Create post

Пьеса для Эвелины

Сол Сильверстайн

1.

Очередной журнал в очередной раз отказал ему в публикации. На этот раз была отвергнута небольшая по объёму, но достаточно глубокая в содержании пьеса, подводящая к мысли о том, что на одну землю нельзя ступить дважды. Город медленно обступала двадцать восьмая осень его жизни. Сестра улетела на месяц в Стокгольм. Таким образом, он был полностью предоставлен себе и своим неупорядоченным размышлениям. Надо представлять осень в городе L, чтобы понять чувства и мысли, которые им тут же завладели. Вначале ему хотелось запить от полной разочарованности, но по-настоящему способным на это он не был: слишком любил себя, слишком следил за приливами и отливами вдохновения, слишком весёлым уродился. К тому же, осень в городе L выдалась столь тихая и солнечная, что сидеть и незаметно увядать в стенах однокомнатной квартиры было практически невозможно. И потому он, выпив для настроения коньяку и пробежав глазами несколько страниц из «Романтического эгоиста» Бегбедера, пошёл гулять без цели с железнодорожной окраины к центру города.

Он шёл по узким выщербленным тротуарам, время от времени поднимая голову на какого-нибудь прохожего: в этот день его особенно все интересовали. Его долгие взгляды на женщин вызывали с их стороны либо замешательство, либо одобрение, но редко-редко были совсем равнодушными. Пройдя около двух километров по залитому до крыш солнцем городу, он заскочил в полупустой троллейбус. За ним в салон вошли две студентки и сели напротив. С одной из них он, сам не понимая к чему, затеял игру в переглядывания. Её подруга вскоре это заметила и недовольно отвернулась к окну. Постепенно игра в переглядывания подошла к опасному рубежу и могла обернуться для него спонтанным знакомством с довольно красивой и вполне готовой к приключениям девушкой. Но тут ему стало невыносимо тоскливо… Так невыносимо, что за одну остановку до центра города он решительно встал со своего места и почти выбежал из троллейбуса.

2.

Через десять минут он уже сидел на уютной террасе популярной греческой питейной «Дия» и лениво изучал пёстрое и говорливое население соседних столиков. В середине недели, в зените рабочего дня питейная принадлежала туристам со всей Европы. Славянские и латинские фразы сливались здесь в единый хмельной гул и ему это чрезвычайно нравилось, так как он любил представлять себя в центре мировой жизни. Он искал в этой гуще лиц новых впечатлений и, возможно, будущих сюжетов. Надо сказать, что поиски эти довольно быстро себя оправдали. Слева и чуть наискосок от его столика пили из больших бокалов красное вино и курили две примечательные женщины: рыжеволосая и брюнетка. Лицо рыжеволосой не было ему видно, а брюнетку он разглядел прекрасно и, кажется, она его тоже. Рыжеволосая рассеяно слушала брюнетку и время от времени поводила плечами. Брюнетка, как он подслушал, говорила о каком-то современном писателе, которого она так внимательно прочитала и столь глубоко поняла, что теперь готова была сесть за серьёзное исследование его творчества. Женщина с рыжими волосами отвечала подруге полушутливыми и, вместе с тем, интонационно выверенными фразами. Ему даже показалось, что фразы эти произносились чересчур звонко и отчётливо, чересчур правильно. Он продолжал наблюдать за интересной парочкой и дождался первого длинного высказывания рыжеволосой:

 — За этим столиком он и оставил меня без долгих колебаний. Сказал только, что должен вернуться к своему больному чешскому отцу. Я слушала и понимала, что его решение как-то связано и со мной … Потом мой слух заволокла пелена, а когда она рассеялась, то его больше не было рядом. Только в его бокале ещё оставалось немного вина, что и раздражало и, неизвестно почему, обнадёживало.

 — Сразу можно было понять всю его …

 — Да, я знаю, Лиля. Он удивительный человек, — мягко остановила подругу рыжеволосая.

Потом они молчали. Потом снова курили и пили вино. Он ждал, когда они поднимутся и пройдут рядом с его засадой. Когда же это случилось, он наконец-то смог разглядеть лицо рыжеволосой. Их взгляды, словно два бильярдных шара, на мгновенье столкнулись друг с другом и тут же разошлись. Впрочем, ему показалось (только ли показалось?), что она непроизвольно улыбнулась уголком рта. Брюнетка лишь скользнула по нему оценивающим (но и слегка соблазняющим) взглядом и, чуть склонив голову на бок, плавно двинулась за подругой к выходу.

Солнце, как это часто бывает в переменчивом городе L, заслонила лёгкая дымка. Однако на сердце у него стало заметно светлее от вина и ощущения бесконечной свободы, которое настигает временами одинокого беспечного мужчину, склонного к художественным мечтам.

3.

После «Дии» ноги понесли его, свободного от любых обязательств, в Бернардинский костёл, где некоторое время, сидя на холодной дубовой скамье, он созерцал барочные изваяния массивных столпов и воздушные фрески свода. Театральность убранства была здесь столь вызывающей, столь сильным было предчувствие грядущего спектакля, что невозможно было сосредоточиться ни на молитве, ни на сколь-нибудь простой и безгрешной мысли. Позже он рассказал об этом ощущении своему знакомому — старому профессору в отставке, торгующему букинистикой возле памятника Ивану Фёдорову. Профессор отёр платком, заросший бородой и усами, рот и с красивым польским акцентом произнёс:

 — Католики всегда ставили образ превыше слова. И потому театр для них — это наиболее приемлемый способ общения с Богом. Кстати, о театре… В городе уже с неделю идёт спектакль «Кандида» по Шоу. Я был. И вам советую. Эта новая актриса… Не знаю, откуда она приехала, но стиль её игры… Давно я не покидал наш театр с таким лёгким сердцем.

 — Я посмотрю на неё.

Профессор угостил его коньяком из видавшей виды фляжки и кратко поделился последними новостями своей одинокой, но ни чуть не скучной, жизни. На этом они простились. Небо над L незаметно поменяло цвет с блекло-синего на ультрамариновый и быстрее погнало солнце на запад. Он ещё заглянул в две кофейни, в одной из которых встретил улыбчивую одноклассницу и чуть снова в неё не влюбился, снял деньги с банкомата, зашёл в общественный туалет и уже собрался ехать на свою окраину, но тут увидел на столбе театральную афишку, на мгновение задумался и резко поменял свои вечерние планы.

4.

В театральных кассах ему повезло: незадолго до его прихода были сданы два билета на места в средине зала. Несколько минут он разглядывал в полутьме изящные, едва прикрытые короткими подолами, ноги женщин города L, которые составили большинство заполнявшей зал публики и всегда готовы были к лёгкому флирту в виде пристальных взглядов и кокетливой игры со своими вызывающе густыми волосами. После третьего звонка, не интригуя публику дополнительным ожиданием, на сцену вышли актёры. Кандида появилась во второй части первого действия и сразу же погрузила пространство зала во внимательную тишину. В этой рослой рыжеволосой женщине, одетой в просторное белое платье, он с большим удивлением опознал незнакомку из «Дии». Камерное пространство позволило ему оценить все нюансы её игры, которая была и нова, и стара, и такова, что её нельзя было спутать ни с какой другой. Из буклета, приобретённого во время антракта, он узнал её имя. Во второй части спектакля он наконец-то поймал её взгляд. И затем уже до самого конца представления их взгляды встречались всё чаще и чаще. Теперь он жалел, что не взял с собой цветов и не мог бросить их к её ногам, как сделал бы на его месте экзальтированный театрал двух предыдущих столетий.

Минут за десять до окончания спектакля он встал и под общим неодобрительным взглядом вышел из зала. Ему хотелось, чтобы рыжеволосая Кандида заметила его жест и после спектакля мысленно возвращалась к нему.

5.

В один из следующих дней он рассеяно и неспешно прогуливался по Староеврейской улице и случайно поднял глаза на террасу «Дии». Там снова курили и пили вино два знакомых ему женских лица. Он развернулся и почти добежал до угла Староеврейской и Театральной, где ещё раньше заметил, торгующую поздними цветами, смуглую жительницу села.

 — Спасибо за талантливую игру, Эвелина, — сходу обратился он к женщине с рыжими волосами, положив рядом с ней причудливый сельский букет.

Подруги были удивлены и тронуты столь романтичным для нынешних времён жестом со стороны мужчины. Он представился и попросил разрешения сесть за их столик. Вскоре они уже мило болтали о театре, литературе и превратностях современной жизни. Эвелина, как выяснилось, узнала его и даже припомнила ему тот нескромный уход под занавес спектакля. Он изучал каждое её движение и понемногу влюблялся. Время убегало так стремительно, что, когда часы Ратуши пробили шесть по полудню, им всё ещё хотелось говорить и говорить друг с другом.

 — Лиля, мы проводим тебя до остановки, — сказала Эвелина, вставая из–за столика.

 — Ну, зачем это. Я и сама дойду. А вы гуляйте себе. Такая погода замечательная.

 — Мы проводим, Лиля.

И они ещё около часа бродили втроём по застигнутому врасплох осенью городу L. В парках и скверах намело жёлто-красные барханы листьев. Нисходящее солнце ласково обогревало прохожих и почти совсем не слепило глаз. Город L делался на глазах прозрачным от осеннего воздуха и многолюдным от студентов, нахлынувших из провинции. Они проводили Лилю до остановки… И точно также провожали её потом, когда вместе долго гуляли по старинным закоулкам города, а делали они это теперь довольно часто. Эвелина легко входила в разные роли и всячески развлекала компанию. Он читал им выспренние стихи и особенно яркие отрывки из своей отринутой литературным миром пьесы. Эвелине пьеса понравилась, но она просила его написать что-то специально для неё. И надо сказать, что он всерьёз проникся её просьбой.

6.

Через три недели, прошедшие в счастливых переменах, сестра сообщила ему, что стокгольмские друзья просят её остаться ещё на месяц, а она не видит серьёзных причин для отказа. Он сразу же понял, что сестра с кем-то познакомилась и немного потеряла голову. К радости за родного человека примешивалась у него горчинка ревности, которая, впрочем, не могла сильно повлиять на радужную повседневность, пришедшую в его жизнь вместе с Эвелиной. Да, теперь он был наполнен Эвелиной — её талантом, улыбкой, поддержкой и тем новым взглядом на жизнь, который она незаметно ему привила. Ничего друг другу не обещая, они каждодневно тянулись к друг другу, переписывались, перезванивались и делились творческими планами. Он старательно копил мысли для новой пьесы, она — играла Кандиду и Антигону, получая со всех сторон восхищённые отклики и рецензии. На неё приезжали смотреть из других городов, ей делали заманчивые предложения, а она говорила в своих интервью, что играет только для Бога и с радостью разломала бы крышу над сценой, чтобы Ему легче было созерцать жертвенную её игру.

Однажды Эвелина не ответила на его звонок, потом на второй, третий… Тревога и уныние в один миг завладели всем его существом. На следующий день, в неприлично ранний час утра, он позвонил Лиле, которая на удивление бодрым и бестревожным голосом назначила ему свиданье в «Дие». На Лиле было надето шёлковое платье с элегантным поясом, а волосы были уложены на греческий, снова вошедший в моду, манер. Неотразимая и немного печальная она сообщила ему, что Эвелина улетела к своему возлюбленному в Чехию.

 — К возлюбленному? В Чехию?

 — Я так поняла, что он не может там без неё.

 — А я не могу без неё здесь.

 — Such is our Evelina.

Затем они разговаривали и пили вино до самого вечера. Лиля веселела и расцветала перед ним, подобно тропическому цветку, нагретому лучами полуденного солнца. К половине девятого террасу заполнила студенческая молодёжь и они с Лилей на какое-то время погрузились в атмосферу смеха, поцелуев и двусмысленных переглядываний. Звучал бесконечный джаз. Сигаретный дым лениво плыл с террасы на освещённую фонарями и луной улицу. Камни мостовой поблёскивали в призрачном свете и это напоминало ему бликующую гладь венецианского канала. Теперь он всё дольше задерживал взгляд на подрагивающем от удовольствия лице Лили, а она всё меньше смущалась его откровенных, наполненных тоской и хмелем, глаз.

 — Закажу нам такси, — неуверенно сказала она, возвратив его с венецианского канала на Староеврейскую улицу.

 — Я бы не хотел прерывать наш разговор прямо сейчас.

 — Тогда продолжим его у меня.

 — Ты уверена?

 — Да, я хочу этого.

7.

Уже в такси он понял, что под платьем у Лили нет ничего, кроме тёплых и слегка потных женских прелестей, давно готовых к поцелуям и ласкам. Он положил руку ей на живот и сразу же был награждён долгим французским поцелуем. Неожиданная чувственность этой, живущей книгами, женщины его смутила.

Такси быстро несло их по улицам и переулкам L, едва подсвеченным, а потому особенно романтичным. Встречные прохожие, как это часто бывает ночью, казались таинственными и отчего-то преступными. Ему воображалось, что эта ночная публика глядит только на их автомобиль, всматривается во тьму салона, хочет содрать с них одежду… И он точно знал, что так происходит из–за Лили, переполненной желанием, волнуемой глубоким переживанием предстоящей близости с мужчиной.

Они вышли из машины и торопливо поднялись на третий этаж. Да, он отметил для себя только этаж: ничего другого сознание не желало фиксировать. Лиля артистично повернула ключ в замке, склонив, как она любила, голову на бок, показывая ему свою изящную шею, покорно ожидающую его поцелуев. Они провалились в тёмное чрево лилиной квартиры и долго целовались у самого порога, захваченные новизной ощущений, спешно изучая друг друга при помощи губ и рук.

Когда зажглись светильники, Лиля, не раздеваясь, упала на давно разложенный диван и, остановив размякший от вина взгляд на потолке, сказала:

 — Здесь так давно не было мужчины …

Он промолчал, но подошёл к ночному столику и взял с него увесистую чёрную книгу, на обложке которой золотыми литерами было выгравировано имя одного известного мифического героя.

 — Ты когда-нибудь гадал по Джойсу?

 — Нет, только по Библии и Гёте.

 — Давай погадаем на что-нибудь сокровенное.

 — Хорошо. Называй страницу и строку.

 — Люблю книги, в которых много страниц.

 — Я тоже.

 — 672 страница и 12 строчка …

 — Снизу.

 — Ок. Пусть будет снизу.

 — И так, ты готова к приговору Джойса?

 — Как никогда!

 — О, да тут вопрос: «Чем уравновешивались во мнимом равновесии её ума эти и подобные им изъяны её суждений о людях, местах и предметах?».

 — Обаянием, Джеймс. Тем обаянием, которого у тебя, если верить Клэр Голль, никогда не было

 — Достойный ответ.

 — Ответ литературного критика.

 — И умной женщины.

 — Которой хочется безумной ночи. Леопольд, ты еле держишься на ногах. Иди к своей Молли. Давай обо всём забудем и всех простим до утра.

Вместе они провели два дня и две ночи. Квартира-студия Лили смотрела окнами на модерновское здание скотобойни, декорированное люкарнами и каменными головами быков. В объятиях Лили он и сам чувствовал себя послушным быком, променявшим слова на сладострастное мычание.

На третий день Лиле позвонила Эвелина и попросила, чтобы та как можно эмоциональнее извинилась перед ним от её лица. Он был взбешён и, не смотря на искусные уговоры Лили, вырвался из цирцеевых объятий этой ненасытной в чтении и постельных забавах женщины.

8.

Только отъехав на автобусе достаточно далеко от Лили и её квартиры с видом на скотобойню, он поймал себя на том, что последние два дня постоянно думал об Эвелине. Он не мог смириться с тем, что она просто взяла и пропала из его жизни, начав какую-то иную и, возможно, совсем не подходящую ей жизнь.

В автобусе ехали пенсионеры и несколько молодых девушек. Он выбрал среди них самую привлекательную и следил за тем как она поправляет волосы, одёргивает тонкие брюки на пышных бёдрах, отвечает на телефонные звонки и переминается с ноги на ногу при каждом повороте автобуса. Так, пристально наблюдая за случайной красоткой, он благополучно достиг центра города. Здесь уже давно кричал, стукал, топал и гудел обычный будний день, который был настолько погружён в рой сиюминутных забот, что никак не мог поглядеть на себя со стороны, оценить великолепие своего подвижного целого.

Никуда особенно не спеша, он по привычке зашёл в артхаусное кафе «Tor», взял двойной эспрессо и попросил знакомого бармена включить «Кофе и сигареты» Джармуша. Этот фильм всегда помогал ему по-настоящему забыть насущную реальность и на полтора часа ощутить себя частью мировой богемы. Впрочем, фильм так и не смог полностью овладеть им. Воображение начало подсовывать какие-то свои образы, надиктовывать иные по смыслу диалоги. Он понимал, что из пучины его подсознания всплывает новая история и несказанно радовался её приближению…

В своём районе он очутился при последних лучах солнца, которое нехотя, словно не ведающий спокойных ночей старик, укладывалось спать за стену из жёлтых клёнов и тополей. Немного проводив солнце до его западной постели взглядом, он снова принялся думать об Эвелине и об их скоротечном знакомстве. Город L, сам того не зная, опустел без Эвелины и её редкостного таланта — грустно подытожил он свои раздумья, медленно разоблачаясь в прихожей.

И всё же, странным образом в этот вечер его не настигло чувство одиночества, а прилетающая из ниоткуда тоска так и не распростёрла над ним своих жутких крыльев. Более того, в нём постепенно начала утверждаться мысль о том, что Эвелина появилась в его жизни не случайно, что дух её никогда не выветрится из сердца, что благодаря ей он непременно добьётся Признания и Славы.

Он не знал, вернётся Эвелина когда-либо в сказочный город L или нет. Не знал он и её истинных чувств к нему. Но он точно знал, что через несколько минут наполнит бокал красным вином, зашторит все окна, включит свою любимую лампу, раскурит подаренную сестрой на двадцатилетие трубку и сядет писать новую пьесу… Пьесу для Эвелины.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Сол Сильверстайн

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About