Случилось так, что одного человека бросила его девушка, причем прямо в социальной, так сказать, сети, то есть на глазах у всего честного народа. И хоть бросила она его в социальных, но ведь барахтаться-то ему — под лайки упомянутых злопыхателей — в сетях личной судьбы. И что теперь прикажете делать? Оказывается, все поправимо, если обратиться к «Фрагментам любовной речи» Роллана Барта, выпущенных «Ad Marginem» в рамках совместной издательской программы с музеем современного искусства «Гараж». Именно там можно найти точную инструкцию о том, как производить впечатление, демонстрировать свое горе и заодно любить литературу в качестве самонаказания.

Итак, что в данном случае можно предложить жертве социальных сетей? Ну, например, аскезу. «Чувствует ли он себя виноватым перед любимым человеком или же просто хочет произвести на него впечатление, демонстрируя свое горе, влюбленный субъект в качестве самонаказания налагает на себя аскетичное поведение, — моделирует поведение жертвы автор «Фрагментов…». Если точнее, то в данном случае бывшему возлюбленному стоит сказать, что «поскольку я виновен и в том, и в этом, я себя накажу, я попорчу свое тело: коротко остригу волосы, скрою за темными очками взгляд, посвящу себя изучению сухой и абстрактной науки», и больше ни на какие марши сомнительных ориентаций не ходить и разные вещества вовнутрь не принимать. Только наружу, только хардкор. Аскеза ведь, хоть и в социальных сетях.

Если же серьезно, то довольно сложно сказать, с каким тайным умыслом была написана эта книга. Ведь писал ее известный ученый-семиолог, а читается она словно вышедшая из–под пера гламурного персонажа биография в отрывках, ужимках и отвлечениях. Неудивительно, что «Фрагменты любовной речи» Роллана Барта сразу же после выхода во Франции в 1977 году стали бестселлером, возведя автора в ранг новейших поп-звезд сродни Энди Уорхоллу и Сальвадору Дали.

Ведь и впрямь, мало что связного можно сказать по поводу любви, если только не вздыхать об этом на скамейке и не серенадить под окном возлюбленной. Науке этот жанр всенародного творчества поддается с трудом. Впрочем, Барт особо и не старается, подходя к этой проблеме с аналитической точки зрения. «Что я думаю о любви? — вопрошает он в предисловии. — В общем и целом — ничего». Более того, как истинный ученый, автор полагает, что «после первого признания слова “я люблю тебя” ничего больше не значат; в них лишь повторяется — загадочным, столь пустым он кажется, образом — прежнее сообщение».

Итак, чаемая научная серьезность «Фрагментов…» весьма условна, поскольку стройной теории и четких выводов фрагментарность не предусматривает. Любовь исследована здесь так, между делом. «Чтобы составить сей сюжет, мы «смонтировали» вместе куски различного происхождения, — узнаем мы из книги. — Кое-что здесь — из систематического чтения. Кое-что — из навязчиво перечитываемого. Кое-что — из прочитанного случайно. Кое-что — из дружеских бесед. Кое-что, наконец, из воспоминаний самого автора».

Понятно, что в какой-то мере тот же автор «Фрагментов…» персонифицирует и вышеуказанную утопию любовных излияний, и себя как интерпретатора оных. Но что определяет их взаимосвязь? Латентное чувство самого Барта? Обида на весь мир за неуважительное отношение к блаженным возлюбленным? Желание отомстить самому себе, капризному и нерешительному? В книге Барта нет ни решений этих вопросов, ни даже подсказок. Но именно экзотические «Фрагменты…» превращают Ролана Барта в Ролана Барта, а не в инструмент для занудных рассуждений о любви.

Влюбленный, по Барту  явление аномальное, непредсказуемое, безответственное. «Влюбленный бредит, но бред его глуп, — сокрушается он. — Кто глупее влюбленного? Он столь глуп, что никто не осмеливается публично держать за него речь без серьезного опосредования: романа, театра или анализа». И если уж случается так, что общество игнорирует романтику влюбленности, не воспринимая всерьез ее любовные романчики и театральную истому, то стоит вступиться и написать в отместку серьезную книжку о любви.

Но даже в этой условной «фрагментарности» Барт остается Бартом, то есть, ученым, чьи книги вполне можно предложить широкой публике. Ну, а фрагменты у него всего лишь задают пространство, поскольку любовь двусмысленна: для кого-то это секс, а для кого-то  его гигиена. Пускай даже в социальных сетях.

Так, лавируя между Сциллой любви и Харибдой литературы, Барт то и дело оговаривается, что его мало интересует предмет беседы. Как, врочем, и «природа чувства», а также наличие и пол влюбленного, которые для автора-семиотика абсолютно не важны. Конечно, любовь  это в первую очередь действие, но только не для него, тайного и сладострастного влюбленного в изнанку чувств, строфику и фонику телесной связи, культурный аккомпанемент всяческой любовной предыстории. Казалось бы, куда легче использовать при этом классические схемы из истории литературы. Но для их формализации не требуется ничего, кроме здравого смысла, а его Барт как раз избегает. Наверное, подобным и объясняется популярность этой книги, чей автор пускай и «филологически», но страдает, предлагая по бартеру свою любовь взамен литературного анализа.

В самом деле, как перманентно и латентно влюбленный индивид, Барт не может смириться с осмеянием и изгнанием милого его душе любовного лепета из повседневности. Вот почему любовь исследована здесь между делом, в пылу тайного чувства, за столиком в полуденном кафе, за разглядыванием смазливых жиголо. Именно таким необязательным образом, устами влюбленного в книжке Барта с нами говорит Литература, стиснутая в пылких объятиях филолога, а сама Любовь оказывается лишь средоточием культуры: набором цитат, вздохов на скамейке и песен при луне.