. Другие, в силу ли неспособности к логическому мышлению, или основываясь на уже имеющемся успешном трансцендентном опыте, полностью доверяют своему шестому чувству (в основном это женщины, чье существование, в отличие от мужского, приближаясь к природе[viii], выходит за рамки человеческого разума). Так или иначе, проблема изучения шестого чувства назревала давно. И только в XX веке, когда наука получила возможность заглянуть в дебри человеческого мозга, ученые-психологи обратили внимание на методы работы этого органа чувств. Результаты их исследований, однако, будут интересовать нас лишь постольку, поскольку они помогут понять природу сновидений и тех образов (видений), которые открывают нам новые стороны мироздания.

Итак, мы выделили два способа познания: эмпирическое, направленное на физическую природу вещей, и трансцендентное, оперирующее, пользуясь платоновским языком, прообразами вещей, идеями, которые созерцала душа до ее соединения с телом. Теперь, чтобы не потерять нить рассуждений, еще раз сформулируем вопрос. Какое видение истинно: то, что формируется сенсорной информацией (т.е. полученное при помощи пяти органов чувств, воспринимающих физические характеристики объекта) или то, что открывается нам при интуитивном приближении к метафизическому знанию.

Рассмотрим процесс восприятия зрительной информации глазом. Свет, отражаясь от поверхности объекта, проходит через роговицу и хрусталик, которые фокусируют его в двухмерное изображение на задней стороне глазного яблока. Это изображение представляет собой матрицу значений интенсивности света в каждой точке изображения[ix]. Обработка начального изображения происходит в роговице, представляющей собой слой светочувствительных клеток. Каждая из этих клеток выполняют функцию преобразователя, при попадании на него света генерирующего нейронный сигнал. Затем, в зависимости от интенсивности освещения в смежных точках, зрительная система делит имеющееся двухмерное изображение на сегменты с определенным контрастом и ориентацией. Эти сегменты уже формируют ментальное представление различных плоскостей объекта в трехмерном пространстве. На основе этой информации зрительная система строит трехмерное изображение видимых плоскостей предмета, которые представлены расстоянием от зрителя и ориентацией в пространстве. В заключении, вся имеющаяся информация суммируется, и создается трехмерное изображение, которое и является нашим представлением о видимом предмете.

Нетрудно заметить, что на каждой из этих стадий обрабатываемая информация претерпевает влияние субъекта. Так, уже в самом начале процесса, интенсивность падающего света или направление луча могут быть изменены в зависимости от качества хрусталика или роговицы. Это, естественно, может привести к искажению изображения объекта. Близорукие люди видят объект не так, как люди с идеальным зрением. Далее, изображение, сформированное на основе информации о видимых плоскостях, непосредственно зависит от положения зрителя, т.е. один и тот же человек может получить разное изображение, наблюдая объект с разных точек. Все наши надежда получить адекватное изображение возлагаются на сложный механизм зрительной системы, от которой мы требует «творческого» анализа довольно-таки сомнительной по своему качеству информации. Зрительная же система работает по следующему принципу. Существует так называемая база репрезентаций, которая содержит зрительные образы всех виденных данной системой объектов. Собрав информацию о новом объекте, зрительная система сравнивает ее с уже имеющимися репрезентациями с тем, чтобы определить характеристики данного объекта. В этом процессе используется метод нахождения подобий. Хотелось бы знать, насколько возможно безошибочное определение формы объекта путем сравнения, если формы имеют бесконечные вариации?

Очевидно, что полученное ментальное изображение имеет весьма отдаленное сходство с самим объектом, с его истинным видом. По аналогии, мы можем прийти к выводу, что информация, получаемая через другие органы чувств, также имеет весьма приблизительное отношение к ее источнику. Другими словами, то, что мы знаем о мире, есть далеко не то, что мир представляет собой на самом деле. Бедные мы, бедные. Но разумные! Как будто зная, что каждый из нас видит мир по-своему[x], мы, чтобы не заблудиться в семантических дебрях, просто взяли и договорились. Язык есть совокупность определений и правил, которые позволяют двум субъектам, не смотря на неидентичность их мировосприятия, обмениваться суждениями о сущности мира, оставаясь при этом понятными друг другу. Возьмем самый простор пример. Соседи по даче решили поставить забор. Ментальный образ забора, заложенный в мозгу каждого из них, не одинаков. Для одного это металлическая сетка, натянутая между столбами, расположенными друг от друга на расстоянии, скажем, двух метров. Для другого это ряд кольев, кое–как натыканных в землю. Но как для одного, так и для другого дачника забор имеет определенную функцию: он огораживает собственность и прикрывает срамоту от постороннего глаза. Именно назначение забора является той характеристикой, которая помогает людям определить его как объект. Но чтобы каждый раз не описывать функции забора, когда о нем заходит речь, ему присвоили название «забор». Услышав это слово, каждый из нас, так или иначе, представляет какой-то объект, имеющий назначение забора. Другими словами, каждой вещи, существующей в системе человеческих понятий, присвоено имя, которое, не вдаваясь в точные описания предмета, указывает на него. Однако, и об этом пойдет речь ниже, система языка, призванная описывать сущее, далеко не всегда может справиться со своей задачей.

Вернемся к вопросу об истинности получаемой информации. Мы уже установили, что знание о мире, получаемое сенсорным путем, далеко от действительного его состояния. С другой стороны, то, что предстает перед нашим внутренним взором, не имеет ничего общего с информацией, приходящей через ощущения, поскольку даже сам способ формирования возникающих образов качественно отличается от только что описанного «собирания» и «склеивания» реакций наших органов чувств на внешние раздражители. Если в этом случае сигнал идет извне, то сновидения рождаются непосредственно внутри мозга, на его ментальном уровне. Поэтому процессы первичной обработки информации, которые мешают точному прохождению сигнала в первом случае, просто элиминируются во втором. Тем самым, в нашем сознании рождается чистый, не затасканный предварительной отделкой образ объекта. Другими словами, сновидения оперируют образами в их первичном явлении. Несомненно, чтобы понять происхождение наших сновидений мы должны выяснить природу ментальных образов, возникающих в нашем сознании.

И тут самое время вспомнить о мудром греке. В одной из своих притч Платон рассказывает о людях, которые стоят прикованными в пещере. У них за спиной кто-то проносит предметы, переговаривается, но прикованные, не в силах повернуть головы, лишь слышат неясные голоса и видят тени, отбрасываемые предметами, когда на них попадает свет огня, горящего вдали. Не имея другого представления о мире, чем эти тени, люди считают, что это и есть его сущность. Но если бы они, вдруг сбросив оковы, увидели сами предметы, освещаемые колеблемым светом костра? А если бы они вышли из пещеры и увидели, что кроме ее замкнутого пространства есть еще мир, полный красок и звуков, — мир, освещаемый солнцем? А если бы они набрались смелости и взглянули на само светило? Человек живет в мире доступных ему образов, не ведая о запредельном. Он ограничивает себя тем, что доступно его разуму, — тенями на стенах пещеры. А если бы он, подобно узникам Платоновой пещеры, сбросил оковы разума и взглянул дальше? Он увидел бы совершенно иной мир, — мир предметов, а не их теней. Внешний мир, доступный нашим ощущениям, есть лишь отражение того, что находится внутри нас[xi]. Тогда движение идет не от внешнего к внутреннему, а как раз наоборот, ментальные образы формируют то, что воспринимают наши органы чувств. Очевидно, эти образы, как и вся информация о сущем, доступная человеку, заложены под корой головного мозга, в нашей нейронной системе. И можно предположить, что все образы, существующие в мире, заложены в человеческий мозг непосредственно при рождении. Исследования нейрофизиологов показали, что эти образы формируются в течение первого полугода жизни человека. Не лишним было бы сейчас вспомнить анамнез Платона — рассуждение, которое, в силу своей мудрости, впоследствии было адаптировано в афоризм, гласящий, что все новое — лишь хорошо забытое старое[xii]. Тогда это было лишь умозрительным заключением. Однако, в настоящее время эта, казалось бы, невероятная теория приобретает совершенно оправданный смысл. Ведь если вникнуть в процессы, происходящие в человеческом мозгу, становится очевидным, что через полгода после появления младенца на свет, физическая архитектура его мозга больше не изменяется. Нейроны, составляющие рабочий механизм мозга, уже не прибавляются[xiii], а только время от времени отмирают. Что же тогда происходит со знаниями и опытом, которые человек накапливает всю свою жизнь? Ведь любая приобретенная информация должна, так или иначе, откладываться в памяти, т.е. в мозгу человека. Но нейроны, хранящие в себе информацию и, соответственно, принимающие новую, не создаются. Т.е. приобретение знаний не сопровождается рождением новых нейронов, а это значит, процессы познания не имеют своего физиологического отражения в мозгу. Следовательно, наши знания и опыт приходят не извне, а проявляются изнутри. Это значит, что новая для нас информация возникает в результате неких внутренних процессов, происходящих в нашем сознании.

Благодаря многочисленным исследованиям в области нейроанатомии, удалось установить, что приобретаемая информация откладывается в виде нейронных связей[xiv], которые, собственно, и представляют знания и опыт на нейронном уровне. Однако, единица информации не соответствует одному нейрону, а запоминается группой нейронов. Группа в данном случае подразумевает не физическое соседство нервных клеток, а процесс соединения этих клеток общими связями[xv]. Другими словами, знание и опыт есть соответственно соединение и усиление связей между уже существующими нейронами. А теперь вернемся к Соломону и Платону. Выходит, что человек при рождении получает уже всю полноту знаний о мире и вечности, которые хранятся в нервных клетках головного мозга. К сожалению, они не доступны его восприятию. Поэтому, чтобы «обнаружить» эти знания, человек должен познавать. На языке нейроанатомов, познание есть создание новых нейронных связей, которые как бы «соединяют» разрозненные фрагменты знания, разбросанные по нервным клеткам. Соединить относящиеся друг к другу нейроны и есть то, что великие мудрецы называли «вспомнить».

Итак, все образы мира уже заложены в нашем сознании. То, что мы переживаем в реальной жизни, есть лишь отражение наших внутренних образов. Новые открытия представляют собой лишь материальное воплощение того, что было скрыто в глубинах сознания. Для человеческого разума знать — значит назвать. Все известные ему объекты имеют название, которыми разум оперирует. Упомянутые выше схемы, действующие по установленным правилам, помогают ему не запутаться в многообразии известных ему понятий. И вот совершено новое открытие, изобретена новая вещь. Она не рождается из ничего, а базируется на каких-то уже известных фактах. Поэтому, разделяя характеристики с уже имеющимися объектами, она автоматически вписывается в класс этих объектов, т.е. получает определение. Ее остается только назвать. Язык динамически отображает все нововведения[xvi], расширяя свой лексикон словами, так или иначе, разделяющими лингвистические характеристики слов, указывающих на объекты, которые послужили основой для нового изобретения. Так возникло, например, слово «паровоз», указывающее на машину, которая использует пар для передвижения; «самолет» является аппаратом, который сам летает, и т.д.

В чем же заключается механизм познания? Человеческий мозг генерирует идею. Потом эта идея воплощается в материальный объект. Затем ему дают название. Но как мозг создал идею? Она была уже заложена в нем, в тех самых разрозненных нейронах, которые требовали своего соединения, чтобы их совокупность дала возможность осознать ее. Многолетние исследования, тяжелый умственный труд изобретателя есть лишь кропотливый процесс создания нейронных связей. В терминах нейроанатомии, процесс осознания может быть определен как превышение активности в нейронах какого-то критического уровня[xvii]. Итак, на протяжении многих лет (тяжело учение!) нейроны соединялись и соединялись, охватывая все большее и большее знание до тех пор, пока какая-то группа не получила нужной активности, чтобы постигнуть (вспомнить) новое.

Психоанализ рассматривает три уровня сознания, каждый из которых определяет глубину познания сущего. Первый уровень работает исключительно на окружение, на внешнее представление субъекта в глазах других. Это уровень масок. Человек сам придумывает себе поведение, выбирает роль и какие-то черты характера, которые призваны «дурачить» людей. Тот, у кого достаточно фантазии, создает себе маску для каждой отдельной жизненной ситуации, но обычно, по крайней мере, в глобальном, человек выбирает один образ и лишь иногда ретуширует его. Так или иначе, но, создавая его сам, он полностью владеет причинно-следственными связями своего поведения на этом уровне. Оно сознательно, его формирует четкий расчет и анализ, и поэтому этот уровень находится под полным контролем разума.

Следующий уровень, эго, выражает то, что субъект сам о себе думает на самом деле, вне связи с окружающим: его личные интересы и мотивы. Здесь присутствует глубокий самоанализ, граничащий с самокритикой. Человек пристально всматривается в себя, пытаясь уразуметь причины своего поведения и настроения с тем, чтобы в любой ситуации «держать себя в руках», быть под контролем разума. Чем больше он узнает себя, тем сильнее приходится зажимать свое бедное эго. Ведь он обнаруживает такие черты, которые, по здравому размышлению, следует как можно дальше спрятать, как от чужих, так и от своих глаз. И это ему иногда удается, хотя порой, когда разум отвлекается, прорывается наружу то, что тихо урчит под сурдинку в самой глубине сознания.

Это третье, бессознательное, темное и пугающее, и есть то, что мы называем истинным знанием, знанием всего мира[xviii]. Это то знание, которое выводит нас за пределы космоса, которое объединяет нас со всем сущим. Это то, откуда мы черпаем нашу творческую энергию. Это то, что… заложено в нервных клетках головного мозга, что мы имеем, но не осознаем.

Но оно приходит к нам во сне. Некоторые реалисты могут, конечно, возразить, что наши сновидения, наши видения рождаются благодаря каким-то событиям реальной жизни, предварительно нами испытанными. Что без внешних раздражителей никаких сновидений вовсе не будет, т.е. что ментальные образы — лишь продукт нашей физической активности. Но почему тогда, являясь лишь отражением объектов физического мира, эти образы так запутаны, что их видение представляется нам сумбурным и ирреальным. Казалось бы, знакомые объекты из повседневной жизни приобретают такие формы, которые пугают и ужасают нас, заставляя просыпаться в холодном поту. А бывает и такое, что мы просто не можем объяснить увиденное. В отличие от реальных объектов, легко поддающихся описание, эти видения не попадают ни под одну из принятых форм. Как же может отражение, по сути своей, быть сложнее самого объекта?

Приведенная выше точка зрения предполагает, что без переживаний явлений в реальной жизни не будет сновидений, т.е. ментальные образы возникать не будут. Поскольку этот процесс есть продукт работы мозга, отсутствие образов может рассматриваться как прекращение его функций. Завершая силлогизм, мы получаем непосредственную зависимость работы мозга от переживания явлений в окружающем мире. Другими словами, без внешних стимуляторов не будет никакой нейронной активности, т.е. сигналы, проходящие через нейронную сеть, затухнут. К сожалению, мы не может доказать обратное экспериментально в силу определенных моральных норм, не позволяющих проводить эксперименты такого рода над людьми. Ведь для этого пришлось бы лишить субъект всех внешних стимулов, поступающих через органы чувств, что, вполне возможно, может весьма негативно сказаться на его психике. Однако, нетрудно заметить, что находясь в материнской утробе, в самой начальной стадии своего формирования, мозг, еще не получая раздражение извне, начинает работать, что приводит к набору команд, отдаваемых телу в первый момент появления на свет, таких, например, как дыхание. Это, по крайней мере, то, что мы уже можем наблюдать.

По всей видимости, утверждение о первичности материального мира не выдерживает никакой критики. Его объекты представляют собой лишь слабое отражение того, что заложено в глубинах нашего сознания. Во сне, когда физическая активность тела приостанавливается, нам открывается еле заметная тропка, вьющаяся по склонам этого бездонного ущелья и ведущая нас к истинному знанию. Каждую ночь мы приближаемся к моменту откровения, уже ощущаем его дыхание, как вдруг… звонит будильник, яркий луч, пронизывая веки жгучим красным, раздражает и заставляет открыть глаза, необузданные домочадцы шлепают тапочками, — мы просыпаемся, видение улетучивается. А нам остаются лишь жалкие обрывки.

Итак, ментальные образы представляют истинное знание о мире, заложенное в нейронной сети головного мозга. Чтобы использовать это знание мы должны его определить. Таков образ познания человека. В терминах нейронной системы, дать определение, — значит создать нейронные связи. Озабоченный наведением каждой отдельной связи, человек не может охватить все знание в целом. Ведь создание связей и есть тот процесс, который сделал человека рабом своего сознания. Отказавшись от него, человек перешел бы на совершенно иной уровень познания, на котором уже не требовались бы понятия, а знание представало бы в своем первозданном обличие. Если теоретически представить себе мозг, в работе которого не участвуют внешние раздражители, мы придем к нейроанатомическому понятию нирваны. В основе существования человека лежит его чувственное восприятие. На какие-то раздражители извне человек реагирует своим поведением, как физическим, так и духовным. В результате создается система определений, лежащих в пределах человеческого познания. Думающий человек понимает ограниченность этой системы и стремиться за ее пределы. Но в силу его образа жизни (чувственного) пониманию чистой истины препятствует тело. Состояние мозга, освобожденного от тела, есть суть нирваны, которая характеризуется формулой такого типа: нет ни солнца, не ни не солнца[xix]. А это значит отсутствие каких-либо понятий, определений — настройки и налаживания нейронных связей. Знание предстает во всей своей полноте и чистоте. Поэтому буддийские монахи стараются «выйти из тела», т.е. отделаться от внешних раздражителей, чтобы прийти к просветлению.

Познание истины несовместимо с чувственным восприятием. Наше тело, с его физическими потребностями и сенсорным способом сбора информации, препятствует этому познанию. Лишь во сне, когда острота физических наблюдений притупляется, мозг открывает нам свои глубины. Однако и во сне мы продолжаем «бодрствовать», что проявляется в нашей физической активности: дыхании, движении, слухе и т.д. Поэтому виденное во сне или мгновенно забывается, или предстает в расплывчатых и обрывочных образах. Пытаясь собрать и осознать эти образы, мы втискиваем их в систему наших понятий, в то время как это одежа им совсем не по размеру. Правда, встречаются люди с более развитым метафизическим восприятием, которые могут помочь нам в толковании снов. Это гадалки, провидцы, толкователи. Их «феноменальные» способности заключаются в том, что образы, не влезающие в систему понятий простого человека, довольно-таки уютно чувствуют себя в расширенной системе их понятий. То, что остается загадкой и мистикой для первого, находит понимание у последних. Но понимание пониманием, а донести до ближнего свое знание они, к сожалению, не могут. Слов не хватает! Их толкования или остаются не менее туманными, чем сами образы, или принимают форму «шарлатанства», поскольку набор лингвистических средств, доступный им для описания весьма ограничен.

Ведь мы можем назвать только то, что доступно нашему пониманию. К сожалению, человек понимает лишь малую часть вселенских знаний, поэтому система его определений бесконечно узка. Если кому-то удается приобрести знания, выходящие за пределы системы, донести их до окружающих уже невозможно, поскольку слов для этого просто нет. Представьте себе человека, который держит в своей памяти все возможные запахи, которые когда-либо возникали в этом мире. Если для обычных людей дрова имеют один и тот же запах и называются одинаково, то для него они каждый раз новые: оно могут быть из клена, дуба, сосны, вяза, груши, они могут быть старые, свежие, трухлявые, гнилые, замшелые, он даже может различать на нюх отдельные чурки, щепки, опилки. Эскимос, даже если он выучит европейский язык, никогда не сможет понять, почему в европейском лексиконе есть лишь одно слово «снег» в то время как это совершенно разные субстанции в зависимости от времени суток, температуры, даже угла падения света. И если человек может запомнить все, что видели его глаза, слышали уши, и обоняли ноздри, как ему объяснить, что мы не видим различий, что для нас «собака в три часа четырнадцать минут (видимая в профиль) имеет то же имя, что собака в три часа пятнадцать минут (видимая анфас)[xx]». Мы ведь просто не замечаем тех изменений в мелких деталях, которые за одну минуту превращают собаку из существа в три четырнадцать в существо в три пятнадцать. А поскольку становление и развитие языка непосредственно связано с переживаниями и опытом представителей определенной формации, язык вбирает в себе только те понятия, которые доступны большинству ее членов. Чтобы новое слово прижилось в языке, ему нужно пройти испытание временем. Русские поэты начала XX века, активно экспериментируя с языком, придумывали много ярких и звучных оборотов, но лишь немногие из них закрепились в русском языке и приобрели статус полноправной единицы лексикона. Необходимым условием введения слова в словарь языка является его адекватность понятию, которое оно описывает, и доступность этого понятия большинству носителей языка или хотя бы представителям какой-то определенной прослойки. Так, существуют слова научные (и псевдонаучные), слова жаргонные, слова профессионального сленга и т.д. И какими бы мудреными они не казались, за ними всегда стоят четкие понятия, доступные представителям определенного круга. Что же теперь остается делать одиночкам, одаренным сверхчувственным восприятием? Они никогда не смогут расширить лексикон понятиями, доступными лишь им одним.

Вот и обречены мы на тщетные поиски нужных, но никогда не доступных слов, чтобы рассказать ближнему открывшееся во сне откровение. И даже если нам самим описание кажется правдоподобным, недоумение на лице собеседника, плавно переходящее в равнодушие, а то и в раздражение (человек всегда раздражается от непонимания чего-то доступного другому), говорит о том, что то невероятное видение, которое мы только что испытали, осталось совершенно недоступным для другого. Еще совсем недавно, сливаясь в экстазе полуночных соитий, нам казалось: вот, рядом с нами человек, который поймет и разделит все. Но через какие-то несколько часов, проснувшись и пытаясь поделиться с самым близким пережитыми во сне волнениями, мы наталкиваемся на неадекватность восприятия, и, может быть в первый раз, задумываемся: а действительно ли это та родственная нам душа, которую ищут всю жизнь. И тут наступает прозрение. Делитесь с любимыми снами!

А лучше просто спите. Ведь никому и никогда не удастся скрупулезным и систематическим бодрствованием накопить, собрать по крупицам знание, охватывающее вселенную. И не каждый способен покинуть тело, чтобы в тиши его отсутствия постичь знание во всей его совокупности, — так, как оно покоится в сплетениях мозга. Истина спрятана от нас. Она спрятана, тщательно прикрытая человеческим разумом, раскидывающим свои сети, но лишь укрывающим поверхность. И вот когда разум засыпает, она приоткрывает нам свое настоящее лицо.

Итак, истинное знание, которое есть вселенная, представлено в человеческом мозге в виде ментальных образов, рассыпанных по нейронной системе. Именно они являются прообразами материального мира, окружающего нас. Познавая, мы открываем лишь новые отражения, никогда не добираясь до сути вещей. Причина невозможности соприкосновения с истиной лежит в сенсорном способе восприятия. Пять органов чувств реагируют исключительно на физические объекты. И те, и другие, по природе своей, материальны и, если мыслить категориями, лежат в области тела. Кроме того, они оттеняют истинное знание и загораживают его от познания. Освободившись от тела, индивидуум получает доступ к тому, что было скрыто за зеркальной пеленой отражений. Человек, не имея способности запросто выходить из тела, лишь во сне получает возможность приобщиться к образам истинного мира. Но ему никогда не хватает времени, чтобы привыкнуть к альтернативному (не сенсорному) способу познания, потому что каждый день ему, как ни странно, приходится просыпаться. Не проснись человек, привыкни к яркому свету знания, уже не смог, не захотел бы он, подобно платоновским людям, вышедшим из пещеры, возвращаться в темные стены бодрствования.

И последний вопрос, который может задать досужий читатель. Почему некоторые люди не видят снов? И действительно, почему некоторые люди не различают цветов, не чувствуют запахов, не имеют руки или ноги? А почему одни могут писать стихи, другие рисовать, а третьи — только смотреть в телевизор? Инвалидность человека может быть классифицирована по двум типам: физическая, когда из–за нарушений в функциях организма или из–за отсутствия частей тела он не может быть полноправным членом формации, и духовная, когда ограничение в интеллектуальном развитии приводят к тому же результату, что и в первом случае. Но тогда как физическим инвалидом человек становится с рождения или в силу каких-то обстоятельств, зачастую от него не зависящих, инвалидность духовная есть приобретение самого индивидууму и может и должна быть вменена ему в вину. Из всего сказанного в этой статье можно сделать вывод, что при рождении человеческий мозг представляет систему образов истинного знания. Это знание доступно каждому, оно заложено в нейронной системе каждого младенца. Задача человека состоит лишь в том, чтобы это знание развить (вспомнить). Для этого одни путешествуют, изучают искусства, смотрят неигровое кино, читают серьезные и сложные книги, а другие — другие сидят и изучают программу телевидения, напечатанную в бульварной газетенке. И те, и другие довольны, вроде бы не скучают, но только первые создают великие поэмы и симфонии, а вторые даже не в силах их воспринимать. Только первые, развивая свой мозг и настраивая его на трансцендентное знание, пользуются каждым моментом, когда тело расслабляет свои тиски, и появляется возможность приобщиться к истине, а вторые продолжают смотреть телевизор, не в силах запомнить даже последние пережеванные новости. Только первые засыпают и видят завораживающие, электризующие душу видения, а для вторых сон — лишь расслабление мышц и переваривание не переварившейся за день пищи. Люди, не видящие снов, просто нечувствительны к метафизическому знанию об истине.

Ссылки

[i] Во избежание терминологической путаницы, назовем реальным миром тот, который мы воспринимаем нашими пятью органами чувств, и который, с некоторой натяжкой, вызванной индивидуальным восприятием, можно назвать объективным. Мир, познаваемый трансцендентальным путем, мир метафизических истин мы будем называть истинным.

[ii] До конца этого абзаца все цитаты приведены из Советского Энциклопедического Словаря. М., «Советская Энциклопедия», 1988.

[iii] Истинным является образ объекта самого в себе, без участия нашего восприятия. Истинным видением, поэтому, будет то, которое позволит нам видеть объект, независимо от нашего способа познания.

[iv] от греческого éidos — вид, образ

[v] от греческого an­­ámnēsis — воспоминание

[vi] Здесь я даю лишь легкий набросок философской теории Платона с тем, чтобы впоследствии обратиться к ней более подробно.

[vii] Человеческий разум склонен к классификации всех явлений, которые встречаются ему на жизненном пути. Явления, имеющие сходные характеристики, объединяются им в систему. Любая система описывается рядом законов и постулатов, очерчивающих границы этой системы и создающих причинно-следственные связи, соединяющие ее элементы. В основе каждой системы лежат аксиомы, чьи утверждения принимаются на веру без каких-либо доказательств. Эти аксиомы и представляют собой границы системы, поскольку за их пределами лежит область неизвестного (для данной системы). Чтобы проверить действительность этой схемы, достаточно сыграть в хорошо известную детскую игру в «почему?». Дети, еще не зная правил взрослой игры, задают вопросы о природе возникновения тех или иных явлений. Не удовлетворяясь ответами взрослых и продолжая задавать все тот же вопрос «почему?», они, в конце концов, ставят отвечающего в тупик, и единственно «разумный» ответ звучит «потому что так положено» (кем и когда положено, большинство сформулировать не может в силу недостатка элементарных знаний). Так вот это самое «положено» и отсылает к аксиомам, которые интуитивно принимаются за данность, поскольку, из–за недостатка знаний, глубже разум копнуть уже не может. Потому-то система и считается примитивной, что она построена на ограниченных возможностях разума. Все точные науки, будь то физика, математика или химия, представляют собой описание подобных систем, которые, взаимодействуя, создают глобальную систему человеческого бытия. Ее постулаты подтверждаются эмпирическим опытом, т.е. фактами, которые воспринимаются разумом. До сих пор в точных науках с недоверием относятся к опыту трансцендентному, хотя в некоторых случаях теоретические выкладки ученых приводят к расширению аксиоматических границ системы. Так, в начале XIX столетия Н.И. Лобачевский модифицировал существовавшее более двух тысячелетий учение Евклида о пространстве. Изменив лишь один постулат в евклидовой геометрии, он совершил переворот в представлении о природе пространства, тем самым раздвинув границы существующей системы.

[viii] Как уже отмечалось, мужчина руководствуется разумом. И поэтому ему не понять женской сути и вытекающего отсюда поведения. Неоднократно слышались разочарованные и вместе с тем восхищенные голоса мужчин о загадочности женской натуры, о ее непредсказуемости — да, «есть в женщине какая-то загадка». Секрет же кроется в том, что женщина слита с природой. Она — природа, и природа — в ней. Разум призван к постоянному поиску чего-то великого, но неведомого. Оно, это вселенское знание, растворено в природе, и женщина, в силу своей слитности с оной, не нуждаясь ни в каких логических расчетах, просто получает это знание из неисчерпаемого источника. Мужчина стремится к знанию, в то время как женщина им просто обладает. И это обладание дает ей экзистенциальное спокойствие. Она ни к чему не рвется, ничего не желает, а просто следует тому, что открывается ей. Но объяснить его она, к сожалению, не может. В силу того, что любое объяснение требует формулирования (в чем, опять же, преуспели мужчины, хотя формулирование в их понимании носит весьма приблизительный характер), т.е. работы разума, чьи возможности до неприличия ограничены, а женщины, к тому же, не обременяют себя столь бесполезным трудом, донести до мужского сознания бессознательное они, увы, не могут. И хотя некоторые женщины страдают оттого, что не могут рассуждать «как мужчины», тем не менее, в жизни они прекрасно обходятся пресловутой «женской» интуицией. Чтобы проиллюстрировать выше сказанное, посмотрим на методы работы мужчины и женщины в искусстве. Первые стараются придумать теорию с тем, чтобы потом подогнать под нее свою работу. Другими словами, они создают систему. Вот она, чистая работа разума! Женщины же ждут настроения, а, почувствовав прилив творческой энергии, просто творят, не думая о теориях, направлениях и школах. Кстати, заметьте, что критики, в основном, мужчины.

[ix] В математической записи каждая точка матрицы представлена координатами (x, y). Свет, падающий на точку, определяется функцией I (x, y), где I — интенсивность света. Если I (x, y) = 0, света в этой точке нет, если I (x, y) > 0, свет на точку попадает.

[x] Примером различного видения одного объекта могут служить произведения искусства. Никогда два художника, пусть даже принадлежащие к одной школе, не напишут две одинаковые водяные лилии.

[xi] Некоторые философы пошли еще дальше, предположив, что внешнего мира вообще не существует. Так, философы-солипсисты предполагают единственную реальность сознающего субъекта, а все остальное рассматривают существующим в его сознании. Другими словами, есть человек (субъект), а весь окружающий мир — лишь плод его фантазии.

[xii] “Solomon saith: There is no new thing upon the earth. So that as Plato had an imagination, that all knowledge was but remembrance; so Solomon giveth his sentence that all novelty is but oblivion.” (Francis Bacon, Essays LVIII)

[xiii] Процесс формирования мозга у зародыша начинается с образования тысяч нейронов, которые затем формирую трубкообразную массу. Эта «трубка» разрастается, и нервные клетки разделяются вдоль ее внутренних стенок на зоны (желудочки мозга). На этой стадии размножения каждый нейрон проходит через разделители (митоз), теряя способность к дальнейшему делению. Это значит, что в завершении стадии размножения нервные клетки перестают делиться и новые нейроны уже не образуются.

[xiv] Под нейронными связями понимают контакты нейронов друг с другом, называемые синапсом. Синапс происходит между окончаниями аксона одной нейронной клетки и дендритами другой. Между ними имеется щель, через которую посредством трансмиттеров (ионов натрия, калия и кальция) проходит возбуждение. Интересно отметить, что с приобретением знаний и опыта места контакта этих окончаний увеличиваются в объеме, создавая выпуклости, которые увеличивают площадь соприкосновения, тем самым усиливая проходящий сигнал, т.е. усиливая возбуждение.

[xv] Благодаря этому способу хранения информации повреждение какого-то участка головного мозга не ведет к потере знания. В науке это свойство называется постепенным сокращением возможностей системы (graceful degradation). Кстати, не следует думать, что нейрон, как составляющий одной группы, отвечает за представление только одной единицы информации. Один и тот же нейрон может быть элементом нескольких групп и, соответственно, участвовать в репрезентации нескольких концептов.

[xvi] Некоторые языки перестают быть разговорными, утрачивают свое активное значение у носителей языка или подавляются другим языком, который, наряду с этническим, широко используется представителями данной народности. Такие языки не имеют динамического развития, но, оставаясь средством общения, перенимают слова, указывающие на новоизобретенные объекты из того языка, который доминирует. Например, в XX веке грузинский язык был подавлен русским, и поэтому многие новомодные слова были переняты из русского. Такие русские слова как «майка», «форточка» используются в грузинском без изменений. Другой причиной заимствования слов могут быть какие-то культурные традиции, не предполагающие определенного объекта, который существует в другой культуре. Поэтому, когда возникает необходимость указать на него, используется слово из языка той культуры без перевода. Примером тому может служить тюркское слово «аксакал» (белобородый).

[xvii] Нейронная система работает по следующему принципу. Тело нейрона получает через аксон электрический заряд (передаваемый ионами), изменяет его и транспортирует дальше, к другим нейронам. Степень этого заряда определяет активность нейрона. Когда активность нейронов в группе, отвечающих за единицу информации, доходит до определенного уровня, информации становится доступной.

[xviii] Многие мыслители рассматривали третий уровень сознания как выход за пределы личности и соединение с вселенским разумом. Если два первых уровня — исключительно субъективны и принадлежат только данному лицу, третий является частью универсума, присутствующего в каждом существе, и, в то время как первые непосредственно связаны с телом, последнее представляется чисто духовной субстанцией. Это мир платоновского эйдоса. Это иудейский бог, существующий в каждом из нас.

[xix] Любая понятийная система предполагает наличие объекта, который она описывает и который, вследствие ее полной зависимости от предмета описания, является ее краеугольным камнем. Данная формула предполагает систему, в которой, в принципе, не существует никаких объектов, могущих быть описанными. Она выражает отрицание объекта и отрицание его отсутствия, т.е. система, описанная этой формулой, представляет полную пустоту («шунью», санскр.).

[xx] Вспомните «Фунес, чудо памяти» Борхеса как перед этим вы вспоминали «Парфюмер» Зюскинда.