Ставя перед собой целью создание теории — если не сказать, определённой картины мира, мировоззрения — представляется необходимым внести ясность, в первую очередь, в вопросы познания. Как, почему познание вообще становится возможно? Какие методы, способы познания существуют? Каковы его пределы (что мы можем думать на этот счёт с высоты современного знания)?

В свою очередь, чтобы ответить на эти вопросы, необходимо, как минимум, очертить тот «горизонт» знаний (представлений о реальности), что достигнут современной наукой. Как если бы она (под стать своему объекту исследования — мирозданию) могла быть помыслена как нечто целое, не-имеющее-в-себе-разрывов и «всеобъемлющее»:

— Применительно к астрофизике и космологии таковым «пределом» является 10^-37 секунды с момента Большого взрыва. Что было до этого — нам неизвестно, т.к. модели, основанные на современных представлениях о физике, перестают работать, не могут быть экстраполированы за эту черту;

— Другим таким «пределом» является невозможность иметь сколь-нибудь ясное представление о том, что происходит за горизонтом событий чёрных дыр (т.е. в пределах области, гравитация которой столь сильна, что даже частицы света не могут вырваться из неё на просторы Вселенной обратно);

— Ещё одним таким «пределом» является принцип неопределённости Гейзенберга, согласно которому невозможно знать одновременно расположение частицы и её заряд;

— Другим «фундаментальным парадоксом» является вторая теорема Гёделя о неполноте, профанная формулировка которой гласит, что всякая знаковая система либо неполна, либо внутренне противоречива. Как следствие этого она «ставит крест» на попытках внести в любую структуру (будь то естественный язык или матаппарат той или иной науки) какую-либо «окончательную» ясность и определённость. Иными словами, исключение двусмысленности, неопределённости и парадоксов становится невозможно уже на уровне знаковых систем (впрочем, ещё раньше противоречие утверждалось как фундаментальное свойство — равно как залог развития — природы и самой логики в рамках гегелевской диалектики). Знаковых систем, посредством которых осмысление материалов, поступающих от органов чувств, только и становится возможно, в мышлении (не говоря уже о парадоксах, содержащихся в самой реальности, см. предыдущий пункт: речь должна идти скорее о «парадоксах 1-го» и "2-го порядков").

Таковы наиболее общие возражения «гносеологическому оптимизму», согласно которому, во-первых, познание возможно, а, во-вторых, в реальности нет ничего, что нельзя было бы познать (посредством науки). Иными словами, познание возможно и познаваемо всё (благодаря научному методу). Здесь, в свою очередь, возникает вопрос о том, что есть «наука» и «научный метод». Однако, прежде чем продолжить движение вперёд, необходимо сделать шаг назад и рассмотреть предыдущие пункты более подробно.

Нельзя сказать, что перечисленные выше положения неуязвимы для критики, скорее наоборот. Проще критики, высказанной в первом пункте, может быть разве что контраргумент (совершенно правомочный) о том, что пока у нас просто нет достаточно точных приборов и совершенных теорий, чтобы ответить на вопрос, что было в период с момента Большого взрыва до 10^-37 секунды после него (если не сказать, что предшествовало самому Большому взрыву). В частности, ответу на этот вопрос призвана теория квантовой гравитации (которую ещё только предстоит создать). Иными словами, мрак невежества будет расступаться перед человечеством тем больше, чем ярче будут гореть огни его познания. Аналогичные соображения могут быть высказаны, в принципе, также касательно второго пункта — о непостижимости того, что «по ту сторону» горизонта событий чёрных дыр.

Вместе с тем другие пункты критики сохраняют, с нашей точки зрения (как минимум, уровня знаний автора этих строк) свою действенность. Речь при этом, разумеется, не о том, чтобы понимать, прочитывать пункт о неопределённости буквально. Вопрос не в том, что нам — во что бы то ни было — стало необходимо знать и заряд, и положение частицы одновременно применительно к какому-то конкретному эксперименту. Постановка вопроса именно что философская — что наше знание в принципе — т.е. на уровне законов природы (если не сказать математической логики) — не может быть тотальным, всеобъемлющим, «абсолютным». Аналогично — касательно знаковых систем, рефлексия относительно которых (в ещё большей степени — того, создание чего в них, с их помощью возможно), с одной стороны, может продолжаться сколь угодно долго, а, с другой, никогда не обрести своего подлинного, «объективного» окончания, завершения. На этом основана любая традиция толкования, схоластика (понимаемая в широком смысле).

Но это только одна сторона вопроса с которой читатели (быть может, более искушённые в квантовой физике и/или работах Витгенштейна) имеют полное право не соглашаться. Однако помимо вышеперечисленных соображений критического свойства (часть из которых, как минимум, не достигает своей цели) есть ещё одно, претендующее на то, чтобы ограничить пределы познания (и если не познания вообще, то, как минимум, научного). Более того, оно прямо проистекает из самой природы науки, её целей и задач.

В сущности, наука не столько объясняет, сколько описывает. Она выводит законы природы (прежде всего, физические), которые «бьются» с практикой. Практика оказывается первейшим критерием истины. В равной степени это касается и математики, из множества схем и моделей (создание которых допускается в ней теоретически) востребуются лишь те, по отношению к которым удаётся придумать, как применить их практически (иными словами, соображения праксиса преобладают и в одной из наиболее абстрактных сфер человеческого знания).

Однако наука не даёт объяснений, почему мир именно таков, каков он есть. Она выводит законы и константы физического мира на основе независимой экспериментальной перепроверки, но не даёт объяснений того, почему значение констант таково, каково оно есть. В частности, она не даёт ответа на вопрос, почему само сочетание констант именно таково, что в (такой) Вселенной становится возможно не просто усложнение материи (скажем, до уровня атомов и молекул), но также возникновение жизни и разума (т.н. антропный принцип). Как минимум, становится возможно потенциально (а на больших масштабах времени и пространства — едва не неизбежным).

На это, в свою очередь, можно ответить, что наука не может и не должна объяснять такие вещи. Не может, потому что у неё нет методов, которые позволили бы дать ответ на эти вопросы (в то время как идеи мультивселенной — предполагающие возможность существования «параллельных» вселенных, в т.ч. с разными наборами физических констант — не находят должного подтверждения). Таким образом, само принятие позиции о том, «может» или «не может» (не говоря уже о позиции «должна» или «не должна») оказывается зависимым в немалой степени от «личного мнения» самих учёных (их сообщества, в т.ч. как некой «организованной институции»).

Может и должна | Может, но не должна

Должна, но не может | Не может, и не должна

Рассматривая все четыре логически возможные варианты ответа на этот вопрос, отметим, что в случае «не может и не должна» наука де-факто слагает с себя претензии на то, чтобы выступать в качестве универсального (если не сказать единственного) способа познания. Иными словами, признаёт, что сфера её собственной «гносеологической ответственности» ограничена, прямо ограничивается сферой опыта, эксперимента (притом повторного, независимо проверяемого). Таким образом, из сферы «собственно научного» познания выпадает целый ряд явлений, которые, с одной стороны, несомненно существуют, а, с другой, имеют сугубо индивидуальное проявление (каковыми являются сны наряду с шаровыми молниями).

На это, в свою очередь, можно ответить, что у нас нет иных способов познания, кроме науки (если не сказать, научного метода в лице независимого эксперимента, в частности, наблюдательного). В этом, пожалуй, одно из наиболее ярких различий науки и религии: наука описывает природу, но не даёт ответов на «предельные» вопросы (которые носят, в том числе, этический характер), в то время как религия даёт объяснение (если не сказать придаёт смысл) всей реальности (основываясь при этом не на знании, а вере). Иными словами, их сферы фактически не пересекаются (если не сказать, что учёные не признают существования трансцендентного, в то время как краеугольные камни самой физической картины мира — законы природы и константы — не рассматриваются ими в качестве «предельных» оснований).*

Таким образом, принятие позиции, согласно которой познание ограничено сферой науки, означает автоматически, что само познание оказывается ограниченным сферой повторяемого эксперимента. Такой подход представляется неприемлемым ввиду того, что целые отрасли человеческого опыта оказываются, таким образом, «за бортом» (прежде всего такие как логика, этика, эстетика, философия языка, сознания, математики, — равно как самой науки, естествознания, — а также теория толкования сновидений, известная как психоанализ). Иными словами, задача не в том, чтобы представить всё богатство и разнообразие проявлений реальности вмещённым, вмещающимся в «прокрустово ложе» экспериментальной проверки (хотя именно к этому, по-хорошему, и нужно стремиться), но, напротив, перечислить (если не сказать, что «сформировать») совокупность методов и способов познания, которые охватывали бы реальность во всей полноте её проявлений. Цель, в свою очередь — создание определённого понятийного аппарата, языка, «метадискурса», который позволял бы осмыслить как можно большее число проявлений реальности (в идеале — все). Именно поэтому так важно начинать с вопроса об основах, основаниях, причинах.

По-хорошему, чтобы ответить на вопрос о методах, необходимо дать определения тому, что есть «наука» и что есть «философия». В конечном итоге, далеко не все сферы человеческого знания, носящие название наук (в частности, история) соответствуют критерию экспериментальной проверки (что, однако, не мешает ей действительно быть наукой, имея, при этом, собственные гносеологические ограничения и «пределы»).** Это — задача последующих изысканий. Пока же достаточно зафиксировать, что философию, как минимум, ещё рано списывать со счетов. Однако обольщаться по её поводу также не стоит. Применительно к каждому её направлению, по-прежнему сохраняющему актуальность, необходимо «сознательно отрефлексировать» совокупность его собственных методов.

То же самое касается психоанализа. Его актуальность сохраняется (если не сказать, что растёт) прямо пропорционально прогрессу естественных наук в сфере сознания и человеческой психики (в этом отношении следует отметить относительно недавнее появление такого направления, как нейропсихоанализ).*** Однако и здесь лежит целый ряд вопросов, имеющих прямое отношение к теории познания (и дополняющих, соответственно, «гносеологическую картину» XXI века). Можем ли мы доверять психоанализу? В чём его метод? Формализуем ли он, сводим ли к определённому алгоритму, «схеме» (и если нет, то почему)?

---

* В частности, это может быть обосновано тем, что за теми законами и константами, что известны сейчас, могут скрываться некие другие, более «общие» закономерности (которые могут быть обнаружены в случае реализации проектов физики типа Grand Unified Theory или Theory of Everything), которые — в этом смысле — были бы более «основательными», однако судить о них сколь-нибудь определённо при нынешнем уровне физических представлений не представляется возможным.

** Речь может идти, в частности, о нехватке (либо вовсе отсутствии) источников (первоисточников) применительно к конкретной тематике.

*** Новейшее исследование в этой сфере — работа Д.А. Узланера «Объективная субъективность: психоаналитическая теория субъекта» (Изд. дом Высшей школы экономики, 2021).