Donate


radio.syg.ma is a community platform for mixes, podcasts, live recordings and releases by independent musicians, sound artists and collectives
Cinema
Music
Books
Art
Psychology
Philosophy
Society
Poetry
Prose
Theatre
Architecture
Technology
Notes
Self-organization
Map
e-flux
Tashkent-Tbilisi
more...

"Вадим и Диана", отрывок №11

Igor Lukashenok26/12/15 08:26

Наступила середина второго летнего месяца. Шёл обычный рабочий день. Я пялился в монитор и медленно сходил с ума. Тогда же мне позвонили с какого-то закрытого номера.

— Слушаю вас.

— Здравствуй, Вадим, — вкрадчиво прозвучал в трубке голос Коцака.

— Станислав? … Здравствуй …

— У меня есть важное сообщение.

— И …

— Я должен сказать тебе не совсем приятную новость.

— Что произошло?

— Видишь ли … Ты помнишь Лазареву? Ренату Лазареву.

— Мог бы и не спрашивать.

— Хорошо … Так вот, Рената Лазарева четвёртый день в больнице, в состоянии тяжелей некуда.

— Что с ней?!

— Она исполосовала ножом вены и потеряла кучу крови.

— Откуда ты …

— Разговаривал с её отцом. Он крупный бизнесмен, совладелец «Машука». Слышал об этом месте?

— Да, кажется …

— Одним словом, плохи ренаткины дела. Жалко её.

— Слушай, Коцак, ты можешь сказать мне адрес этой больницы?

— Могу. Но это частное заведение — туда всех подряд не пускают.

— А если договориться?

— Могу и это.

— Адрес.

— Пиши.

Как же пошло и поверхностно прозвучала эта фраза Коцака: «плохи ренаткины дела». « Но почему? Зачем она сделала такое с собой? Неужели моё письмо … Нет. Надо что-то решить. Надо придумать что-то здоровое и здравое. Как скользко кругом, как всё теперь болезненно и тонко …».

В клинику к Лазаревой я смог попасть лишь вечером. Меня так загрузили делами, что я едва помнил себя, но непрестанно думал о ней, пытаясь, хотя бы мысленно, держать с Ренатой живую связь.

Меня провели в одиночную палату, очень просторную и светлую. Здесь обоняние не резали, обычные для государственных больниц, запахи йода, перевязки, хлора, прокисшей еды в тумбочках больных und a.m. Здесь работал кондиционер с ионизатором воздуха; на хайтековском столике модно рисовалась фиолетовая, в золотой оплётке, ваза с орхидеями и тонконогая, чуть ниже ростом, чаша, заполненная фруктовым ассорти.

Меня оповестили, что состояние Ренаты крайне лабильно, что сейчас она спит и мне лучше не будить её. Я кивал головой, думая совершенно о другом, как всегда бывало у меня в подобных случаях.

Рядом с её кроватью сидел медведь абсолютно глупого плюшевого вида. Нет, в других условиях этот мишка показался бы мне верхом прелести. Но сейчас, увидев её особенное лицо, я разом потерял интерес к чему бы то ни было побочному, отходящему от главной темы — темы жизни и смерти.

Не будь у меня точной уверенности, что эта бледная с заострившимся келейным лицом девочка и есть та самонадеянная, исполненная рекламного оптимизма, Рената Лазарева, я бы не понял теперешнего её состояния. Действительно, жизнь всегда шире наших представлений о ней … Я видел перед собой врубелевскую царевну-лебедь, подбитую стрелой эпохи и, казалось, растерявшую всю вложенную художником инфернальность. В её болезненных скорбных чертах угадывалось спокойствие новорожденной правды, о которой она ещё не знала. Но одно лишь это случайное наблюдение (лучше иных диагнозов и прогнозов) обещало скорый исход; возвращение к прежней и, в то же время, абсолютно новой жизни.

Я наклонился к её ушку и очень тихо прошептал: я люблю в тебе всё то, о чём другие даже не догадываются. Мне показалось, что она шевельнула губами в ответ. Поцеловав её в подбородок и проведя тыльной стороной ладони по мягким прядям, я поспешил удалиться.

Пеший путь до офиса (так я сам для себя устроил) располагал к размышлению. Несмотря на то, что я заметил в Ренате следы грядущего выздоровления, внутри разрасталось жгучее неудобство. Внезапно мне открылась ложь последних дней и, вместе с тем, ложь всей моей прошедшей жизни. Я плюхнулся на скамью в ближайшем сквере, разведя руки в стороны по краю деревянной спинки. Сердце зашлось неровным пляшущим колотом. И не было сил преодолеть эту противную слабость.

«Сколько тщетного совершено! Сколько я учил жить других, не умея жить сам. Сколько эгоистической грязи вылил я на этот мир, не имея решимости следовать собственным словам. Сколько терпел; сколько времени прятался под личиной выжидательного бездействия. А ведь уходят (и уже ушли!) не дни, но годы — лучшие годы жизни, обещавшей вначале что-то особенное и героическое, вычитанное на страницах романов Купера и Скотта. О, как незаметно заводится в душе трусливая пошлость!».

Мимо проходили люди. Мимо проносились годы. Мимо проплывал июль, одетый в зрелую липовую зелень. Ноги сами собой несли меня по улицам и переулкам. Люди, деревья, архитектура — всё было узнаваемо и знакомо, но абсолютно немо. Так человек в пору глубокой депрессии видит лишь означаемые предметов, упуская их смысл — смысл бытия.

Пелена стала рассеиваться за два светофора до дома. Я остановился возле первого и впервые ощутил себя заложником города. Солнце завершало полдень. Люди, как всегда озабоченно и торопливо, шмыгали по зебре с одной стороны улицы на другую, старательно отводя глаза от грязного, в прорванной на спине и локтях зимней куртке, бритенького паренька, упавшего на колени в траву рядом с тротуаром. Паренёк неуклюже (и очевидно с большим усилием) повернул голову и посмотрел на меня мутным полубредовым взглядом, который говорил: «Помоги!». Я подошёл к нему.

— Братец, дай на пиво, — прогундел паренёк, разжимая красный мозолистый кулак, из которого выпали на траву две мятые десятки. — Мне бы потом до ларька только … Слушай, братец, а как домой попасть?

— Откуда ты? — спросил я, только теперь рассмотрев лицо паренька по-настоящему. На его мужественном прямом носу сидела коричневая ссадина. Рябые щёки, точно сухими брызгами, покрыты были бордовыми чёрточками царапин. А тонкие плоские губы обтянула шероховатая плёнка засохшей крови.

— Освободился я … неделю назад. В городе плохо, а мне бы домой сейчас … Братец, мне бы до ларька … — бормотал он точно в бреду.

— А куда тебе надо попасть?

— Надо в Чехов. Там сестра и соседка Таня. Ещё есть дядя в Москве … злой. Я неделю тут… Спал в гараже, когда избили … Документы, деньги … избили … забрали всё.

Я купил ему бутылку пива. Он сделал несколько глубоких жадных глотков.

«Господи, ведь он примерно одного со мной возраста, одного поколения. Но как низко в нём пала жизнь. Для чего он рождён на этот свет? Неужели для того только, чтобы служить страшным примером для остальных, чтобы всю жизнь искупать свою дурную наследственность — жить для страдания, а не для счастья».

— Мы по машинам работали … Я четыре года открутил. Вот теперь бы сестру увидеть … Она у меня закончила институт, отличница … И Танька … Таньку бы тоже хорошо … Братец, мне бы попасть в нормальное место … Помоги, братец.

— Может милицию за тобой вызвать? Там отоспишься и разберёшься во всём. Там тебя сориентируют.

Паренёк утвердительно мотнул головой и я набрал «02». За ним довольно быстро приехали двое неопрятных дядек с автоматами. Он покорно исполнял все команды, но его для приличия дважды не сильно пнули в бока. Он молчал, потом шлёпнулся в зарешеченный багажник и застыл.

По прошествии самого малого времени я был уже дома и закидывал дорожную сумку первыми, попавшимися под руку, вещами…

Путешествовать. Шествовать своим путём. Стремиться навстречу с самим собой, не зная, с кем или с чем предстоит встретиться. Были времена, когда путешествия совершали либо с целью исследования, либо по соображениям торговли, либо из желания завоевать новые девственные земли.

Существовал первобытный простор для фантазии и для действия, желающего воплотить эйдосы в земные доказательства. Человек действительно ощущал себя вечным странником, ибо не знал пределов мира, но содержал в душе страсть — природную расположенность к подвигу и авантюре. Люди в ту пору мало думали о себе — в том смысле, что предпочитали самокопанию самовыражение, анализу синтез, а раздробленности цельность. Жаль, что идеализм довольно быстро уступил место однобокому скепсису, благополучно дожившему — с небольшими романтическими заминками — до наших дней. Следующее высказывание (главным образом его назидательный аспект) просим рассматривать как типичное для нашего времени заблуждение: Бессознательное путешествие к центру души само по себе прекрасно, художественно. Тогда как сознательные глубинные копания требуют некоторой осторожности. Важно помнить, что во внешней среде и среде внутренней есть для отдельно взятого индивида органические пределы. Есть окончательно непреодолимые в реальном мире сверхсистемы и есть более неделимые в сфере внутреннего первосистемы. То и другое — божественные крайности, внешняя и внутренняя вавилонские башни, неисчислимые и неописуемые бесконечности.

Путешествие продолжается …

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About