Маяковский. Трагедия. Всем.

Главным в поэзии Маяковского была и остается его одержимость гуманистической идеей освобождения человека через его возвеличивание. Возвеличивание, которое, явственно предъявив самим названием своей ранней трагедии “Владимир Маяковский”, он непреклонно и неустанно будет воспевать на протяжении всего творческого пути. Воспевать своим уникальным языком, в мелочах описывающим окружающую действительность.

Именно с описания действительности начинает свой сюжет премьера в Гоголь-центре “Маяковский. Трагедия” — последняя пятая вершина проекта “Звезда”, который Кирилл Серебренников задумал, воплощал и довел до цельности, даже будучи изолированным подлым домашним арестом. Пять ведущих театральных режиссеров поставили пять спектаклей про пять выдающихся поэтов XX века. Все они получились разные. Но всех объединяет одна общая особенность — сцена, выполненная в виде пятиконечной звезды.

Первое же, во что упираешься, попадая в зал на спектакле “Маяковский. Трагедия” — это набившие оскомину всем жителям Москвы бело-зеленые заборы, возведенные на неизменной сцене-звезде, и индустриальный шум охватившей столицу реновации. Та самая воспеваемая Маяковским действительность вошла в зал задолго до зрителей.

Свет гаснет, и вспыхивает огромный экран, на котором некий архитектор активно обсуждает с чиновником и прорабом обновление площади Маяковского. Сцена пуста. Обсуждение проходит “там”, в мире действительности, из которого ты только что сбежал в порыве эскапизма.

Под грохочущие отбойными молотками звуки, ты наблюдаешь немую метафору недавнего состояния страны — креативный, творческий класс со стаканчиком смузи в руках пытается доказать толстобрюхому чиновничью как сделать “более лучше”.

В этот момент в кадре возникает сын архитектора — ребенок как символ будущего. Именно ему придется качаться на новых модных качелях. Именно ему эта насильственно насажденная плитка должна стать родной.

В этот же момент на сцене появляются гастарбайтеры, люди черновой работы, с дошираком в руках, которые вне зависимости от результатов спора чиновничья с креативным классом выполнят все ровно с таким же отношением, какое получают от окружающих жителей столицы каждый день.

Мальчик уходит бродить по площадке, переходя “оттуда” с экрана “сюда” на сцену, где происходит трогательная картина взаимодействия ребенка с рабочими, которых другие особенно замечать не хотят. Ребенок идет дальше и падает в открытый люк.

Все представители современной России выбегают на сцену — всполошенный архитектор, безучастный чиновник, участливый прораб. Прибывают спасатели, врачи, полицейские, конторские и офисные служащие, и все злосчастный люк обступают. Глядя на изувеченного внизу ребенка, они обмениваются репликами из легендарного стихотворения “Что такое хорошо? Что такое плохо?”. Эта сцена виртуозно прописана. Вот полицейский решает, что он хочет, а что не хочет вставлять в свою “книжку” (протокол), вот врачи уверяют отца, что такое падение “плохо очень для ребячьей кожицы”. Но захватывает совсем не то как убедительно знаменитое стихотворение разложено по современным ролям, а то, что перед тобой вся Россия на разный лад лозунгами рассуждает о каком-то плакатном “морализме” пока на дне колодца лежит покалеченное будущее. Будущее, которое еще можно спасти.

Таков пролог спектакля “Маяковский. Трагедия”, где пока не было ни слова из трагедии “Владимир Маяковский”, по которой спектакль поставлен.

Но наступает первое действие.

Появляется дух (Никита Кукушкин​) и начинает зачитывать полный текст трагедии. Никогда еще сцена не задавала исполнителю столь сложных условий актерского существования. Его задача — дать экспозицию трагедии, представить зрителям ее дословный текст и познакомить с многочисленными фактурными персонажами (начиная с самого “поэта Маяковского” и “его знакомой”, заканчивая “человеком без уха”, “женщиной со слезищей” и “стариком с черными сухими кошками”).

Камера транслирует изображение артиста на огромный экран в режиме реального времени, где на лицо Кукушкина с помощью дополненной реальности накладываются анимированные “лица” этих персонажей (подобно тому как в смартфонах сейчас люди проецируют себе на лица ушки, мордочки, маски супергероев и прочее).

Мало того, что для каждого нового технологичного лица Кукушкину нужно выбирать новую уникальную и узнаваемую интонацию, он должен чрезмерно выразительно работать мимикой, так как “анимированные” брови, подбородки и веки требуют особо тщательной, точной и совсем несвойственной человеческому лицу артикуляции. И Кукушкин выдерживает эти космические нагрузки без малейшей запинки. Несмотря на взаимодействие со сложнейшим техническим обеспечением, которое в любую секунду может от таких высоких скоростей провалить все действие, а исполнитель будет последним, кто об этом узнает.

Таким образом, зачитанный одним человеком в разных лицах и, к тому же, проиллюстрированный популярными сейчас смайликами в духе “эмоджи”, текст трагедии окончательно вторгается в нынешнюю действительность и моментально усваивается даже теми, кто встретился с произведением Маяковского впервые.

Но что будет дальше? Прошло лишь 40 минут спектакля, а текст трагедии уже дословно представлен.

Второе действие решает его полностью повторить.

Но повторить без слов — исключительно хореографией. На сцене зловещие персонажи с помощью одних только движений обретают черты современного человека, где в каждом безликом силуэте начинает узнаваться сосед, начальник, ты сам. Время идет, реновация площади Маяковского завершается. За этим процессом наблюдают лишь огромные глаза архитектора — поэта — самого Маяковского, а не одноименного персонажа из его трагедии. Он пристально следит как за залом, так и за тем, как персонажи, даже не эволюционируя, а именно мутируя, сначала воздвигают ему вполне “руковотворный” памятник, а потом начинают развешивать вокруг стильные качели.

Наступает финальное, третье действие. И здесь текст трагедии повторяется вновь, в третий раз, но уже драматически отыграно и поставлено.

Перед нами вновь мощный образ. Современная, сегодняшняя Россия как зал ожидания, где советская буфетчица, компот и фанерная доска “БУДЬ БДИТЕЛЕН” соседствуют с плазменным табло, айфонами и электронной очередью. Жизнь как одна сплошная очередь на “кремацию”. Будущее здесь — уже не искалеченный ребенок, а труп беременной старухи. Плакатные персонажи, описанные поэтом, окончательно мутируют, вытаскивают из глубин подсознания советские образы и смешивают их с реальностью. Охваченный ужасом происходящей мутации, поэт решает расстрелять всех до единого. Но зомби убить невозможно. И в этом зале ожидания, который окончательно начинает походить на лепрозорий, они будут толпиться в очереди вечно. Очередь же поэта подходит. Он покидает этот добровольный изолятор, оставляя в нем зрительный зал и обращаясь уже даже не к персонажам, а именно к публике с финальным монологом:

“Я это все писал

о вас,

бедных крысах.”

В главной роли выступил Максим Виторган​, который с пугающей убедительностью провел развитие своего трагического персонажа от полного надежд архитектора до охваченного отчаянием поэта. Описывающий ту действительность язык Маяковского в его подаче в нюансах и со всеми оттенками воспроизвел действительность сегодняшнюю. Финальный же монолог оказался решен еще более впечатляющим образом. В нем одновременно соседствуют и размах древнегреческой трагедии (“Сяду на трон как изнеженный сердцем грек”), и пафос войны Маяковского за самое для него дорогое — за человека (а точнее за его освобождение через возвеличивание), и при этом камерная личная трагедия — сдавленный крик мятущейся, негодующей, страстно жалующейся, любящей, ненавидящей души поэта, не примирившегося с окружающей действительностью.

Трагедия судьбы самого Маяковского, художественная трагедия его одноименного персонажа, и личная, камерная трагедия некоего архитектора из нового спектакля через Виторгана становятся коллективной трагедией всех людей, которые ищут слияния с народом и пути освобождения.

Всю эту грандиозную конструкцию соорудили в первую очередь два человека — режиссер Филипп Григорьян и драматург Илья Кухаренко. Спектакль так сочинен, так прошит переплетающимися художественными и драматургическими нитями, что сказать где заканчивается работа одного и начинается другого, чей в большей мере это спектакль — не выходит.

С одной стороны именно режиссерская находка упаковать лозунговый соц-арт Маяковского в психоделично-эклектичный поп-арт российской современности — знаменательное решение для стремящегося описать действительность языка поэта. Здесь советское наследие (джинглы из “Ну погоди!”, Буратино, стоящий в очереди) проникает в пространство глобализированного культурного мира (терминатор, сын-архитектора в портретном гриме Кенни из мультсериала “South Park”).

Но с другой стороны, встроить зычные строки поэта, вознамерившегося сбросить с трона самого бога, в современность, раздать реплики той действительности представителям нынешней с такой детализацией (даже секундное появление на сцене айфона сопровождает строчка “и лезут стереть нас бездушные вещи”) — решение, которое режиссерскую находку во много оправдывает, выстраивает для нее крепкий фундамент.

Вся жизнь Владимира Маяковского — сама по себе драматургия. Он начал с трагедии «Владимир Маяковский» и поэтического сборника “Я”, а закончил поэмой «Во весь голос» и предсмертным письмом «Всем». Этот же спектакль, обратившись к раннему, полному дерзкого молодого задора, реакционному произведению поэта, сумел выразить, обнажить и во многом объяснить в том числе истоки его завещания.

Если на протяжении всего второго действия глаза поэта/архитектора пристально следили как продолжают разлагаться люди, то в конце наблюдаешь, как на твоих глазах, умирает Владимир Маяковский. Те, для кого он живее всех живых — испытают болезненное зрелище. Тем же, для кого Маяковский — монументальный бронзовый памятник — спектакль предлагает стороннюю, камерную личную трагедию просто некоего архитектора.

Несмотря на такую масштабность смыслов, открытость к индивидуальному восприятию, все три действия с прологом упакованы в предельно небольшую форму — 1 час 40 минут без антракта.

Перед зрителем практически проносится яркий, сочный, высокотехнологичный, визуальный спектакль-феерия. По крайней мере новая трагедия пытается на него походить, вот только получается плохо. Смыслы неумолимо проникают в зал. Придти сюда в качестве прелюдии перед маффином и бокалом просекко в надежде на яркий, игривый спектакль для хорошего настроения, под который Григорьян часто маскирует свои работы, больше не получится. И зритель сбегает. Сбегает из Гоголь-центра. Зритель Гоголь-центра. Что само по себе уже достижение.

Сбегает особенно в третьем действии. Но такую реакцию легко можно понять. Сиюминутное бегство — естественное желание, которое, несмотря на буйство красок и цветов, вызывает вид финального “лепрозория”. Вот только бежать от него некуда. Ну выйдешь на улицу… И почти тут же упрешься в тот же самый бело-зеленый забор. Выхода по сути два: либо освободить-таки человека (пусть даже и не через несработавшее у Маяковского возвеличивание), либо — вслед за поэтом.

Мальчик

радостный пошел,

и решила кроха:

“Буду

делать хорошо,

и не буду

 — плохо”.

Следующие показы 14 и 15 апреля. Билеты (от 1000₽) недавно появились, поэтому их еще много, но совсем скоро не будет, по ссылке: http://gogolcenter.com/events/performance/details/mayakovskij-tragediya

___________

Источник материала, фото, видео и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/396682960780613

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook:
https://www.facebook.com/inner.emigrant