Часть главы «Грибовидный ужас и ползучесть жизни» из книги Бена Вударда «Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни», в которой автор пытается концептуализировать сопутствующий склизкому существованию ужас разлитой безындивидуальной жизни, чья динамика делает зыбкими различия между индивидуацией и индивидуальностью, неорганическим и органическим, однородностью и проступающей сквозь нее разнородностью. Книга открывает серию «Исследование ужаса»

Отрывок из главы «Грибовидный ужас и ползучесть жизни»

…грибы, занимающие видное место в растительном царстве, питаются так же, как животные: дрожжи, сапрофиты (гниль) и паразиты питаются уже готовыми органическими веществами. <…> Замечателен тот факт, что грибы, распространенные в чрезвычайном изобилии, не смогли развиться. <…> Это, можно сказать, выкидыши растительного мира.

Анри Бергсон. Творческая Эволюция [1]

Предназначение грибов — освободить мир от старого мусора

Джон Кейдж [2]

Тогда как в предыдущей главе непростая связь между производительностью и разложением по большей части строилась вокруг человека в частности и интерьера вообще, здесь мы рассмотрим распространение склизкости жизни с точки зрения среды и экстерьера. Исторически гриб [3] играл важную геофизическую роль: ранние образования слизи разъедали сплошную каменистую поверхность земли, приводя к формированию почвы. Поп-культура отводит царству грибов участки произрастающих из тлена земли грибных тел, кучкующихся близ мрачных надгробий, сырых катакомб и внутри загадочных потрескавшихся туннелей. Грибы принадлежат древности и всегда связаны со смертью, разложением и сыростью.

Чтобы испытать подобное ощущение «произрастания из тлена», возьмем следующий пассаж из короткого рассказа «Тень на дне мира» одного из представителей «странной литературы» Томаса Лиготти:

«Во сне нас поглощала лихорадочная жизнь земли, раскинувшаяся среди зрелого, изрядно загнивающего мира странных наростов и преобразований. Мы оказались посреди пышущего тьмой пейзажа, где даже воздух созрел до красноватых оттенков, и все носило морщинистую гримасу разложения, трупные пятна на старой плоти. Лицо самой земли было переплетено с множеством других лиц, таких, что были искажены отвратительными судорогами. Гротескные выражения впечатывали себя в тёмные морщины древней коры и в завитки увядшего листа; мясистые черты выглядывали из влажных борозд; хрустящая кожица стеблей и мертвых семян растрескалась на множество искаженных улыбок. Все было причудливой маской, нарисованной бурыми, сыпными красками — красками, которые кровоточили ядовитой интенсивностью, настолько богатой и яркой, что вещи дрожали от собственной спелости» [4].

В «Романсе грибного мира» Р.Т. Рольф и Ф.У. Рольф указывают на более чем странное отношение к грибам в научном, литературном и других сообществах, проливая свет на всеобщее презрение к грибам как на часть распространенной микофобии [5]. Они обосновывают эту фобию, рассматривая грибы в фольклоре и литературе, где прослеживается их устойчивая ассоциация с мором и смертью и где грибы воспринимаются как «агенты разложения» [6]. Грибы очищают лесную почву от органических останков и, как следствие, добывают жизненно необходимые вещества из омертвевшего, освобождая место для новой жизни. Грибы разлагают своих органических соседей с помощью продуктов секреции [7], равно как и путем ризоматического распространения [8].

Так, вне органического гриб разрушает неорганические структуры; особенно он поносим за вред, причиняемый человеческим строениям. Как показывают Р.Т. Рольф и Ф.У. Рольф, такие рассказы, как «Падение дома Ашеров» Эдгара По, полны описаний гнили и плесени [9]. Это грибковое рас-строение (de-structuring) распространяется на зыбкие пространственные измерения древней истории в целом (порча древних рукописей, постепенное разрушение руин) и покрывает все пространство цивилизации, которое бесконечно рассыпается во времени. Стимпанк-роман Джеффа Вандермеера «Шрик: послесловие» и его предшественник «Город святых и безумцев» явно используют эту тему. Местом действия обеих книг является город Амбра, — город, в котором исконных жителей, расу наделенных сознанием грибов, называемых «серошапками», заставили уйти в подполье. Книга Вандермеера причудлива по форме: она представляет собой как бы трижды отредактированную рукопись, что намекает на ненадежность всех ее рассказчиков, а также и самой истории (как семейная, так и более широко понятая история выступает главной темой книги). Тексты Вандермеера впрыскивают в генеалогическую историю галлюцинаторность и непредсказуемость гриба, создавая распадающуюся, но растущую лоскутную форму истории, — историю, которая даже в своей форме загнивает, превращаясь в месиво [10].

Грибовидное, воплощая саму ползучесть жизни, показывает неравновесную пространственность последней, а также ее неистовое и безудержное «разземление» [11]. Другими словами, оно приоткрывает неравновесную пространственность и неистовое разземеление той самой поверхности, которая представляется необходимой для того, чтобы поддерживать грибовидное и все прочие формы жизни. Как видно из приведенной выше цитаты, рассказы Томаса Лиготти пропитаны логикой грибного произрастания и потому — грибками как агентами гадкой жизни и постоянного распада. В «Домике-бунгало» рассказчик становится одержим мыслями о чудаковатом местном художнике, который говорит о старом домике (с «протертым ковром», набитым «телами-паразитами»), наполненном «по-настоящему отвращающими формами» [12].

Более того, в небольшом произведении «Северини» у Лиготти рассказчик описывает странного художника и работы его последователей, негласно называемые «кошмар организма» [13]. Из этих вымышленных произведений наиболее характерным было то, которое называется «Нисхождение в грибное» [14].

Сам художник Северини живет в маленькой хижине, расположенной посреди деревьев и лиан, в джунглях, описанных как «тропическая клоака» [15], где среди грибов и перегноя произрастают «гигантские цветы, пахнущие подобно гниющему мясу» [16]. Последователи Северини грезят о храме посреди зловонного пейзажа, — храме, где «из стен, мягких от плесени, сочится слизь» [17].

Вид лачуги Северини невыносим рассказчику. Он заявляет, что «никогда не смотрел прямо в лужи сочащейся жизни» и что в отличие от других он не «желал существовать так, как существует гриб или разноцветный слизевик» [18]. Рассказчик быстро сжигает хижину дотла. Персонажи «Северини» опаснейшим образом смыкают порождающую слизь необузданного разрастания и разлагающую слизь гнилостной трясины, связывают их вместе в качестве «той великой тёмной жизни, из которой мы все возникли и из которой мы все сделаны» [19].

Обратимся на секунду к реальным грибам. Переплетение жизни и смерти давно является особенностью грибовидного существования: мертвенная тьма лесов заселена грибами, которые пышно произрастают на догнивающих участках более величественного растительного покрова. В таком смысле гриб — представитель смерти, а не какой-то из форм жизни. Грибное подчеркивает тревожную и изменчивую природу телесности; мертвечина становится пищей для плодовых тел грибов. Таким образом, грибные тела вообще вряд ли являются телами, поскольку они «растягивают» концептуальные границы собственных тел, а также разрушают и разлагают предполагаемую твердость других тел. Тем не менее такие процессы не ограничиваются исключительно грибами. Для первых двух из четырех стадий распада животного тела (остывание, распухание, разложение и высыхание) характерен аутолиз, когда клетки саморазрушаются по мере того, как тело начинает само себя потреблять. Грибное всего лишь способствует процессам распада и разложения, плодясь в слоях производительного гниения. Тогда как разложение — это распад тканей, следующий за окончанием жизни организма, гниение — вспомогательный процесс распадения жизни. Если и есть что-то коренным образом отталкивающее в грибах и в растительной жизни вообще, так это потому, что ползучая жизнь — это жизнь, обнаженная до механизмов, процессов, распадений.

Но вернемся на территорию вымысла. Протоплазменные монстры с фантастической Венеры Стенли Вейнбаума, встречаемые в тропических джунглях его рассказов «Планета-паразит» и «Лотофаги» [20], действуют на фоне неизбывно отвратительной природы растительной жизни и особенно грибов. Атмосфера Венеры в рассказах Вейнбаума наполнена несчетными миллионами «спор агрессивной венерианской плесени», которые способны прорастать тошнотворными «пушистыми массами» [21]. Венерианские джунгли представляют собой жуткое место, где «выныривала жадная и прожорливая жизнь: вьющаяся болотная трава и луковицеобразные грибы, называемые „ходячими шарами“. Повсюду в грязи кишели миллионы небольших скользких созданий, пожирающих и раздирающих друг друга на части, причем каждый кусок через некоторое время превращался в полноценное существо» [22]. Наистраннейшее из существ Вейнбаума — это тестотел (doughpot) [23], которого тот описывает как «тошнотворное создание. Эта масса белесой, тестоподобной протоплазмы, имеющей размеры от одной клетки до двадцати тонн кашеобразной мерзости. Она не принимает никакой определенной формы, это просто бесформенное скопление клейковины Пруста [24] — освобожденный от телесной оболочки, ползающий, вечно голодный рот» [25]. В рассказе-продолжении главный герой Вейнбаума встречает поедателей лотоса — странных жилистых и шишковидных существ, которые утверждают, что им не нужно и не хочется выживать, ведь они должны просто размножаться спорами, прорастающими на них как опухоли. Один из поедателей говорит, что у жизни нет смысла и за нее не стоит бороться [26].

Инопланетные грибы Вейнбаума — часть большой традиции странных грибных форм в художественной литературе. Снова следуя за Р.Т. Рольфом и Ф.У. Рольфом, мы обнаруживаем эту странность в «Первых людях на Луне» Герберта Уэллса [27] и «Путешествии к центру Земли» Жюля Верна [28]. В том же ключе, но также применительно к реально существующим грибам, внеземное распространение грибных спор у Вейнбаума противоестественно выворачивает внутреннее, чтобы загрязнить и «отравить» собой внешнее.

Выбрасываясь из гриба, взмывая над ним в атмосферу, споры позволяют грибовидной жизни (как аморфной ползучести) распространять себя вертикально и выживать в неблагоприятных условиях либо в виде защищенных толстой оболочкой шарообразных образований, либо в виде более паразитарных объектов, которые в свою очередь или прорастают внутрь организмов-хозяев, или же вновь разносятся инфицированным носителем ради дальнейшего распространения, то есть оказываются либо свернуты в интериорности, либо развернуты в экстернальности. Тогда как цветущие над поверхностью земли растения считаются высшими формами жизни, действующими в соединении с природой, споровые и их грибовидные представители как будто бы кормятся самой природой и считаются более низкой или простой формой организма [29].

Негарестани утверждает: «Спора или эндобактериальная пыль — это нечто, за чьими зонами передвижения и пересечения нельзя проследить: одна частичка из роящегося месива, ускользающая с экранов радаров, пылинка, о которой ты никогда не узнаешь, вдохнул ты ее или нет» [30]. К этому мы можем приобщить и описание Бергсоном жизни, как состоящей из вихрей пыли [31]. Что же касается дыхания и органов чувств, то некоторые грибы используют для привлечения насекомых зловонный смрад. Грибы из семейства весёлковых (Phallaceae) могут пахнуть как навоз или падаль, чтобы привлечь переносчиков грибных спор (например, мух), тем самым еще раз привязывая тень смерти к зародышевому распространению жизни, а также связывая миазматическую жизнь-в-смерти с демоническим, о чем свидетельствуют названия некоторых грибов. К примеру, дождевик жемчужный (именуемый на английском «devil’s snuff box», или «табакерка дьявола», — прим. пер.) и весёлка элегантная (называемая на английском «devil’s stinkpot», или «дьявольский вонючка», — прим. пер.) [32]. К тому же те немногие грибы, что поражают теплокровных животных, проникают внутрь организма с воздухом через легкие, делая еще более реалистичной угрозу, исходящую от гнилостного запаха гриба.

Вышеупомянутый тёмный (био)витализм ползучей природы Лиготти предвосхищается некоторыми грибовидными существами из пантеона Лавкрафта, так же как и короткими рассказами Уильяма Хоупа Ходжсона «Брошенное судно» и «Голос в ночи».

«Голос в ночи» повествует о потерпевшей кораблекрушение команде. Ее члены оказываются поражены серыми лишайниками, которые покрывают и медленно превращают их тела в колышущиеся комья. По ту сторону ползучего ужаса, распространяемого лишайниками, подобные симбиотические союзы грибов и водорослей, будучи съеденными, переполняют своих жертв «нечеловеческим желанием» поглотить сладкую плоть — давно уже проросшие трупы. Ходжсон описывает лишайник, покрывающий скверный остров, следующим образом: «Местами он поднимался жуткими, фантастическими грудами, едва ли не трепетавшими от переполнявшей их жизни под дуновениями ветра. Там и сям они торчали вверх подобиями пальцев, в других лишай растекался по земле, образуя предательские пластины. Кое-где торчали подобия уродливых деревьев, чрезвычайно извилистых и корявых — и противно подрагивавших временами» [33].

В «Брошенном судне» столкновение с грибами куда более стремительно и ужасающе. Команда корабля, едва вступив на заброшенное судно, вынуждена спасаться от бурой хлюпающей грибковой массы, которая пытается их поглотить. Таким образом, деление на активное и пассивное в грибовидном ужасе воспроизводится литературой так, что гриб оказывается то нападающим, то ловушкой: нападающим — в его агрессивно-поглощающей функции, ловушкой — в его психоделической функции распылителя спор.

Этот гнилостный грибной пантеон формализован и поддерживается литературной составляющей ряда ролевых игр, например в бестиарии игры «Подземелья и драконы» (Dungeons & Dragons). Существа с названиями «гриб-фантом» (Phantom Fungus), «волочащаяся глыба» (Shambling Mound) , «визгля» (Shrieker), «желтая мускусная ползучка» (Yellow Musk Creeper) заполняют страницы книги, создавая таксономию грибных ужасов, которая демонстрирует кажущуюся бесконечной морфологию грибной ползучести и ее отравляющий потенциал. Грибовидные монстры также вводят неудобное с точки зрения привычного восприятия понятие «растительного» движения, базовой ползучести ползучего.

Возникает вопрос: где пределы механизма расползания, простирания ползучести?

В предыдущей главе мы рассмотрели взрывную интернальность жизни. В противовес ей грибное представляется бесконечной экспансией уже распростертого, бесконечным развитием причудливой пространственности грибовидного, нездоровым увековечиванием поганой материи в качестве причины и следствия. Грибное действует в противовес легко различимой телесности растительной жизни благодаря способности плесени, грибков, грибов и прочих тёмных ползучих микозных форм преодолевать пространство. В то время как жизнь в ее эволюции возможно объяснить единственно как мутацию и вариацию формы, грибы предстают в виде чисто вегетативного варьирования без всякой формы. Здесь также можно принять во внимание взгляды биолога Рольфа Сэттлера на морфологию растений, согласно которым листья не являются структурами растения, в которых протекают процессы, но сами являются процессами. Если следовать Сэттлеру, грибы были бы тогда чистым материализованным процессом, или материальностью как чистым производством производства, в котором происходит отказ от различия между телом и интенсивностью или, упрощая, материей и энергией.

_________________________________

[1] Бергсон А. Творческая эволюция // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память: Минск: Харвест, 1999. С. 123–124. [Прим. ред.]

[2] Кейдж Дж. Тишина. Лекции и статьи. Вологда: БМК, 2012. С. 116. [Прим. ред.]

[3] Следует учесть, что английское существительное fungus, заимствованное из латыни, как и производные от него множественное число fungi и прилагательное fungal, означает целый ряд грибовидных форм: дрожжи, плесени, грибки и, наконец, грибы, которые способны к образованию плодовых тел (mushrooms), поэтому в зависимости от контекста здесь и далее может даваться тот или иной перевод, хотя чаще всего в качестве обобщающего всех их будет использоваться слово «гриб». Прилагательное fungoid переводится нами как грибовидное, чтобы включить в себя как царство настоящих грибов, так и все грибоподобные организмы, которые по тем или иным причинам были изъяты из этого царства. Гриб и грибовидное здесь — это не строго биологические понятия, а понятия пребывающее на стыке различных смысловых полей: исторического, биологического, культурологического и т. д. [Прим. ред.]

[4] Ligotti, Thomas (1994), “The Shadow at the Bottom of the World” in Grimscribe (New York: Jove Books), p. 225. (Рус. пер.: Лиготти Т. Тень на дне мира / Пер. с англ. А. Боброва. URL: http://www.e-reading.by/bookreader.php/1013904/Ligotti_-_Ten_na_dne_mira.html; пер. изменен.)

[5] Rofle, R. T. and Rolfe, F. W. (1974), The Romance of the Fungus World (New York: Dover Publications), p. 3.

[6] Ibid., p. 5.

[7] Ibid., p. 79.

[8] Ibid., pp. 116–117.

[9] Ibid., p. 23.

[10] Vandermeer, Jeff (2006), Shriek: An Afterword (New York: Tor Books), pp. 62–63.

[11] Термин ungrounding (англ. un — раз- + ground — земля, почва, основание + окончание ing, образующее отглагольное существительное со значением процесса) обладает в данной работе двояким смыслом. С одной стороны, он означает, что нечто лишается своего основания в онтологическом смысле, ср. с немецким Ungrund — бездна, безначальность, безосновность (символ-понятие, которое Якоб Бёме применял по отношению к Богу и которое затем заимствуется Шеллингом). С другой стороны, для автора, стремящегося к предельно конкретной, материальной интерпретации метафизических концептов, главный смысл данного термина заключен не только в том, что сущности лишаются своего основания, но и в том, что почва или земля исчезает из–под них именно в силу динамических преобразований пространства как одной из двух (наравне со временем) фундаментальных сил, во взаимодействии которых конституируется все живое. В силу вышеперечисленного ungrounding переводится нами как «разземление». [Прим. ред.]

[12] Ligotti, Thomas (2008), “The Bungalow House” in Teatro Grottesco (London: Virgin Books), p. 203.

[13] Ligotti, Thomas (2008), “Severini” in Teatro Grottesco (London: Virgin Books), p. 231.

[14] Ibid.

[15] Ibid.

[16] Ibid., p. 239.

[17] Ibid.

[18] Ibid., p. 242.

[19] Ibid.

[20] От др.-греч. Λωτοφάγοι — поедающие лотосы. [Прим. ред.]

[21] Weinbaum, Stanley, “Parasite Planet”, URL: http://gutenberg.net.au/ ebooks06/0601211h.html. (Рус. пер.: Вейнбаум С. Планета-Паразит / Пер. с англ. Н. Гузнинова. URL: http://bookre.org/reader?file=180703.)

[22] Ibid. (Рус. пер.: Там же; пер. изменен.)

[23] Букв. горшок теста (англ.). В русском переводе рассказа — «пузан». [Прим. ред.]

[24] Скорее всего, понятие скопления клейковины Пруста могло возникнуть у Вейнбаума из взаимного наложения двух представлений: с одной стороны, о белках клейковины, с другой — о французском химике XVIII века Жозефе Прусте, который, в частности, изучал свойства клейковины. [Прим. ред.]

[25] Ibid. (Рус. пер.: Там же; пер. изменен.)

[26] Weinbaum, Stanley, “The Lotus Eaters”, URL: http://gutenberg.net.au/ ebooks06/0601231h.html. (Рус. пер.: Вейнбаум С. Лотофаги / Пер. с англ. Н. Гузнинова. URL: http://bookre.org/reader?file=180703; пер. изменен.)

[27] Rolfe and Rolfe, p. 19.

[28] Ibid., p. 21.

[29] Ibid., pp. 40–42.

[30] Negarestan, Cyclonopedia, p. 94.

[31] Bergson, Henri (1998), Creative Evolution (Mineola: Dover Pubns), p. 128. (Рус. пер: Бергсон А. Творческая эволюция // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск: Харвест, 1999. С. 144.)

[32] Rolfe and Rolfe, p. 15.

[33] Hodgson, William Hope, “A Voice in the Night”, URL: http://gaslight.mtroyal.ca/voicenig.htm. (Рус. пер.: Ходжсон У.Х. Голос в ночи // Ходжсон У.Х. Карнакки — охотник за приви-дениями. М.: Вече, 2009.)

Перевод: Диана Хамис