«Абьюз» Натальи Зайцевой, реж. Иван Комаров, Центр имени Вс. Мейерхольда

Новая работа Ивана Комарова затрагивает крайне болезненную для современной реальности тему — тему домашнего насилия. Режиссер пытается проследовать по линии жизни человека, столкнувшегося с проблемой абьюза, человека, ставшего его жертвой. Как выясняется — жертвой навсегда.

Экспрессивность спектакля — в изогнутой проволочке самой жизни, которую Иван мастерски воспроизводит на сцене. Персонажей немного — одна семья. Восприятие этой семьи уже в первые минуты предопределяет ретро-передача «Моя семья», беззвучно мелькающая в аккуратно обставленной чистой квартире. Актеры не играют, не подражают. Утрированная театральность отдельных эпизодов –демонстрация прогнивших механизмов изображаемой реальности.

Первый круг повествования связан с образом ребенка. По темной площадке прыгает еле различимая тень девочки с пышным белым бантом (Мария Милешкина). Она играет в классики. Сбивается со счета. Падает, даже обрушивается на пол. Поднимается же взрослая женщина (Ольга Копылова), судорожно пытается заглушить свой кошмар горстью таблеток. Все ее эмоции при этом фиксирует камера, выводя их на большой экран, расположенный в самом центре сцены, над пространством уютной комнаты.

Становится понятно, что действие разворачивается далеко не в одном измерении. Об этом свидетельствует и последующее возвращение центрального персонажа спектакля, Марины, той самой девочки с бантами, и женщины, содрогающейся от внутреннего ужаса, в детство, выдержанное в аристократических тонах. Если бы не эпизоды со злободневными монологами маленьких героинь — Марины и ее подруги — то сложно отвлечься от сопоставления происходящего на сцене с трогательно-усадебным детством, изображенным в одноименном произведении Льва Толстого. Пространственно-временных точек несколько: это воспоминания о детстве, возвращение в настоящее, погружение в сон и сухой судебный процесс. Судья в нем — герой-трикстер, «голос общественного благоразумия», звучащий на протяжении всего спектакля. Он же — материализованный абьюз, никогда не отворачивающийся от действия, присутствующий всегда. Даже когда персонаж стоит к нам спиной, черно-белая маска из «Моей семьи» (Юлия Шимолина) на его затылке пристально наблюдает за происходящим. И именно она первой встречает вошедшего в зал зрителя. Цвет костюма героя — зеленый, равно как и цвет больших букв FP — это слово «абьюз», набранное на латинской раскладке клавиатуры. Он — модератор всего происходящего.

Круг, начало которому положила игра в классики, замыкается в момент сеанса психотерапии, когда в героине пробуждают ее внутреннего ребенка (возможно, реальность именно его глазами транслируется на черно-белый экран). Все повторяется. Те же прыжки. То же бессильное падение.

Другой круг — несчастная жизнь Марины за пределами подсознания, конфликт которой с окружающим миром может разрешиться только двумя способами. Либо примирением с правилами игры в нем, либо протестом и отказом от лицемерного изображения счастья, свидетельством которого выступает даже не улыбка, но животный оскал. Выходом из игры. В тот же круг следом вступает и ее подруга детства (Анастасия Дьячук), в начале с большим энтузиазмом подключающаяся ко всеобщей имитации беззаветного благополучия. Но и тут путь по сути один — столкновение с фальшью, замаскированным звериным началом. Отчаяние. Психотерапевт Марат (Рустам Ахмадеев), проходящий сквозь поток света с намерением протянуть руку помощи. Он — самая органичная часть сценической действительности. Он — воплощение светлого абсолюта: нормален, спокоен, правильно питается, рано отходит ко сну и пьет афобазол.

Травма детства, из–за которой героиня однажды вступила в роль жертвы чужого насилия, запрограммировала все ее дальнейшие взаимоотношения с людьми.

Еще один круг, незавершенный в рамках спектакля, связан с дочерью Марины. Она потенциально может повторить судьбу своей матери.

Весь спектакль — один большой судебный процесс. В буквальном и метафорическом смысле. И весь абстрактный и формальный суд сводится к третьему кругу. Некая «правда» выясняется для ребенка, для дочери главной героини. Суд напрямую связан с дальнейшим развитием ее судьбы: станет ли она частью того мира, которого так панически боится ее мать?

Бракоразводный процесс — упрощенное изображение всего того, что происходит в спектакле. Изображение столкновения двух позиций, двух точек зрения. Но до самого конца зрителю не становится окончательно понятно, что есть «правда». Чему нужно верить. Каких персонажей окрестить положительными, а каких — бесконечно отрицательными. Есть ли такие вообще?

Иван Комаров изобретает аллегорию: образ животного, реализованный сперва в плюшевом кабанчике, а затем в поведении самих героев, копирующих звериные повадки ради одной цели — рыча, утолить свой аппетит. Финальным аккордом становится монолог той самой подруги детства Марины о баране, жертвенном животном, не успевающем испугаться перед смертью, не осознающем, что его жизни через долю секунды придет конец. Ее речь перебивает монолог судьи-трикстера о конце света.

Голос последнего растворяется в пространстве, неуслышанный.