Полноценная художественная литература всегда символична. Автор не просто рассказывает нам историю, не только стремится увлечь сюжетом и удивить образами, но и выводит читателя на более высокий уровень понимания жизни. Русская литература в этом смысле не является исключением. Её сюжеты, места действия и, конечно, главные герои представляют собой символы — иногда исторической эпохи, а порой и вечности.

Сегодня на литературный текст смотрят с новых и весьма неожиданных ракурсов. Возникновение большого потока информации позволяет полнее изучить реальность художественного произведения, открыв в нем доселе невидимые смысловые пласты. В результате, мы получаем новые прочтения Чехова, Толстого, Достоевского, Гоголя и, конечно же, Пушкина. О творчестве последнего я дальше и буду говорить с модной ныне психосимволической точки зрения.

Каждый раз, когда я начинаю писать о Пушкине, то констатирую, что филологических фантазий о нем высказано едва ли не больше, чем о любом другом русском писателе. А все потому, что произведения его столь сгущены в плане смысла и столь герметичны при всей своей ямбической открытости, что исследователю приходится чуть ли не силой вынимать из них потаённую истину. Это можно сказать не только о мистериальном «Медном всаднике» и нарочито обыденном «Домике в Коломне», о котором я, даст Бог, ещё напишу, но и о многих других текстах нашего пылкого и таинственного гения.

На этот раз я хочу поделиться с вами своими соображениями о «Евгении Онегине». Дело это, сразу скажу, неблагодарное. После монументальных комментариев Набокова и Лотмана, после множества статей, посвящённых первому в нашей литературе роману в стихах, только наивный обыватель или дерзкий выскочка способен на подвиг расширения смысла. Впрочем, сам-то я считаю себя восстановителем интеллектуальной справедливости.

Начну с того, что «Евгений Онегин» — это английская энциклопедия русской жизни. Почему я так коверкаю классический штамп? А вы прочтите роман внимательно… Два аристократа-интеллектуала, одного из которых автор сравнивает с Чайльд-Гарольдом, встречаются в сельской местности, где расположены их родовые имения. Во время бесед поднимают животрепещущие темы, острят, спорят, но при этом относятся друг к другу уважительно. Потом эти джентльмены знакомятся с милыми и хорошо воспитанными девушками, читающими, между прочим, Ричардсона. Все это происходит на фоне гамлетовских ремарок автора, язвительно, а порой и сладострастно, комментирующих нравы, быт, историю, политику, философию и т.д. Чем вам не «Дон-Жуан» того же Байрона, написанный, как мне представляется, человеком, разуверившемся во всём, кроме плотских удовольствий! А конфликт между Онегиным и Ленским, закончившийся гибелью последнего… Не намекает ли нам Пушкин здесь на то, что реально произошло между тем же Байроном и Шелли? Список смысловых англицизмов романа в стихах, поверьте мне, можно продолжить.

И все же, я хотел подробнее остановиться на другом моменте, а именно — на фамилиях главных героев произведения. С Лариными, вроде бы, филологи разобрались, вспомнив античных Лар, покровительствующих домашнему очагу. Нет смысла комментировать и такие яркие фамилии как Петушков, Гвоздин, Пустяков, Скотинин, Зарецкий… Они столь говорящие, столь фельетонные, что нагружать их дополнительными коннотациями мне лень. Впрочем, Зарецкого потормошить можно. На мой взгляд, в его фамилии скрывается указание на отшельничество, потусторонность и всяческую чертовщину. Недаром, именно Зарецкий сводит ещё недавно добрых приятелей в смертельном поединке.

А что там с фамилиями Онегин и Ленский? Знаете, все эти речные и озерные версии их происхождения меня никогда не устраивали. Нет, я вовсе не сноб, который морщит нос от банальных объяснений феноменов высокого искусства. Напротив, я всегда полагал, что сложные объяснения говорят о глупости объясняющего, которому вздумалось корчить из себя Альберта Эйнштейна.

Да, у вождя красной революции вполне мог быть псевдоним, совпадающий с названием одной из сибирских рек. Большевики и Сибирь — понятия масштабные и, как вы понимаете, неразрывные. Но вот Пушкин… Что ему, эстету и психологу, мистику и дамскому угоднику, до водоёмов северной и северо-западной частей Российской Империи! Конечно, если бы роман назывался «Евгений Невский», то я бы и голоса не подал. А если бы и подал, то по какому-нибудь другому поводу.

Действительно, при первом прочтении фамилий центральных мужских персонажей романа речная ассоциация возникает сама собой, блокируя попытки любых других интерпретаций. Но, поверьте, Владимир Ленский не более близок к Лене, чем Евгений Онегин к Онеге. Как я уже сказал, писатели, в особенности крупные, видят жизнь не только на сюжетно-бытовом, но и на символико-философском уровне. Так, если воспользоваться ужасно рафинированным жаргоном современных литкритиков, настроена их оптика. Соответственно, Пушкин, назначая своим героям те или иные фамилии, подразумевал что-то вполне конкретное и смысловое.

Какие ассоциации связаны у вас с образом Евгения Онегина? Наверное, школьные и университетские, которые сегодня так упорно стараются развенчать воспалённые умы некоторых филологов, перепутавших науку с играми бессознательного. Однако все мы, нормальные люди, знаем, что Онегин — сноб, ловелас, циник, светский щёголь, лентяй, полуночник, пустослов, неженка… Одним словом, человек весьма поверхностный. Чувствуете связь? Вся жизнь Онегина вполне закономерно связана с негой. Пушкин часто употребляет это слово в своих стихах, когда описывает разнообразные чувственные состояния своих героев. Я приведу лишь несколько характерных строчек из его творений разных лет: «Открой сомкнуты негой взоры…», «Когда, любовию и негой упоенный….», «Стон неги, вопли, дикий вой…», «Во тьме ночной вас услаждает нега…», « Я, право, неги сын!», «В назначенный природой неги час…», «Он стал рассказывать о ножках, о глазах, о неге…», «Сгорая негой и тоской…», «Для роскоши, для неги модной…».

Как видите, нега довольно часто ассоциируется у поэта с эротическим наслаждением, разгульной жизнью, забвением, ветреной модой, сном разума и другими проявлениями физического начала нашей природы. Онегин с его рассеянным образом жизни, внутренней пустотой и постоянным поиском новых впечатлений есть самый верный любовник Неги, которую он сполна испил, проживая в блестящем снаружи и холодном внутри Петербурге. «О, сладкая и гадкая нега!» — мог бы, наверное, крикнуть сам Пушкин, завязший по молодости лет в порочных сетях столичных жеманниц и дам полусвета.

А вот Ленский совсем другой типаж. Он мечтатель, романтик, поэт… В нем сосредоточилось все самое детское, чистое и цельное, что жило в душе Пушкина во время написания им стихотворного романа. Ленский, как вы уже догадались, в противовес изнеженному Онегину, является сыном Лени — святого для Александра Сергеевича состояния, благодаря которому приходит вдохновение и рождается истинная лирика. Поддержу свою догадку многочисленными строчками-примерами из пушкинских стихов: «Счастливой лени верный сын…», «Сын лени вдохновенный…», «Ленивец милый на Парнасе…», «Обожатель забав и лени золотой…», «Похвальна лень…», «Любовью, дружеством и ленью….», «Приди, о лень!» и так далее. Получается, что лень приравнивается поэтом к состоянию счастья и гармонии, в котором творец становится тождественен своему таланту. Недаром австрийского гения музыки, Моцарта, гений русской поэзии называет праздным счастливцем. Таков и Владимир Ленский в своей наивности, невинности и трогательной влюблённости в Ольгу Ларину. Именно их союзом любуется, пусть и недолго, мудрый автор, именно эта пара оставляет по себе самые светлые читательские воспоминания.

Что же получается? Изнеженный циник из одной лишь мимолётной прихоти убивает блаженного ленивца с душою рыцаря, нарушая тем самым покой одного богоспасаемого семейства. И, заметьте, никаких водоёмов, если не считать мельничного ручья, на котором и состоялся злосчастный поединок. Поэтому, давайте оставим споры, Онегин и Ленский — не водянистые, а вполне земные персонажи с конкретной символической нагрузкой. Их смело можно поставить в один ряд с другими психосимволами русской классики, то есть вместе с Хлестаковым, Ростовым, Карениной, Ставрогиным, Аркадиной, Мелеховым, Живаго и многими другими.

Справедливости ради стоит сказать, что я лишь чётче сформулировал догадки и озарения прочих, увлекающихся наследием Пушкина, авторов. Благодарю их за то, что поделились своими мыслями с широкой публикой. Надеюсь, что и мои соображения окажутся для кого-нибудь полезными. Читайте Пушкина, думайте над ним и учитесь у него быть людьми, а не выморочными персонажами с расплывчатыми фамилиями.