Если Рита долго не навещала Стажинского, тот допоздна ходил по многолюдному L. от кафе до кафе. К нему часто присоединялись старые друзья, которые также любили шататься улицами города своей молодости, ставшего за каких-то пять лет настоящей Меккой для туристов с каким угодно достатком. В историческом центре днём и ночью бурлила разнообразная жизнь. На каждом углу выступали бойкие музыканты всех возрастов, нищие и цыгане выпрашивали деньги у слегка растерянных туристов, местные женщины приковывали взгляды мужчин ласковыми улыбками и оголёнными до предельных границ ногами, в воздухе постоянно висел аромат какой-нибудь еды и кофе. Люди ехали в L. за уличными впечатлениями и получали их в избытке. Где-то шумела война, делились земли, совершались теракты, ломались судьбы, а здесь, в L., празднику не было конца и ни одна, даже самая печальная новость, не могла надолго изменить этого счастливого положения дел.

Стажинский занял столик в своём любимом кафе «Бочка вина». Из окна, возле которого он сел с бокалом белого полусладкого, открывался вид на всегда оживлённую Староеврейскую улицу. Он мог сидеть тут часами, наблюдая за прохожими и посетителями «Хипстера», открывшегося на другой стороне улицы. В «Хипстер» ходили студенты и разные неформалы, которым хотелось показать свой наряд, напиться подешевле и вдоволь поболтать с весёлым барменом. Иногда Стажинский доставал блокнот и наспех зарисовывал какие-нибудь уличные сцены.

Сегодня он также следил за уличной жизнью, делая редкие глотки и думая о Рите. Когда сумерки изрядно сгустились и Староеврейскую подсветили фонари, «Бочку» стала заполнять шумная и уже слегка пьяная от наступившей весны молодёжь. В основном это были пары и компании девушек, занимавшие любые свободные места, стрелявшие во все стороны глазами и без конца поправлявшие свои длинные, как будто совсем недавно помытые, волосы. В других местах, где выпивка была дороже, а интерьеры претенциознее, эти же самые девушки могли сидеть, уткнувшись в гаджеты, лениво жевать салат или что-то горячее, насильно перекидываясь друг с другом пустыми фразами. Но в «Бочке», где всегда пахло дешёвым вином, столики были жутко неудобными и тесно сдвинутыми, а официанты норовили забрать у вас пустой бокал прямо из рук, девушки быстро заводились и болтали без умолку.

Барышня с мелированными волосами и фотоаппаратом на шее, которую Стажинский несколько раз встречал на богемных мероприятиях, продефилировала к барной стойки. Окинув быстрым взглядом пространство, Стажинский убедился, что свободных мест нет, что только за его столиком соблазнительно пустуют два видавших виды стула. Девушка взяла вино и на мгновение застыла возле стойки, внимательно изучая плотно забитое людьми помещение. Стажинский намеренно встретился с нею взглядом и сделал едва заметный кивок. Девушка, узнав его, улыбнулась и без долгих колебаний разделила его одиночество у окна. Эту мелированную красотку с карими глазами звали Мария.

Когда Стажинский открыл глаза, то первым, что он увидел, были изящно спутанные волосы Марии на соседней подушке. Он осторожно дотронулся до одной из прядей и покатал её между пальцами. Ночь была какой-то сумасшедшей. Давно у него не случалось таких ночей. И всё потому, что Мария с самого начала была готова к близости с ним. А он… Да, ему тоже давно хотелось молодой раскованной женщины, которая не задаёт лишних вопросов и не боится своих желаний.

Мария спала крепко и тихо. Осторожно подняв одеяло, Стажинский встал и налил себе в стакан воды. В окне забрезжило утро. На золочёные купола дальней церкви легли розовые пятна рассвета. Такие же пятна, подумалось Стажинскому, могли быть вчера на теле Марии от его хищных поцелуев. А эти островерхие купола… Как похожи они на её правильной формы груди. Чем больше он думал о Марии, тем радостней и тревожней билось его уже немолодое сердце.

Новая любовница Марка работала фотографом сразу в нескольких местах и получала за свою активность неплохие деньги. Видел он её нечасто и почти никогда не спрашивал, где и с кем она проводит время. Ему не хотелось надоесть ей, стать помехой для её молодых амбициозных желаний. Он также решил не ревновать её к другим мужчинам и не подвергать унизительным допросам. Любила его Мария или только дела вид, что не может дождаться их новой встречи? — этот вопрос Стажинский обходил стороной. Восхитительная близость, которую дарила ему эта раскованная женщина, сглаживала все углы и снимала любые противоречия.

В отличие от спокойного и по-матерински нежной Риты, страстная Мария жила каждой клеточкой своего тела. Без всякого стеснения она позволяла Стажинскому то, чего он никогда бы не попросил у Риты. Всегда игривая, всегда готовая взять губами его трепещущую плоть, всегда с кучей фантазий в голове, всегда чуть хмельная, почти всегда без трусиков и лифчика, это кареглазая менада, подглядывающая за жизнью через фотообъектив, быстро завладела податливой душой и отзывчивым телом художника Марка Стажинского.