В издательстве Hyle Press вышла книга Донны Харауэй «Оставаясь со смутой. Заводить сородичей в Хтулуцене» — экспериментальное переплетение философии и фантастики ради обнаружения смысла в условиях ухода от метафизики антропоцентризма и властных иерархий к восстановлению неустойчивых, кочевых, прекарных форм страннородства. Мы публикуем одну из глав, в которой Харауэй обращается к работам Урсулы К. Ле Гуин и Октавии Батлер в поисках «укорененной в ситуациях, смертной, зародышевой мудрости», необходимой для поддержания разнообразия и смуты.

Перевод книги: Диана Хамис, Полина Ханова и Александр Писарев.

«Представьте себе,— скажет некий фитолингвист литературному критику-эстету, — ведь они тогда даже языка баклажанов не знали!» И они снисходительно улыбнутся, наденут рюкзаки и отправятся к пику Пайка, чтобы прочесть в оригинале недавно дешифрованные стихи лишайника, записанные на северной стороне его вершины.

Урсула К. Ле Гуин. Автор «Записок на семенах акации» [1]

Политический лозунг, написанный мною в эру «Звездных войн» Рейгана в 1980-е, звучал так: «Киборги за выживание на Земле!» Ужасающие времена Джорджа Г.У. Буша и последующих Бушей побудили меня переключиться на лозунги, заимствованные у строгих тренеров сторожевых собак шутцхунд: «Бегай быстро, кусайся сильно!» и «Заткнись и тренируйся!». Сегодня мой лозунг таков: «Будь со смутой!» Но во всех этих узловых моментах и особенно сейчас, где и когда бы ни было это мощное и вместительное местовремя (placetime), нам нужна стойкая, не боящаяся замарать руки мудрость. По научению видов-компаньонов из множества терранских царств, взятых во всех их местовременах, нам нужно заново засеять наши души и дома-миры, чтобы процветать — вновь, а может и впервые — на уязвимой, но еще не уничтоженной планете [2]. Нам необходимо не только заново посеять семена, но и помочь им прижиться, используя все те удобрения, прививки и припарки питательных веществ, что необходимы семенам для успешного произрастания. Восстановление все еще возможно, но только в много-видовом союзе, вопреки убийственным разделениям природы, культуры и технологии, а также организма, языка и машины [3]. Этому учили меня и феминистка-киборг, и животно-человеческие миры собак, цыплят, черепах, волков, и — прозвучав симбиогенетическим контрапунктом, фуго-, фунго- и микробообразным, — деревья акации (в Африке, обеих Америках, Австралии и на островах Тихого океана) вместе со множеством их сообщников из разных таксонов. Засеивать миры — значит открывать историю видов-компаньонов для все более возрастающего неумолимого разнообразия и безотлагательной смуты.

Чтобы изучить тот вид укорененной в ситуациях, смертной, зародышевой мудрости, который нам необходим, я обращаюсь к Урсуле К. Ле Гуин и Октавии Батлер [4]. Материально значимо, какие истории мы рассказываем, чтобы рассказать с ними другие истории. Материально значимо, какие понятия мы мыслим, чтобы помыслить с ними другие понятия. Значимо то, где и как уроборос заглатывает свой хвост — снова и снова. Так, поглощая само себя, мирение уживается с собой в драконьем времени. Это такие простые и трудные коаны — посмотрим, какой улов они произведут. Старательная ученица драконов Ле Гуин научила меня «сумочной» теории литературы и природокультурной истории [5]. Ее теории, ее истории — это вместительные сумки для собирания и ношения материи жизни, а также рассказа о ней. «Лист тыква раковина сетка котомка лоскут мешок бутыль горшок короб сосуд. Вместилище. Емкость» [6].

Сколь многое из земной истории было поведано теми, кто пребывал в плену фантазии о первых прекрасных словах и оружии, о первом прекрасном оружии как слове и наоборот. Инструмент, оружие, слово — слово, воплотившееся в образе небесного бога. Трагическая история с одним-единственным реальным действующим лицом, одним-единственным героем; это создающая Человека повесть — повесть об охотнике, стремящемся убить и затем принести ужасную добычу. Это пронзительная, воинственная, резкая история о действии, которая закрепляет за ношением мучительную, липкую, загнивающую пассивность. Все остальные в этой фаллической «истории с дубинами» лишь реквизит, фон, сюжетное пространство или добыча. Они не имеют значения, их функция — вертеться под ногами, быть преодоленными, быть дорогой или проводником, но не путешественником, не центральным персонажем. Последнее, что хочет знать герой, — что его прекрасные слова и оружие бесполезны без сумки, вместилища, сетки.

Тем не менее ни одному искателю приключений не следует покидать дом, не взяв с собой сумку. Как котомка, горшок, бутыль вдруг попали в историю (story)? Как благодаря таким незначительным вещам история продолжается? Или — что, быть может, даже хуже для героя — как эти полые, опустошенные вещи, эти дыры в Бытии с самого начала порождают более богатые, хитроумные, полные, неуместные, продолжающиеся истории? Истории, в которых есть место для охотника, но которые не рассказывают и никогда не рассказывали о нем — о создающем себя Человеке, человекопроизводящей машине Истории. Легкий изгиб раковины, вмещающей в себя немного воды, немного семян, которые можно подарить или принять, наводит на мысль об историях становления-с, взаимного обогащения видов-компаньонов, чья задача в процессах жизни и умирания состоит вовсе не в том, чтобы прийти к концу или цели рассказывания, мирения. Вместе с раковиной и сеткой становление человеком, становление гумусом, становление землянином обретает другую форму — витиеватую, змеящуюся форму становления-с.

Ле Гуин быстро заверяет тех из нас, кто настороженно относится к уклончивым сентиментальным холизмам и органицизмам: «[Я] отнюдь не лишенное агрессивности или воинственности человеческое существо, пусть это будет сказано сразу. Я — стареющая рассерженная женщина, мощно наносящая удары своей сумочкой и отбивающаяся от хулиганов. Однако при этом я не считаю себя героической женщиной — как не считает и никто другой. Просто приходится заниматься этой чертовщиной, чтобы была возможность продолжать собирать дикий овес и рассказывать истории» [7]. В истории Ле Гуин есть место для конфликта, но ее сумки-повествования полны многого другого в чудесных запутанных историях, которые можно использовать ради пересказа или ради перезасеивания возможностей, для того чтобы справляться с трудностями — как сегодня, так и в глубокой истории (history) Земли. «Иногда кажется, что конец этой истории (story) [о герое] близок. Некоторые из нас здесь, среди дикого овса, в чужих полях, считают, что дабы рассказывание историй не прекратилось вовсе, стоит начать рассказывать другую историю, которая осталась бы у людей, когда закончится старая. Возможно. Беда в том, что мы все позволили себе стать частью этой истории убийц, так что можем закончиться вместе с ней. Отсюда то ощущение неотложности, с которым я ищу природу, сюжет и слова другой истории, нерассказанной истории жизни» [8].

Октавия Батлер знает все о нерассказанных историях, таких, которым нужен перешитый мешочек для семян и путешествующий сеятель, чтобы выкроить место для процветания после катастроф Истории-c-дубинами. В «Притче о сеятеле» девочка-подросток по имени Лорен Ойя Оламина, наделенная сверхэмпатией, вырастает в закрытом жилом комплексе в Лос-Анджелесе. В Новом мире Сантерии и в католических культах девы Марии важную роль играет Ойя, ориша («дух» на языке народа йоруба) реки Нигер. Ойя — мать девяти притоков реки Нигер с девятью щупальцами, держащими мертвых и живых; она стоит в ряду тысячеликих хтонических существ — существ, которые порождают времена, упорствующие под именем хтулуцена. Ветер, творение и смерть — вот атрибуты и силы, используемые Ойей для мирения. У Оламины был дар, он же — проклятие: ее неотвратимая способность ощущать боль всех живых существ, последствие действия наркотика, принимаемого ее зависимой матерью во время беременности. После того, как ее семья была убита, молодая женщина путешествует вместе с пестрой кучкой выживших из опустошенного, гибнущего общества, чтобы засеять и основать новую общину, восходящую корнями к религии под названием «Земное семя» (Earthseed). В сюжетной линии «Притчи о сеятеле», которая задумывалась как часть трилогии (Батлер умерла, так и не дописав «Притчу об обманщике»), СФ-мирение Батлер обрисовало картину, в которой «Земное семя» в итоге будет процветать в своем новом доме-мире среди звезд. Но Оламина положила начало первой общине «Земного семени» не среди звезд, но здесь, на Терре, в Северной Калифорнии, и именно здесь, а также в других земных местах, следует оставаться моим исследованиям по перезасеиванию нашего дома-мира. В этом доме уроки Батлер применяются с особым неистовством.

Романы серии «Притча» гласят, что «бог есть перемена», а «Земное семя» учит, что все семена жизни на Земле способны к пересадке, а также к адаптации и процветанию в различных неожиданных и непременно опасных местах и временах. Заметьте, «способны», а не «могут», и не «должны». Все произведения Батлер как писательницы, работающей в жанре научной фантастики, сосредоточены вокруг проблемы разрушения и травмированного процветания — не только выживания — в ссылке, диаспоре, похищении и перевозке. Это — земной дар-ноша потомков рабов, беженцев, иммигрантов, путешественников и аборигенов. Эта ноша не прекращает давить и после основания поселений. В СФ-модусе [9] мое собственное письмо работает и играет только на земле, в грязи киборгов, собак, деревьев акации, муравьев, микробов, грибов и всех их сородичей и потомства. С волнением, которое вызывает у меня этимология этого слова, я также вспоминаю что «kin», «родство», с учетом сдвига g-k в родственных индоевропейских языках становится «gen» и подходит к «get» («получать», «потомство»). Все — порождения Терры; мы — побочные и древесные сородичи, потомство, принесенное ветром в инфицированных и семенных зарождениях нечетких видов, один за другим.

Для того чтобы быть посаженными, семенам нужна среда, почва, материя, мать. Эти слова очень интересуют меня в СФ-терраформирующем модусе внимания и ради этого модуса. В феминистском модусе СФ материя никогда не является «всего лишь» средой «информирующегося» семени, но, смешиваясь в сумке Терры, сородичи и потомство составляют куда более богатое сборище для мирения. «Материя» — сильное, небезразличное к «телесности» слово, матрица и генера́трица вещей, сородич речной генера́трицы Ойи. Не требуется много раскопок или заплывов, чтобы достигнуть материи как источника, почвы, течения, основания и того, что имеет важные последствия, — существенного, материи вещей, одновременно текучей и твердой генера́трицы, математической и плотской. Тем же этимологическим путем мы приходим к одному смыслу материи как дереву, как твердой спелой древесины (в португальском языке — madeira). Материя как древесина приводит меня к книге Ле Гуин «Слово для “леса” и “мира” одно», опубликованной в 1976 году как часть ее «Хайнского цикла» — фабуляций для рассеявшихся коренных и колониальных сущностей, схватившихся с империалистической эксплуатацией в борьбе за будущее и за шансы на многовидовое процветание. Эта история разворачивалась на другой планете, и она крайне схожа с историей, имевшей место на планете Пандора в блокбастере Джеймса Кэмерона «Аватар» (2009), — историей колониального угнетения, ведущегося во имя умиротворения и добычи ресурсов. Но в одной конкретной детали эти истории очень разнятся: в «Слове» Ле Гуин нет раскаивающегося и искупившего свою вину «белого» колониального героя. Ее история имеет форму сумки, презираемой героями. Но это еще не все. Даже после того, как «аборигены» Ле Гуин приговаривают своего главного угнетателя к жизни вместо того, чтобы убить его после своей победы, последствия борьбы за свободу приносят им долговечное знание того, как убивать друг друга, а не только захватчиков, а также как воссоздать процветание и, возможно, научиться ему заново перед лицом этой истории. В отличие от Пандоры, здесь нет status quo ante [возврата к исходному состоянию — лат.] — нет истории спасения. Наученная борьбой на планете Атши, описанной в «Слове», я останусь на Терре и представлю, что хайнские виды Ле Гуин не все происходили от или состояли в сети гоминидов, как бы распространены они ни были. Материя, мать, сделай так, чтобы я — сделай так, чтобы мы, — остались с природокультурной многовидовой смутой на Земле, подкрепленные борьбой за свободу и постколониальный мир на планете Атши, придуманной Ле Гуин. Время вернуться к поиску семян для терраформирования ради выздоравливающего земного мира различия, в котором во все времена знание того, как убивать, вовсе не редко.

Моя сумка для терраформирования полна семян акации, но, как мы увидим, вместе с ними в ней лежит и смута. Я начну с обезглавленного трупа муравья из рассказа Ле Гуин «Автор “Записок на семенах акации” и другие статьи из “Журнала ассоциации теролингвистов”». Труп был найден в конце туннеля муравейника учеными-исследователями возле 31-го по счету семени из числа выложенных в ряды и лишенных семязачатков семян акации. Теролингвисты были озадачены, пытаясь прочитать письмена, кажется, написанные муравьем с помощью выделений осязательной железы (ее биохимических чернил) на положенных в ряд семенах. Ученые были не уверены ни в том, как интерпретировать письмена, ни в том, кто был этот муравей: незваный гость, убитый солдатами колонии? Живший в колонии повстанец, распространяющий подстрекательские сообщения о королеве и ее яйцах? Мирмицинский трагический поэт? [10] Теролингвисты не могли воспользоваться правилами человеческих языков в решении своей задачи, а их понимание животного общения было (да и есть) обрывочно и фрагментарно, оно полно догадок, сделанных несмотря на глубокие природокультурные различия. Исходя из научного и герменевтического изучения других языков животных, записанных в результате сложных исследовательских экспедиций, теролингвисты заключили, что «язык является коммуницированием» и что множество животных используют активную коллективную кинестетическую семиотику, а также химиочувствительный, визуальный и тактильный языки. Их могло поставить в тупик прочтение неожиданного послания из выделений муравья, но они были уверены, что по крайней мере занимаются тероречевыми актами и когда-нибудь научатся их считывать.

Растения же, думали они, «не общаются между собой» и, следовательно, не имеют языка. В растительном мире происходит нечто иное, возможно, нечто, что следовало бы назвать искусством [11]. Фитолингвистика, изучаемая в этом ключе учеными и исследователями, только начиналась, и, безусловно, она требовала бы полностью новых модусов внимания, методологии полевой работы и концептуального изобретения. Председатель Ассоциации теролингвистов восторженно рассказывал: «Если некоммуникативное искусство растений существует, то мы обязаны заново переложить буквально каждый кирпичик в фундаменте нашей науки и принять на вооружение совершенно новый набор технических приемов исследования. Потому что просто-напросто невозможно одним и тем же способом исследовать и описывать леденящие душу детективные истории, столь распространенные в литературе ласок, любовные песни лягушек или туннельные саги земляного червя — и литературные произведения, созданные красным деревом или кабачками» [12].

Я считаю, что председатель совершенно прав касательно необходимости поставить под вопрос сплетение собственных знаний. Но более пристальный взгляд на обезглавленного муравья и лишенные семязачатков семена акации должен был поведать некоторым ученым, все еще остающимся зооцентричными, что их возвышенная эстетизация растений ввела их в заблуждение касательно землетворящих видов-компаньонов. Растения — совершенные коммуникаторы в огромном земном ряду модальностей: они создают смыслы и обмениваются ими внутри удивительной галактики сообщников из различных таксонов живых существ. Растения вместе с бактериями и грибами также жизненно важны для коммуникации животных с абиотическим миром и всем, что в нем, — от Солнца до газа и камня. Чтобы углубиться в этот вопрос, я пока что отложу в сторону рассказ Ле Гуин, и вместо этого буду черпать идеи из историй симбиоза, симбиогенеза и экологической эволюционной биологии развития, рассказанных студентами [13].

Акации и муравьи могут сделать почти всю работу за меня. Род Acacia насчитывает полторы тысячи видов (около тысячи из которых происходят из Австралии) и является одним из самых многочисленных родов деревьев и кустарников на Земле. Различные акации произрастают в умеренных, тропических и пустынных климатических поясах на различных континентах, разделенных океанами. Их виды играют ключевую роль в поддержании здорового биоразнообразия сложных экологий, давая дом многим жильцам и питая пестрый список едоков. Пересаженные из родных мест, акации были особо любимы лесниками-колонизаторами и все еще являются основными растениями в арсенале озеленителей и селекционеров. В этих историях некоторые акации стали разрастающимися разрушителями эндемических экологий, попадающих под ответственность реставрационных биологов и просто жителей выздоравливающих мест [14]. В целом и в частности, акации обнаруживаются в неожиданных местах. Они, в избытке вырубающиеся с глобально-капиталистической жадностью, одаривают нас красивейшей твердой древесиной, такой как гавайская коа. Также из акаций извлекают камеди, такие как гуммиарабик, получаемый из вида Acacia senegal и используемый в таких человеческих промышленных продуктах, как мороженое, пиво, чернила, мармеладное драже и старомодные почтовые марки. Те же самые камедевые выделения являются частью иммунной системы акаций, помогая им затягивать раны и подавляя рост условно-патогенных бактерий и грибков. Пчелы делают из цветков акации высокоценный мед, один из немногих не склонных к кристаллизации видов меда. Множество животных, включая ночных бабочек, людей и единственный известный вид травоядного паука, используют акации в качестве еды. Так, люди делают из их семян пасту, готовят оладьи из стручков, добавляют в карри, едят побеги и поджаренные семечки, варят из коры пиво.

Акации — члены огромного семейства бобовых. Это значит, что в придачу ко множеству своих талантов — вместе с грибными микоризными симбионтами (которые, в свою очередь, содержат бактерий-эндосимбионтов) — многие акации вырабатывают азот, необходимый для плодородности почвы, роста растений и существования животных [15]. Защищая себя от паразитов и пасущихся животных, акации являются настоящими химическими фабриками алкалоидов, производя множество психоактивных соединений, воздействующих на животных вроде меня. Я могу только попытаться представить с помощью своего мозга гоминида, что эти соединения вызывают в тварях вроде насекомых. С точки зрения жирафов, на кронах акации растет прекрасный густолистый салат, а акации отвечают на прилежную «обрезку» их крон жирафами тем, что создают живописный, плосковерхий древесный ландшафт африканской саванны, столь любимый человеческими фотографами и туристическими агентствами, а также спасительную тень и место для отдыха множества тварей.

Поддерживаемая внутри этой большой нарративной котомки, я готова добавить несколько собственных деталей к продолжающейся сумке-истории Ле Гуин об обезглавленном муравье и письменах на семенах акации. Теролингвистов волновало содержание послания, которое они пытались расшифровать, но меня захватывает другой вопрос: что изначально свело вместе муравья и семена акации? Как они узнали друг друга? Как они коммуницировали? Почему муравей написал свое послание именно на этой блестящей поверхности? Лишенные семязачатков семена скрывают ответ. Acacia verticulata — австралийский кустарник, родственник прибрежной Acacia cyclops, причиняющей множество неудобств южнокалифорнийским экологам, — производит семена, распространяемые муравьями. Хитрые акации привлекают внимание муравьев с помощью заметного стебелька, обвитого вокруг каждого семечка. Муравьи переносят украшенные семена в свои гнезда, где в свое удовольствие поедают богатые жирами стебельки, называемые элайосомами. Со временем семена прорастают из уютной утробы, роль которой играют туннели муравейника, а муравьи получают питательную, богатую калориями пищу, необходимую им для поддержания множества их трудолюбивых привычек. Говоря эволюционно-экологическим языком, эти муравьи и акации необходимы друг другу для размножения.

Некоторые взаимоотношения муравьев и акаций куда более сложны: они затрагивают внутренние ткани каждого участника, формируя геномы и паттерны развития структур и функций обоих видов-компаньонов. Несколько видов центральнjоамериканских акаций образуют большие пустые шиповидные структуры, называемые прилистниками, предоставляющие убежище нескольким видам муравьев рода Pseudomyrmex. «Муравьи кормятся выделениями сока на стебле листа и маленькими, богатыми жирами [и белками] тельцами на кончиках листьев, называемыми белтовыми тельцами. В ответ, муравьи защищают растение от травоядных» [16]. Ничто не делает сбор пропитания таким неудобным и не заставляет пасущегося листоеда любого вида уйти на поиски менее зараженных кладовых, чем настойчивая компания сердитых и кусачих муравьев. В специальном пятисерийном выпуске Би-Би-Си «Наука и природа» от 2005 года с Дэвидом Атенборо, в серии под названием «Тесные взаимоотношения», мы видим эти вещи показанными утонченно и прочувствованно. Мы также видим, что «некоторые муравьи “обрабатывают” дающие им убежища деревья, тем самым создавая зоны, известные как “сады дьявола”. Чтобы гарантировать рост деревьев без соперничества, они убивают другие сеянцы в окружении» [17]. Муравьи выполняют эту задачу, методично прокусывая ветки и ростки и впрыскивая муравьиную кислоту в проводящую ткань мешающих растений. Похожие мутуализмы муравьев и акаций встречаются и в Африке. Например, акации серполопастные в Кении предоставляют убежище в своих шипах и нектар во внецветковых нектарниках для своих муравьев-симбионтов, таких как Crematogaster mimosae. В свою очередь муравьи защищают растение, нападая на крупных травоядных млекопитающих и жуков-короедов, повреждающих растение. Чем больше мы присматриваемся, тем лучше понимаем, что проживание и умирание на Земле — запутанная, многовидовая штука, называемая симбиозом, соединение вместе за столом видов-компаньонов.

Как муравьи, так и акации — крайне разнообразные, насчитывающие множество индивидов группы. Иногда они — объехавшие весь мир путешественники, а иногда — домоседы, неспособные прожить вдали от родных стран и соседей. Будь они домоседами или путешественниками, их способы жизни и умирания имеют последствия для терраформирования, прошлого и настоящего. Муравьи и акации жадны до ассоциации с тварями всевозможных размеров и величин, они — оппортунисты в своих подходах к жизни и умиранию как в эволюционных и организменных местовременах, так и местовременах группы в целом. Эти виды во всей их сложности и продолжаемости как причиняют огромный вред, так и поддерживают целые миры, иногда в сообществе с человеческими личностями, а иногда — нет. Но дьявол действительно кроется в деталях способных-к-ответу природокультур, населенных ответственными видами-компаньонами. Они — мы — здесь, чтобы жить и умереть вместе, а не просто вместе мыслить и писать. И мы здесь, чтобы засеять миры вместе, чтобы писать муравьиными выделениями на семенах акации и поддерживать истории. Моя история об этих искушенных в мирении симбионтах — как и история Ле Гуин, в которой сварливая пожилая женщина готова использовать свою котомку, чтобы побивать ею хулиганов, и в которой писательница жаждет беспорядка, но также и порядка своих наглых тварей, как человеческих, так и иных, — не история высокой нравственности и окончательного примирения. Как и Ле Гуин, я — приверженка капризных, разрушительных деталей хороших историй, не умеющих заканчиваться. Хорошие истории уходят корнями в богатые прошлые времена, чтобы поддержать густые, объемные времена настоящие и сделать так, чтобы история продолжалась для тех, кто придет после [18]. Позаимствованное у Эммы Голдман понимание анархистской любви и ярости имеет смысл в мире муравьев и акаций. Эти виды-компаньоны побуждают к лохматым историям: рычания, покусы, детеныши, игры, обнюхивания и прочее. Симбиогенез не синоним чего-то хорошего, но синоним становления-с другими в способности-к-ответу.

Наконец, и крайне своевременно, симпоэзис расширяется и замещает аутопоэзис, вместе со всеми другими самоформирующими (ся) и самоподдерживающими (ся) воображаемыми системами. Симпоэзис — сумка для продолжаемости как таковой, упряжь для становления-с, необходимая, чтобы оставаться со смутой наследования урона и достижений колониальных и постколониальных природокультурных историй, которые все еще могут быть вплетены в повествование о возможном восстановлении. Теролингвисты Ле Гуин, даже ограниченные своими звериными шкурами, видели эти страшные и вдохновляющие возможности: «И вместе с ними или чуть погодя туда поднимется еще более хитроумный исследователь, настоящий искатель приключений, — первый геолингвист, который, не обращая особого внимания на изящную, но недолговечную поэзию лишайника, прочтет еще менее коммуникативные, еще более пассивные, совершенно вневременные, холодные, вулканические стихи гор, в которых каждая скала — одно-единственное слово, сказанное бог весть когда самой Землей, плывущей в бесконечном одиночестве и в бесконечном сообществе — во Вселенной» [19]. Коммуникативная и немая стареющая женщина с ее сумкой будет появляться в общинах «Земного семени» на Терре и по всему времепространству. Материя, мать.

Примечания

[1] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 18.

[2] Всему тому, что я пишу о видах-компаньонах, я обязана статье Анны Цзин «Непокорные пределы: грибы как вид-компаньон» (Tsing A. Unruly Edges // Environmental Humanities). Цзин избегает успокоительного самообмана человеческой исключительности, и ей удается как рассказать мировую историю с точки зрения грибных сообщников, так и переписать «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. История Цзин — спекулятивная фабуляция, она принадлежит к СФ-жанру, центральному для феминистской теории. Между мной и ею — отношения взаимной индукции, того базового эволюционно-экологического процесса мирения и развития, который выступает основной для всякого становления-с. См.: Gilbert S., Epel D. Ecological Developmental Biology.

[3] Rose D. B. Reports from a Wild Country. Эта книга научила меня тому, что восстановление (recuperation), а не примирение (reconciliation) или реставрация (restoration), необходимо и, быть может, все еще возможно. Многие из слов, начинающихся с префикса re- кажутся мне полезными, включая «возрождение» (resurgence) и «стойкость» (resilience).

[4] У. Ле Гуин, см. особенно: «Слово для “леса” и “мира” одно» и «Автор “Записок на семенах акации” и другие статьи из “Журнала ассоциации теролингвистов”». Рассказ «Автор “Записок на семенах акации”» был впервые опубликован в 1974 году в сборнике «Братство звезд». У Батлер см.: «Притча о сеятеле» (Butler O. Parable of the Sower) и «Притча о талантах» (Butler O. Parable of the Talents). Батлер вдохновила людей на создание нового поколения «историй, исходящих от движений социальной справедливости». См.: Brown A. M., Imarisha W. (eds.) Octavia’s Brood. Работы Ле Гуин также пронизывают многое из написанного за экологическую справедливость и экологическое возрождение.

[5] Эссе Ле Гуин «Теория художественной литературы как сумки» сформировало мое мышление о нарративах в эволюционных теориях и фигуре женщины-собирательницы для моей книги «Взгляд на приматов» (Primate Visions). Ле Гуин узнала о сумочной теории эволюции из книги: Fisher E. Women’s Creation, в период больших, смелых, спекулятивных мирских историй, который стал яркой вспышкой в феминистской теории 1970-х и 1980-х годов. Как и спекулятивные фабуляции, спекулятивный феминизм был и остается СФ-практикой.

[6] Ле Гуин У. Теория художественной литературы как сумки.

[7] Там же.

[8] Там же. Перевод изменен.

[9] Мой проводник с СФ и через СФ, моя «мистра» здесь — ЛаБер: LaBare J. Farfetchings («Мистра», термин введенный ЛаБер, начинает играть различными смыслами на стр. 17). ЛаБер утверждает, что СФ не является в первую очередь жанром, даже в расширенном смысле, включающем в себя кино, комиксы и многое другое помимо книг или журналов. Модус СФ — модус внимания, теория истории и практика мирения. Он пишет: «То, что я называю “модусом СФ”, предоставляет один способ концентрации внимания, воображения и конструирования альтернатив тому миру, который, увы, есть» (С. 1). ЛаБер утверждает, что модус СФ уделяет внимание «постижимому, возможному, неумолимому, правдоподобному и логическому» (курсив автора, С. 27). Одна из его основных мистр — Ле Гуин, и в этом контексте особенно заманчиво ее понимание «речи наоборот» в постапокалиптическом СФ-романе о Северной Калифорнии «Всегда возвращаясь домой». Читать «Притчу о Сеятеле» вместе с «Всегда возвращаясь домой» — хороший способ для прибрежных путешественников наполнить сумку для восстанавливающего терраформирования перед апокалипсисом, а не только после. Возможно, наученные этим СФ-модусом люди и земные другие смогут предотвратить неумолимую катастрофу и посеять — пока не поздно — постижимое семя возможности для многовидового и многоместовременного восстановления.

[10] «Мирмекс» (μύρμηξ) — греческое слово, означающее «муравей». Согласно одной истории, дева из Аттики по имени Мирмекс разозлила Афину, утверждая, что плуг изобрела она, а не богиня. Я же, судя по туннелям, прорытым муравьями по всему миру, и сравнивая их с более стремительными, обращенными к небу вещами, которым покровительствовала Афина, считаю, что Мирмекс, скорее всего, имела большее право утверждать, что плуг изобрела именно она. Вырваться из головы отца — совсем не то же самое, что прорыть туннели в земле, будь ты богиней, женщиной или муравьем. Чтобы больше узнать о настоящих муравьях, едва ли можно найти лучший источник, чем книги Деборы Гордон (Gordon D.) «Муравьи за работой» (Ants at Work), «Муравьиные встречи» (Ant Encounters) и статья «Экология коллективного поведения» (The Ecology of Collective Behavior). Различные подходы к объяснению можно найти в: Hölldobler B., Wilson E. O. The Superorganism и Hölldobler B., Wilson E. O. The Ants. Основываясь на своих исследованиях развивающегося поведения в колониях муравьев-жнецов в пустынях Аризоны и данных о том, что особи муравьев изменяют свои задачи в процессе жизнедеятельности, Гордон выступает с критикой позиции Э.О. Уилсона, утверждающего, что поведение муравьев строго определено. По моему мнению, Уилсон подобен героической Афине, противостоящей деве Гордон-Мирмекс с ее мешочком семян и сохой. Чтобы узнать больше об акациях, см.: Acacia // Wikipedia, а затем специальный выпуск журнала Australian Systematic Botany за 2003 год: Biology of Acacia. А чтобы не думать, что все миропостроение — дело муравьев, см. также: Mann A. Termites Help Build Savannah Societies // Science Now.

[11] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 17.

[12] Там же.

[13] См., например: Gilbert S., Epel D. Ecological Developmental Biology; Gilbert S. et al. Symbiosis as a Source of Selectable Epigenetic Variation // Philosophical Transactions of the Royal Society; McFall-Ngai M. The Development of Cooperative Associations between Animals and Bacteria // American Zoologist; McFall-Ngai M. Unseen Forces // Developmental Biology и Hird M. The Origins of Sociable Life. O симбиогенезе как двигателе эволюционного развития см.: Margulis L., Sagan D. Acquiring Genomes.

[14] См. сайт: Global Invasive Species Database, содержащий информацию о вызывающих проблемы австралийских акациях в Южной Америке и Южной Африке. Для получения информации о виде Acacia mearnisii см. также: Pacific Islands Ecosystems at Risk. Некоторые виды акации, особенно Acacia cyclops, являются источником беспокойства для защитников природы в Калифорнии. Все эти нежеланные путешественники учат нас оставаться cо многовидовой смутой, на которой основывается большинство моих работ и игр сейчас.

[15] См.: Bonfante P., Anca I.-A. Plants, Mycorrhizal Fungi, and Bacteria: A Network of Interactions // Annual Review of Microbiology. Эта статья привлекает наше внимание к многогранным практикам коммуникации между членами многовидовых союзов. Как сказано в аннотации к этой статье: «Выброс активных молекул, включая летучие соединения, и физический контакт между партнерами кажутся важными для установления сети бактерий / микоризных грибов / растений. Потенциальное использование бактериального чувства кворума и систем секреции типа III также обсуждается, хотя точная природа сложных межвидовых/межтиповых взаимодействий остается неясной».

[16] Acacia // Wikipedia; Heil M. et al. Evolutionary Change from Induced to Constitutive Expression of an Indirect Plant Resistance // Nature.

[17] Attenborough D. Intimate Relations; Ross A. Devilish Ants Control the Garden // BBC News.

[18] Мой долг перед Деборой Берд Роуз очевиден как здесь, так и на протяжении всей этой главы. См. особенно о ее идее двойной смерти в: Rose D.B. What If the Angel of History Were a Dog? // Cultural Studies Review. Двойная смерть означает убийство продолжаемости и разрушение поколений. Роуз учит меня аборигенным методам формирования ответственности, обживанию времени и необходимости восстановления в своей книге «Вести с дикой земли» (Rose D.B. Reports from a Wild Country). См. также авторитетный журнал открытого доступа Environmental Humanities, теперь издаваемый под патронажем Университета Дьюка.

[19] Ле Гуин У. Автор «Записок на семенах акации» и другие статьи из «Журнала ассоциации теролингвистов». С. 18.