Create post

"Вадим и Диана", отрывок № 6

Глядя в лобовое стекло старенькой «Волги», я думал обо всём сразу. Разум пытался объять сколь можно больше явлений, людей, событий, фраз… Он, как усердный и внимательный следователь, старался запомнить каждую, пусть даже самую ничтожную деталь из многих, посланных ему по каналам чувств. Он брал новую заготовку в свои умелые чуткие руки, смывал грязь, подспудно обдавая теплом творческой заинтересованности, и уверенными провидческого размаха движениями избавлял материал от всего лишнего, от всего пошлого и грубого, навязанного миром стереотипных заблуждений. Потом он некоторое время любовался новым творением, закаливал его совсем ещё мягкие грани на огне вечности и счастливый от ясного понимания содеянного отправлял в надёжный архив памяти. И однажды, в самый неожиданный миг бытия, когда его хозяин мучился очередным неразрешимым сюжетом, разум вовремя доставал из кладовой ту единственную, казалось бы давно утерянную, подсказку: гроза проходила стороной, сомнения отступали.

Мы застыли на светофоре, а разум, категорически отказываясь пережёвывать насущное, диктовал мне примерно следующее: «Подозрительно отношусь к завершённой человеческой красоте. В её идеальности мне видится безнадёжность. Вдохновляет же меня красота иного рода — пикантно испорченная природным дефектом. Есть особая напряжённая гармония между высоким лбом и едва очерченным подбородком, между непостижимо бирюзовой глубиной глаз и надломленной линией носа, между утлыми бёдрами и, налитой кипучим вином, грудью…»

«Летящей походкой ты вышла из мая» — неожиданно раздалось в салоне такси. Это престарелый десантник, видимо устав от моей тишины, включил магнитолу. Дальше ехали под музыку, обгоняя зелень с буквой «У» и вынужденно уступая дорогу здоровенным джипам с пуленепробиваемыми физиономиями. Мне так по душе были эти песенки из прошлого, так хорошо дышалось у чуть приоткрытого окна цветущей полнотой мая, что когда после резкого поворота автомобиль замер, и водитель медленно протянул «приехали, парень», я сразу скис и разочарованно вздохнул. Таксист по-своему истолковал моё состояние:

— Да, брат, не радостные тут места. Днём ещё туда-сюда, а уж вечером… Ну, бывай! — кивнул он мне, пыхнул сигаретой и укатил по своим нескончаемым развозным делам.

Район (точнее — генетическая родина Андрея Зотова) и в самом деле мало радовал глаз. Задуманный историей как фабрично-заводское предместье, в советское время он стал главным промышленным центром города, который давно пережил и свой расцвет, и краткую стабильность, и клиническую смерть конца эпохи. Что представлял он собой теперь? Нечто пришибленное и гнилое, хранимое озлобленной памятью в тревожной тишине текущего дня. Его население по инерции тянуло потную лямку круговой поруки, изрыгая в недолгих перерывах матерные упрёки на голову всегда виноватого государства. Единственным утешением этих отчаянных людей была дешёвая водка, семейные разборки у экрана телевизора да кулачный бой на крыльце местного дома культуры, работающего не по графику, но по одной лишь прихоти его бессменной директрисы.

Зотов обитал в небольшой, покоящейся на кирпичных тумбах, избе, которую украшали красные облупленные наличники. Вместе с ним в доме бытовали отец и мать — работники местной текстильной фабрики «Красный путь». Зотов родился умным. Бабушка (преподаватель русского и литературы в отставке) поспособствовала качественному расширению его актуально-уличного сознания. Уже подростком Зотов размышлял о самом тяжёлом и больном. Он тонко чувствовал фальшь и подлость в отношениях его родимой периферии с центром города, где роились большие деньги и жили совершенно другие люди — хозяева жизни, ловкие приспособленцы, ненасытные рвачи… Андрея тянуло высказаться, он просто благоговел перед лобовым публичным словом. Счастливой чертой его, от природы взбалмошного, характера являлось умение разговаривать с простым народом на доступном наречии, не опускаясь при этом до инвектив и жаргонных упрощений. В университет Зотов поступал дважды… И поступил на факультет политологии и права, умудрившись занять единственное бюджетное место. Восьмидесятилетняя бабушка Андрея так обрадовалась успеху талантливой кровинушки, что тут же слегла и через три месяца благополучно перешла в мир иной, посчитав свою воспитательную миссию вполне завершённой.

Два года Зотов учился ровно и пар не пропускал, более того — инициировал открытие межфакультетской стенгазеты под названием «Наше дело правое», чем вышиб слезу одобрения у кафедральной геронтократии. Ему открылся доступ к широким студенческим массам; довольно быстро нашлись и единомышленники — наивные, опьянённые молодостью и либерализмом. С начала третьего курса Зотов резко полевел. Нацепив значок анархиста, он пропускал занятия и тайком, во время напряжённого лекционного процесса, расклеивал пасквили на стенах курилок и туалетов. За этим антиобщественным занятием я и застал его однажды, случайно забежав в клозет на этаже политологов. Он смутился, но не стушевался, пожал мою руку, а затем представился Андреем Зотовым — гуманитарием по рождению и леворадикалом по призванию. А я скоро признал, что передо мной личность с твёрдыми убеждениями. Мы проговорили целую пару, выкурив пачку сигарет. Его миропонимание не совпадало с моим практически ни в одном положении, но его эрудиция, манера высказывания и сыплющий искрами взгляд подкупили бы любого, даже большего чем я, политического скептика. Он прочитал несколько стихотворений, таких новых и таких непохожих на него, что мне пришлось поверить в исключительную даровитость этого молодого шатена с чёрной лентой на растрёпанных волосах. Когда просипел звонок, он вручил мне пару агиток, на одной из которых оставил номер домашнего телефона, я продиктовал ему свой и мы простились.

Долго не решался я позвонить ему. Но, неожиданно, он проявился сам и предложил мне посетить тайную сходку «Ассоциации Радикальных Инициатив» («АРИ»). Сходка проходила у него дома — сразу после ухода родителей на смену. О её течении и последствиях можно говорить целую страницу (чего от меня никто не дождётся). Зотову она долго помнилась по глубоким отметинам вдоль спины: отец бил Андрея куском ремённого привода.

Сходки «ариев» после этого случая не прекратились, но проходили теперь в помещении старого заводского сарая, где было установлено что-то вроде трибуны. В то время всё это выглядело очень авангардно и свежо. Однако погода быстро изменилась. Подул новый ветер. Зотов почуял его силу в отделении милиции, куда был доставлен с очередного несанкционированного митинга. Ему объяснили, что в государстве, наконец-то, наступила полная и безоговорочная демократия, что надо соответствовать, что больше нельзя вести себя так по-варварски и, вообще, много чего теперь нельзя. Разом поумневший Зотов, к большому неудовольствию единомышленников, распустил «АРИ», а сам умчался на целый месяц в Петербург. Там он пил, шлялся по изменившемуся Невскому и встречал со своей давней знакомой холодные октябрьские рассветы возле медного всадника, повторяя, разгорячёнными от поцелуев и вина губами, заветные строки из Мандельштама и Блока.

Я по привычке стукнул с улицы в окно прихожей. Послышались уверенные шаги и лязг, вылетевшего из петли дверного крючка. Дверь широко растянула пружину-возвратник и в тёмном проёме на предпоследней ступеньке лестницы образовалась плотная фигура Зота. Он был одет в тельняшку навыпуск и джинсы-клёш с двумя махрящимися порезами на левой штанине; голову покрывал чёрный берет с приколотой октябрятской звёздочкой. Зот улыбнулся, обнажив дырку на месте выбитого резца.

— Рады, рады… заходи, — густо пробасил он в мою сторону. Мы пожали друг другу руки и обнялись.

Солнце понемногу завершало извечный дневной обход и уже прощалось с землёй багряными репликами перегулявших зрелость лучей. Вдалеке, поверх низеньких избёнок и бараков, нагло смолила заводская труба. Ветер выхватывал из дымной громады небольшие сажистые облачка, но быстро давал им волю и они становились прозрачностью неба.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About