Сдаюсь.

Не понимаю, как он это делает.

В июне этого года выходил из Концертного зала им. П.И. Чайковского с мыслью, что 4-я симфония — это лучшее, что Teodor Currentzis​ делал с Малером. Не было и грамма претенциозности. Была обезоруживающая детская наивность.

Вчера выходил из Консерватории полностью убежденным, что 4-я симфония — самое совершенное произведение Малера в принципе.

Симфония, написанная от финала, в обратном направлении. К финальному «вкушению небесных радостей» все ведет, ему все подчинено.

Симфония, где, пожалуй, у Малера присутствует самый ярко выраженный народный и фольклорный колорит.

И в то же время симфония, облеченная в строгую классическую 4-х частную форму.

Первая часть полна бытовых, земных, житейских человеческих радостей, которые Теодор наделяет почти сентиментальной чувственностью. Танцевальные фольклорные ритмы отсылают к чему-то очень древнему. Это все еще про земное, но уже про нечто пра-пра-праземное.

Во второй части по царящему культу жизнерадостности наносит удар Смерть. Смерть, которая словно выходит прямиком из детских и наивных страхов и кошмаров. Смерть, которая начинает дико наигрывать свои скрипичные пассажи.

Следом приходит время части третьей. Время музыки неземной красоты. Божественной, если хотите, красоты. Размеренная. Степенная. Величественная. Я уже как-то говорил, что долгое время считал, что эта часть — большая проблема для симфонии. Она слишком красива, она не просто перетягивает внимание, она затягивает в себя. И, если в июне мне показалось, что Теодор ее рассудительно заземлил и вписал в драматургию, то сегодня меня ждало неожиданное потрясение.

Третью часть Курентзис преподнес почти как триеровскую «Меланхолию». Очень медленно, но неумолимо приближается катастрофа. Ты ее видишь, ты ее слышишь, ты ее чувствуешь. И ты ничего не можешь сделать. Ты ей полностью очарован. И восторженно ждешь, когда она тебя уничтожит. Даже не думая ее торопить. Наслаждаешься величием процесса.

Позже понял, что в этот момент могли зазвонить все мобильные телефоны мира, все концертные залы начать аплодировать между частями и скандировать имена любимых дирижеров. В тот момент все это не имело никакого значения. Пуповина с материальным миром оказалась перерезанной.

И в таком уязвимом, почти зародышевом, состоянии ты встречаешься с той самой «небесной жизнью» Малера, его финалом, погружающим тебя в состояние покоя. Какого-то торжественного, церемониального покоя. Детские страхи остались далеко позади и теперь уже больше не тревожат.

Если во второй части приближение смерти заставляло тебя бояться, бояться даже не неизбежного факта смерти, а именно разлуки с земными привязанностями. То в финале ты оказываешься во всех смыслах покоен.

И сложно поверить, что такого эффекта и такого оглушающего звучания можно было достигнуть столь небольшим (по меркам Малера, разумеется) оркестровым составом. Чистый триумф Klangfarbenmelodie, когда по всему оркестру от группы к группе циркулируют мелодические фразы, создавая ощущение нереальной мощи и объема. Мощь, выраженная минимальными средствами. Это ли не совершенство?

После финала овация в зале была скорее растерянной и неловкой. Интенция благодарности в публике чувствовалась, но ощущение реальности еще не возвращалось. Люди что-то кричали и как-то хлопали, не в состоянии разойтись.

Из–за чего возник бис.

На бис прозвучал Tanzagregat современного сербского композитора Marko Nikodijevic​. Вроде бы гремучая смесь. Но вновь народные мотивы и вновь яркие ударные ритмы словно вколачивали публику в зале обратно в землю. И уже после биса разразился привычный для концертов Курентзиса зрительский рев. Инстинкты вернулись (этот бис вы можете найти в видео на 9-й с половиной минуте и сами услышать, что после него случилось).

Хотя к гардеробу все двигались всё еще неуклюже, словно заново вспоминая, как на эту землю правильно нужно ступать. Нисколько не удивился и снежной буре, разразившейся внезапно в Москве за окном. Очень закономерный катаклизм.

Казалось бы, программа повторилась полностью. Изменилась только локация. Но вместе с ней изменилось всё. Курентзису камерность большого зала консерватории, с его обнажающими ночное небо сводчатыми окнами под самым потолком, идет значительно больше.

Даже избранные песни из «Волшебного рога мальчика», звучавшие в первом отделении, были уже не столько аннотацией, знакомящей слушателей с прообразами симфонии, сколько художественным прологом, провоцирующим вкусить радости земные, которыми с юмором и актерской убедительностью заражали:

— тактичная Anna Lucia Richter, впечатляющая не только драматической точностью в песенном цикле, но и достойно справившаяся с зубодробительной партией в финале симфонии;

— и харизматичный Florian Boesch, блиставший в своей тесситуре и надежно страхуемый оркестром MusicAeterna​ в теноровых пассажах.

Даже само исполнение песен звучало откровением. Прежде никогда не придавал значения, а тут вдруг впервые понял, что этот вокальный цикл — во всех смыслах вокальный. Не только для солистов, но и для музыкантов. Тут порой не ясно, кто кому аккомпанирует — оркестр певцам, или певцы оркестру.

Парадокс вечера состоял еще и в том, что днем заходил в Консерваторию по одному вообще никак не связанному с музыкой делу и решил заглянуть на репетицию. Буквально на пару минут. В итоге не заметил, как простоял там 3 часа.

Но в репетиционном процессе симфония звучала лишь интересно. С такой отстраненно-наблюдательной позиции. И вдруг, через какой-то час, когда набился полный зал, все это трансформировалось в известную мистериальную общность, где публика и исполнители стали единым энергетическим потоком. Знаю, что все эти «дышали в такт» уже порядком раздражают. Но тут порой вообще не дышали. И как именно это происходит, уже без свеч, полумраков и прочей театрализации, призванной обострять слушательской восприятие, на одном чистом Малере, для меня абсолютная загадка.

Вспомнил, как, когда Теодор только брался за Малера, на него обрушилась волна критики (ряды которой я тоже в какой-то период пополнял, каюсь), что мол он присваивает себе Малера, заявляет «Отныне я и есть Малер».

И вот прошло несколько лет. И так звучит четвертая симфония. Во многом совершенное открытие этой совершенной симфонии. Невольно признаешь, что в долгосрочной перспективе Теодор оказался прав. Он — Малер. И каждый зритель в зале — Малер. Вообще каждый человек — Малер. Малер есть в каждом из нас. И Малер у каждого свой. Нет только какого-то канонического, общепринятого и объективного Малера. Видимо поэтому столь болезненная была тогда реакция. Оказалось, что он Малера не столько присваивал, сколько разрушал забронзовевшего истукана и отбирал его у тех, кто его давно присвоил и яростно охранял.

___________

Видео, фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/552271705221737

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant

Telegram: https://t.me/inner_emigrant