Суды любви
(Cours d’Amour) — во времена рыцарства во Франции и Провансе судилища из знатных дам, обсуждавшие вопросы о любви. Существование таких "Судов любви" в новейшее время одними учеными отчасти, другими совершенно отвергается. Впервые об этом оригинальном учреждении упоминается в XVI в., в книге Жана Нострадама "Vie des po è tes provensaux". По его словам, как скоро возникал между трубадурами спор по какому-нибудь вопросу, относящемуся к теории любви, и спорящие не приходили к соглашению, они обращались за разрешением спора к знатным дамам-президентшам, державшим гостеприимный двор любви. Эти дамы постановляли окончательные решения по тому или другому общему вопросу, носившие название lous arrests d’amour.

Первый Суд Любви прошёл 14 февраля, в день любви. Выкладываем расшифровку записи. Послушать выпуск можно в телеграмм-канале подкаста.

В роли знатных дам-президентш: Яна Нохрина и Анастасия Прокофьева

Свое (о)суждение получили:
Мультипликационный фильм Анастасия
Художественная серия фильмов Сумерки
Любовная речь — акт или смысл?

Яна: С вами подкаст о любви «Суды Любви». И судить будем сегодня мы: я, Яна.

Настя: И я, Настя.

Яна: Да, всем привет.

Настя: Сегодня наш первый суд.

Яна: Первое судилище.

Настя: Кто у нас адвокат?

Яна: Я за плохих всегда. А ты?

Настя: Ты прокурор?

Яна: Да, я прокурор.

Настя: А я адвокат сегодня.

Яна: Да? Ты хочешь? Я думала, нет, мы должны быть с тобой как «Школа злословия». Мы же обсуждали, что это возрождение.

Настя: Ну важно разные позиции занимать.

Яна: И что мы сегодня хотели обсудить? Нужно рассказать, зачем мы всё это делаем. У тебя есть идеи, да?

Настя: У меня есть идея о том, что люди не понимают, как нужно любить, эта концепция не выстроена. Как люди вступают в отношения, мне кажется, они вступают в них плохо и неразумно.

Яна: Ты тоже прокурор, похоже.  

Настя: Я защищаю любовь. Я считаю, что все люди поступают плохо, но есть некая идея, которую мы должны пытаться сохранить.

Яна: Нужна ориентация какая-то. Инструкция. Да, ещё нужно рассказать, с чего это всё началось.

Настя: Началось с 11 века.

Яна: Да, вот об этом поподробнее сейчас. Настя мне отправила такой исторический факт, что существовали такие суды любви.  

Настя: Существовал миф. Во времена куртуазной любви к благородным дамам приходили люди со своим любовным материалом. Эти благородные дамы выносили свой приговор: как стоит поступать в той или иной ситуации. Они создавали кодекс любви. Как нужно любить в принципе и как нужно было любить в частной ситуации.

Яна: Да, кодекс — это вообще восхитительно просто. Мы оставим на сладкое. Мы сделаем целую рубрику, где мы будем пытаться составить новый кодекс.

Настя: Да. В котором вам будет позволено любить в следующих выпусках. Вы можете звонить нам, кстати, да. По телефону 8-999-566-8908.  Звоните и рассказывайте свои опыты, которые мы с радостью осудим в следующем суде.

Яна: Или настоящем. Звоните. Судим быстро, честно, благородно, возвышенно. Да, замечательная идея. Вообще говорить о любви. И в целом, мне кажется, не то, что любить не умеют. Я уже не берусь судить, кто как умеет или не умеет любить. Но говорить о любви, это действительно, вот то, что не умеют, так вот это не умеют.

Настя: Да, мне кажется, даже о сексуальном начали говорить лучше, а вот о любви так и не удается. В принципе о любви и об отношениях в частности. Как люди проживают этот опыт. Мне кажется, этот опыт сильно редуцировался и тривиализовался.  

Яна: У меня тут какая-то феминистская инвектива. Скажем, женский дискурс я могу представить. Как можно говорить о любви, да, как можно обсуждать, а вот как мужчины это делают, я вообще не понимаю.  Я спрашивала, и там какой-то кринж просто. Что мне удалось узнать. Ну я спрашиваю: «Как вы вообще это обсуждаете? Я не могу представить, что вы собрались и "тёлок" обсуждаете». По ответу, который у меня есть, там некоторая ирония и шутка идёт, то есть там скорее [будь здорова, с нами, кстати, моя кошка Тэраяма, мой главный объект любви, и она сегодня с нами чихает и вставляет свои пять копеек], там скорее язык мема и такая пародия. Латентные гомосексуальные вещи проговариваются таким языком. Я обнаружила, что можно таким образом общаться о любви. 

Настя: Со стороны мужского опыта я заметила другую тенденцию, что о любви они не могут говорить со своим полом. Что вместе с другими друзьями-мужчинами эта речь она невозможна, но зато если у них есть довольно близкие знакомые женщины, то там язык сильно трансформируется. Ты замечаешь то, что человек, который может говорить только в ироническом ключе в социальном поле со своим полом, что он сильно меняется, когда вы находитесь в формате личного общения, и тогда этот серьёзный уровень возможен.

Яна: Звоните! Опровергайте нас! Но как будто любовная речь она всегда лежит в чём-то женском. И мы, конечно, начнём раз так. Да, что я хотела, Настя, обсудить с тобой? Это мультик «Анастасия». Ты смотрела его?

Настя: Нет.

Яна: Когда ты предложила сделать «Суды любви», я как раз смотрела мультик «Анастасия». Мультик о семье Романовых, о пропавшей княгине Анастасии, которую пытаются после совершившейся революции отыскать, и всё такое. Короче, там весь нарратив исторический он сведён к тому, что это новая диснеевская принцесса, которая обретает любовь. И то, что её семью вырезали, это вообще побоку, это никогда не всплывает. Она забыла всё своё детство, она вообще забыла, что она была княгиней, всё у неё стирается, и она достигает в приюте совершеннолетия и отправляется на поиски своих родственников. Потому что у неё есть кулон.  Кулон, который указывает ей дорогу в Париж. А в Париже её бабуля, которая не потеряла ни копейки своих капиталов, просто царствует в Париже. То есть, да, не слово о семье, а только вот такая вот богатая бабка у неё в Париже. Она должна прийти в Париж и доказать вот этой женщине, что она действительно Романова. Меня поразило, как история настолько редуцируется и служит вот такому пошлому, банальному, диснеевскому нарративу о любви. Она добирается потом до Парижа, она обретает свою бабулю, которая говорит: «Слушай, не парься о прошлом, это в прошлом».

Настя: А в чём любовь? К бабуле?

 Яна: Они путешествуют с чуваком, который спас её в детстве вместе с бабулей. Ему нужны были деньги, поэтому он устроил смотрины, подбирал актрису, которую он повезёт в Париж, чтобы, значит, продать бабуле. Такой мошенник. Ему нужны были деньги, но он нашёл настоящую княжну, о чём он поначалу не догадывается и везёт её в качестве такой подставной княгини в Париж, вот. И потом, конечно, всё держится на их любви. Она в итоге из Парижа бежит с ним обратно в Россию, к большевикам. Там же большевиков нету… А-а-а-а я вспомнила, зачем я говорила про этот мультик. Есть такая игра «Hear Me Out», ты слышала о ней?

Настя: Нет.

Яна: В Инстаграме и в ТикТоке играют, выявляют неочевидных крашей. Вообще, этот мультик я решила посмотреть, потому что…там долгая цепочка, я могу её всё озвучить. Это важно. Мы сейчас, мне кажется, прорисуем даже какие-то культурные коды.

Настя: Говорите всё, что приходит в голову.

Яна: В общем, в этот вечер я была в компании, и кто-то спел песню вот эту: «Ра-ра-распутин ла-ла-ла лав машин». Я начала думать весь вечер о Распутине. И это как заклинание сработало на меня. Я весь вечер думала о Распутине.

Настя: Я часто думаю о Распутине, кстати.

Яна: Да? Вот. И я поняла, что он мой краш. Вот неочевидный краш это Распутин. И я из-за него смотрела мультик. Вот. А нужно сказать, что он играет там большую роль, потому большевиков там как таковых нет. И всё зло содержится в Распутине. 

Настя: Вот. Интересно что в твоём повествовании любви уделяется очень малое внимание. Трагизм этой истории просто в том, что любовь побоку, что всё постоянно забывается, что там всё тривиализуется, что она приезжает к бабушке забыть прошлое, и так далее.

 Яна: Это вообще плохой мультик, к сожалению. Хотя он очень романтизируется сейчас.

Настя: Мне кажется, что это постоянно для меня главный травматический опыт детства всех мультиков: встреча с другим всегда подаётся как жертва, но подаётся как жертва почему-то позитивная. Но позитивная, она не объясняется, чем позитивная, просто тем, что ну, любовь это что-то там выше, чем карьера, чем семья живая или мёртвая, чем любая другая жизнь, она просто ставится как абсолютная ценность, и это никак не доказывается. Меня всегда это травмировало, что как будто бы из-за этого у меня сильно продвинулся эгоизм и индивидуализм, по той причине, что встреча с другим всегда подавалась как-то, где нужно будет от чего-то отказаться, жизненно необходимого, ради чего-то, чья ценность никогда не объяснялась и не доказывалась. 

 Яна: Это в мультиках или…

 Настя: В принципе в большинстве массмедиа-историй. Ты встречаешь любовь, и там всегда идут на какие-то жертвы. Рапунцель отрезает волосы. Для меня это было болезненно. Золотые… что-то они там лечили, давали бессмертие! Она отказалась от возможности бессмертия ради некого странного человека, гораздо менее ценного. На мой детский взгляд… Вот, это всегда такая травма, поэтому я отвергала возможность того, что нужно будет с кем-то вступать в такие отношения, потому что я не понимала, как они строятся. В чём смысл этой встречи с другим. Кроме того, что ты должен от чего-то отказаться. Ну, наверное, в этом и есть смысл встречи с другим. Что ты должен от чего-то отказаться. 

 Яна: Чего я думаю, помимо того, что Распутин — это Love Machine. Есть ещё поп Гапон. Чувак, который участвовал в… Как же называлось? Восстание 1905 года. Кровавое Воскресенье. Кровавое Воскресенье тоже связано с историей с Романовых. Ну, в общем, поп Гапон поднял восстание, расстреляли кучу мирных людей, из-за чего, собственно, Николай II был прозван Кровавым. Такая очень неоднозначная личность. И какой пласт раскрылся? Такая имперская, мистическая линия священнослужителей. На самом деле это огромное поле для краширования. 

 Настя: Меня привлекало в Распутине всегда то, что с одной стороны, это фигура религиозная, с другой стороны, абсолютно абсцентная, вульгарная, связанная с бесконечными эротическими мифами, историями, и чего стоит один его половой орган в баночке, который…

 Яна: Точно! Он в Кунсткамере лежит!

 Настя: Да. И для меня это прям этот образ, он у меня сохранён на телефоне, это баночка с фалосом Распутина…он завораживал меня всегда.

 Яна: Блин! то есть в Кунсткамере лежит фалос главного мистериального краша.

 Настя: Да, в Кунсткамере…сейчас я засомневалась.

 Яна: Музей Секса. «Одним из главных экспонатов там будет половой член Григория Распутина, являющегося, по мнению многих исследователей, одним из самых удачных сексуальных авантюристов в истории». Да, потому что есть книга «Святой грешник». Вот почему краш.

 Настя: Ну, поэтому он и Russian Love Machine, потому что у него половой орган 30 сантиметров.

 Яна: Я жду мультика про Распутина. 

 Настя: Да, и вот следующая наша судейская линия. Какой вердикт про Анастасию у нас?

 Яна: Не, ну хуйня. Даже ты встала на мою сторону.

 Настя: Подобные истории для меня травмирующие. Для меня лично и, мне кажется, в принципе для детей, потому что они создают образ другого как того, кто заставляет от чего-то отказаться. Отказаться ради какого-то закона любви. Да, да, да. Абсолютно абсурдного, непонятного, произвольного, жестокого. И мне это нравится. Вот именно, что это для детского сознания, которое к эротическому уже подключено, но к любви ещё не очень, потому что это довольно сложный социальный концепт. Вот. И эта мысль об этой жертве ради абсурда она важна. Нужно растить детей на таких историях.

 Яна: Окей, хорошо, как мультик это абсолютная хуйня, но вот то, что ты говоришь это действительно так. Потому что в реальности…потому что действительно какой-то закон любви действует. 

 Настя: Да. И он должен травмировать.

 Яна: Ё-моё, тогда получается, по итогам нашего разговора… Смотрите мультик «Анастасия» и готовьтесь… И травмируйтесь. Готовьтесь принимать закон любви.

 Настя: Мы уже можем его не смотреть, потому что мы все травмировались через это.

 Яна: Блин, представляешь, я же вообще либо забыла, либо вообще не знала про эту сторону Распутина. Я помню, что ты когда-то мне рассказывала про этот хуй. И в мультике у него сила заключена в склянке. Жезлоподобная склянка, куда он заключил свою душу, которую он продал дьяволу. И типа, что его силы заключаются в этой конструкции. Почти вот эта пробирка, где лежит его член. Трюизм даже какой-то. Но блядь представляешь? Love Machine, реально. И он такой зеленый.

 Настя: Как и жидкость для замачивания.

 Яна: Да. Да. Различных объектов. Круто, круто, крутой мультик.

 Настя: Отлично. Смотрите и к следующему разу присылайте ваше мнение на наш адрес. 

Яна: Дальше у нас идет любовь Беллы и Эдварда. Сейчас будет сложно, потому что максимально культовую вещь берём. И я сегодня думала про Эдварда. У меня такое возникает желание, при том, что я никогда не любила «Сумерки», с детства я не лежу к ним душой, но все равно возникает желание посмотреть что-то такое. И именно поностальгировать по чему-то такому, хотя по чему мне ностальгировать? Я никогда не любила этот фильм, меня никогда не привлекала эта пара вообще. И я думаю, ну, хочется куда-то вернуться туда, а куда вернуться — непонятно. Белла и Эдвард стали больше, чем фильм. Хочется вернуться к Эдварду Каллену. Вот такое чувство ты испытываешь, понимаешь? Но Каллен действительно важен для девического сознания, для всех нас, сформированных на этой саге, на чувстве этой саги даже. 

 Настя: А в чем важность ты видишь? 

 Яна: Есть там Гарри Поттер, прости Господи. Есть Бритни Спирс для меня, есть Сабрина Маленькая Ведьма, есть Ханна Монтана. Сколько вообще личностей базируются на Ханне Монтане? Есть какие-то маячки культурные, которых просто не обойдешь. «Сумерки» — это один из таких маячков, да? Хочешь, не хочешь, но в тебя вшит этот код, в тебя вшиты эти персонажи…бейсбол на поле ветреном. Я думаю о любовной сцене… ты тоже не смотрела, да?

 Настя: В детстве.  

 Яна: В сцене, где она наконец-то приходит в дом Калленов, он отводит ее в свою комнату. Она спрашивает: «Нет кровати, значит, ты не спишь?».  Он включает, по-моему, Мориса Равеля, и они начинают скакать по деревьям. И вот чувство этой сцены и вот этой музыки, оно с тобой. Хотя когда пересматриваешь в реале эту сцену, думаешь, ёб твою мать, как плохо всё сделано. Но сам этот ветер в волосах, этот какой-то, знаешь, лес такой, весь в мхах, вот этот Морис Равель, эта комната, там дом у них прозрачный. Что-то явно трогается в этом. Какая-то струнка душевная. Вот сейчас я говорю об этом, и хочется с кем-то ускакать, честно сказать.

 Настя: А как это повлияло на твоё восприятие любви?

 Яна: Мне кажется, все-таки, да, язык, когда они признаются друг к другу на поляне, что они там говорят? Помнишь?

 Настя: Я люблю тебя. 

 Яна: Нет!!! Вот именно, что он не говорит так. Он говорит: «Лев влюбился в бедную овечку. — Какая глупая овечка. — Ну, а лев просто мазохист». Вот. Это главное любовное признание этого фильма, которое стало притчей во языцех.

 Настя: Да, я слышала эту фразу. Но для меня эта фраза продолжает мою детскую историю. Этот фильм должен был, как бы, идти правильным образом. Есть вечные вампиры. Это абсолютная ценность. Вечная жизнь — это абсолютная ценность, в которой нет места жертвам. Потому что они не умирают, они всегда живут. Я была бы за то, чтобы они ели других людей, потому что люди — это меньшая ценность, как нечто проходящее. И в моём идеальном мире Белла просто становится вампиром, они ни от чего не отказываются, и любовь восторжествует как некая полнота, и они, наконец-то, полны в своём бессмертии и живут вот в этом прекрасном вечном мире.  Вот такую любовь я готова была понять и принять, но в свою очередь «Сумерки» также меня травмировали тем, что они не давали мне такого. Вампиры неполноценные, они не едят людей, они отказываются от части своего могущества. Белла тоже что-то не рвётся становиться вампиром, её не торопятся делать вампиром. Она ещё влюбляется в этого Джейкоба, который вообще не обладает вечностью. Я не могла принять этот выбор, потому что как можно выбрать что-то заведомо худшее, а хорошесть в моей системе всегда определялась как вечность.

 Яна: Я понимаю твою систему выборов, но тут ещё такое, что он холодный, у него кожа блестит. «Твоя кожа блестящая». Это тоже важно. Мерцающая, сияющая, светоотражающая. А Джейкоб, у него повышенная температура тела, там сколько, 40 градусов или сколько?

 Настя: Ой, это красиво, я никогда не думала об этом различии. 

 Яна: Да, это очень круто. Он весь такой потный, весь такой волосатый, весь ну прям Распутин весь такой.

 Настя: Противоречие между каким-то благом божественным и благом человеческим, слишком человеческим. И вот это вот присутствие этого тела, обнажённого, потного, смертного я не могла вынести в кадре, в детстве я помню этот гнев, эту ненависть

 Яна: А знаешь развитие этой саги? Что он с её дочкой будет. Джейкоб в смысле. Извини за травму.

 Настя: Не, мне кажется, я слышала. Если ты не смотрел все части, они как будто в тебя впитываются на тех же правах, что и те, что ты смотрел. Вот, потому что ты уже не можешь отличить то, что ты смотрел от того, что ты слышал, видел. Поэтому такое ощущение, что я это уже всегда знала.

 Яна: Да, всегда, потому что это всегда в нас, да, это чувство… вернуться бы к Эдварду. Вот это.

 Настя: Это как вернуться бы к вечности. Да, к Богу. Вернуться бы Богу. Фильм про что вообще? Как я рассматривала фильм? Это возвращение в Божье лоно. Я бы сказала так. Вот в этот лес.

 Яна: Овцы Божьи, да.

 Настя: Да, овечка. Лев — знак Иоанна. Как бы овца идёт к апостолу.

 Яна: Ну, судя по всему, опять какой-то великий фильм. Великая пара, великая.

 Настя: Для меня как будто бы он не выдерживает какого-то фантазматического напряжения. Всё-таки он рассеивается в этой Санта-Барбаре.

 Яна: Даже в нашем разговоре, то есть мы даже договорились снять фильм, где ты будешь Беллой.

 Настя: Да, но я бы хотела снять правильный фильм. Где Белла отвергает человеческое, слишком человеческое и выбирает… Ну, мне всё хочется поиграть. Мне хочется любовь, которая стоит того… Это моя фантазия. Любовь которая заслуживает. Я не понимаю, чего она должна стоить, и это неправильная фантазия. Сам концепт «Сумерек» он позволяет мне всё равно прикоснуться к этой фантазии: любви как оправданной ценности, хотя бы вечной жизнью. В каком-то смысле если бы я снялась в итоге в «Сумерках», мне хотелось бы, чтобы в концовке травма была нанесена. 

 Яна: И как ты собираешься нанести травму? Травму вечной жизни.

 Настя: Видимо, они за этим и ввели Джейкоба…чтобы нанести травму мне.

 Яна: Ну, он потом будет с дочерью. Даже у него не будет травмы, если только у тебя…

 Настя: Да, мне все травмирует.

 Яна: Я думала про это: «Лев влюбился в овечку», вот этот, короче, великий диалог. Мне он нравится тем, что это такая бартовская история, про то, что сказать «я люблю тебя» — это довольно… очень странно сказать «я люблю тебя». Что это значит, блин, «я люблю тебя»? «Я люблю тебя» — из всех там средневековых баллад, притч, уже сто раз уже все говорили «я люблю тебя». И когда ты говоришь «я люблю тебя», в этом как будто концентрируется весь дискурсивный бэкграунд. Это значит ноль. Что такое «я люблю тебя»? Что это, блин такое «я тебя люблю», когда уже тысячу раз это все сказано, пройдено, спето, всё дискурсивно обнулено. И поэтому в моем опыте признание оно никогда не проговаривалось «я люблю тебя». Это было… Может быть, через это «я люблю тебя» что-то ещё раскрывается очень важное, как-то опосредованно. Когда мне говорили «я люблю тебя»… что-то в этом девальвированное.  Не достаточно «я люблю тебя», нужно расшифровать, что такое «я тебя люблю». И вот, например, в истории с Беллой и Эдвардом там есть расшифровка: «Лев влюбился в овечку». Вот, там есть это.

 Настя: Расшифровка — это интересно. А что ты имеешь в виду, когда ты говоришь «я люблю тебя»?

 Яна: Ну… Я подразумеваю очень конкретные вещи. Нужно сделать каминг-аут. Я для себя очень чётко определяю, что такое любовь. Это очень же абстрактно, да?

 Настя: Мы пытаемся выяснить. Да.

 Яна: Я для себя, для своего ориентирования избираю такое: любовь — это процесс переноса. Он происходит в разных ситуациях, по-разному везде проигрывается, да? И зависит от разных факторов, разных обстоятельств. Но так или иначе «я люблю тебя» — это значит что?  Что я сейчас продуцирую проекцию вследствие переноса, вот. И нужно уточнять да, тогда, что это за проекция, какой это процесс переноса, да понимаешь? Да, как он именно происходит, что это значит? Ну, то есть я бы сказала так: «Привет, я продуцирую на тебя проекцию в процессе переноса».

 Настя: Мне кажется, эта фраза не несёт никакого смысла. Эта фраза — такой чистый акт указывающий на то, что здесь есть субъект, который совершает этот акт и этот выбор. В каком-то смысле это такая же фраза как шифтер работающий. Мы когда говорим «я», это каждый раз указывает на говорящего, что кто-то здесь и говорит. И как будто бы для меня фраза «я люблю тебя» — это не фраза которая подлежит расшифровке, это скорее фраза как какой-то акт вскрытия определённой субъективности в говорящем.  Ну это, по сути говоря, «я». «Я есть здесь». «Я говорю». «И ты находишься в моей речи в особом статусе».

 Яна: Круто.

 Настя: Вот, поэтому в этой фразе нет никакой информации. Она сама как такой объект.

 Яна: У меня вообще проблемы с такими штуками. Вот это чистое говорение, такой жест чистого говорения, в любви такого много. И у меня всегда это вызывает вопросы. Думаю: ну, зачем?

 Настя: Ты будешь любить меня, Яна, если я буду червём? Мне кажется, сейчас хороший момент…

 Яна: Да, давай перейдём. В общем, дело в том, что в нашем разговоре дружеском с Настей мы обнаружили, что есть очень интимные вещи в нашем романтическом опыте. И у меня это было так, что я спросила своего некогда молодого человека, любил ли бы он меня, если бы я стала инвалидом. На что он, честный, прекрасный юноша сказал: «нет». «Нет, Яна, давай будем честными, ты же изменишься»… Ну меня восхищала его честность в этом отношении. То есть он реально представил, что я буду инвалидкой, что-то со мной случится. Он мне всё расписал. Говорит: «Раз, два, три, ты будешь другая. Я тебя люблю за то, какая ты есть сейчас, да, за твой ум, да, за твоё сознание. И этого всего не будет. Как я тебя могу гарантировать то, что я буду тебя любить, когда-то, из-за чего я люблю тебя сейчас, ты не будешь этим обладать? Я не могу тебе свидетельствовать, что я тебя буду любить». Вот. Но я все равно расстроилась, собралась его бросать. В любви есть как бы чистая метафора. И, мне кажется, несовпадение было в том, что он просто не считал, что это метафора, да. Что не нужно представлять меня инвалидом. Нужно просто сказать: «да, я буду тебя любить инвалидом». Нужно совпасть в этой пустой глупой метафоре.

 Настя: Это, кстати, то, что мужчины часто не понимают. То есть, когда их спрашивают: «ты будешь меня любить червем?», они отвечают что-то вроде «ну, нахуя ты это спрашиваешь, нахуя мне эта информация». Они не могут подключиться к наслаждению этой игры, к продуцированию часто пустой речи. Но в каком-то смысле эта речь она же пытается постоянно заслужить какое-то признание. «Ты будешь меня признавать, если я буду… Ты меня сейчас признаешь, а если я сейчас буду червём… А если я буду червём-инвалидом? Ты будешь…». Последние несколько дней я спрашивала у своего молодого человека, будет ли он любить меня червём-инвалидом. Вот. Я много раз пыталась выпытать, точно ли будет… Он доказывал мне, что да, точно. Вот. Для меня это важный жест.

 Яна: Я поздравляю тебя! Я хочу, чтобы ты стала червём-инвалидом, потому что тебя будет кому любить! Это замечательно.

 Настя: Как бы фраза «я люблю тебя» она указывает, она признаёт другого. И она создаёт говорящего и признаёт другого, но в тот момент, когда это говорится. И это признание как будто нужно раз за разом каким-то образом подтверждать. Хотя бы через вот эти вот фразы-действия и так далее.  Нужно постоянно удостоверяться… Нужно постоянно, чтобы удостоверяли ещё и другого как субъекта, как субъекта любимого. Вот. И поэтому все эти вопросы, они в разной форме пытаются обновить это признание. Поэтому такая речь мне важна. Она пуста по содержанию, потому что в ней так же, как и во фразе «я тебя люблю», важно не содержание, а вот этот повторяющийся акт признания.

 Яна: Кажется, вот в этих фразах про червя, про инвалида… Есть такая область в любви, что-то такое очень своё: какой-то свой язык между вами, да, какие-то метафоры, какие-то игры между вами, которые знаете только вы, это какой-то собственный язык. И эти фразы означены именно чем-то аутентичным, да. Чем-то вашим. В то время, как «я люблю тебя», оно принадлежит всем, поэтому как будто в этом нет ценности.  А вот в этих червях и инвалидах как будто в них есть что-то эвристическое, поэтому меня восхищает такое.

 Настя: Ну, этот паттерн про червя и инвалида — это тоже такой общий фрагмент любовной речи, который, скорее, я заимствовала от остальных, из рилсов там, ВКонтакте.

 Яна: Из рилсов?

 Настя: Да. Ну, очевидно. Где ещё черпать любовные истории? Из «Сумерек» и клипов ВКонтакте. 

 Яна: Собственно, завершать, мне кажется, нужно рубрикой «Любовный кодекс».

 Настя: Где мы каждый выпуск будем дополнять кодекс, делая любовные отношения всё более закодированными и сложными для вас.

 Яна: Да, и нужно сказать, отсылаясь к этим судам любви, с которых всё и началось. Согласно кодексу, который эти дамы разрабатывали, если дама умирает, все её возлюбленные хранят по ней траур до самой смерти. Одно из условий этого кодекса, один из его пунктов вызвал, конечно, наше одобрение, обоюдное восхищение. Этим правилом я собираюсь точно пользоваться в дальнейшем.

Настя: Да. У тебя есть возлюбленные? Ну… Ты сейчас в чёрном уже.

Яна: Я думаю, что нужно ставить такое условие всем.  Сразу.

Настя: Для меня это такая важная история — хранить какие-то объекты от всех важных людей. Мне всегда хотелось, чтобы от каждого у меня оставалось по какому-то кусочку, желательно материальному. Вот как нам наш общий знакомый говорил про платочек, который он хранил всю свою юность. Какие-то такие объекты…был хранителем платочков. Вот. Также хотелось бы найти какой-то способ проносить все… Фактически вот мы говорили об этой фразе «я тебя люблю», и это что-то, что очень сильно затрагивает нас лично как субъектов говорящих эту фразу. И хотелось бы, чтобы была некая память о каждом из этих моментов. Чтобы эти шифтеры, указывающие на нас, они оставались и в какой-то ещё форме. Например, в форме траура.

Яна: Да, хранить не объекты, а траур.

Настя: Да, так это и есть. Траур — это же и есть то, что ты оставляешь… Ну, если мы вспомним нашего общего друга Фрейда, траур — это то, что некий объект продолжает либидинально нагружаться в нашей психической жизни.  И это тоже такая форма нагрузки. И фактически все прошлые опыты признаний можно тоже продолжать хранить нагруженными, тащить в будущее.

Яна: Надо сразу, предлагая вступать в отношения, вступать в траур.

Настя: Да, «я буду тебя хранить как либидинально нагруженный объект в своём бессознательном». Расшифровка. Ты хотела расшифровку найти.

Яна: Мы предлагаем вам так и делать, хранить траур уже сегодня, уже сейчас. Начинайте! Звоните нам и начинайте хранить! Нам, собственно, нужно дополнить из сегодняшнего дня этот великолепнейший кодекс. И что мы можем предложить? Во-первых, если дама-червь…

Настя: Любить!

Яна: Да, храним. Храним траур и всё, что есть.

Настя: Храним её в кармашке, в коробочке…

Яна: Козявочные это называется. Там хранятся всякие штучки для улова рыбы, вот там и хранить. Если дама-овечка…

Настя: Будьте львом. 

Яна: Можно глупым, но львом.

Настя: Можно мазохистом.

Яна: Да, львом-мазохистом.

 Настя: Первый кодекс: любовный объект нужно хранить. Первый закон нашего кодекса. Хранить в любом случае. Потому что любовь это не некое вечное место. Это постоянная нагрузка этого субъекта подобным статусом. И мы предлагаем всех субъектов нагружать и хранить, потому что это и формирует вас.

 Яна: Да, и в зависимости от этого объекта, собственно, подбирать нужную систему хранения.

 Настя: А мы с нашим подкастом за открытое хранение! Поэтому мы и рассказываем, каким образом мы храним наши объекты.

Яна: С вами был подкаст «Суды любви». Мы продолжим судить всех. Да. И нас в том числе.

Настя: Вы можете судить нас в комментариях.

Яна: Можете судить лайками.

Настя: Репостами.

Яна: Подписками. Храните наши выпуски как объект любви. Всем спасибо. С вами была Настя и Яна. Любовные судьи сегодняшнего дня.