Вернулся в Москву.

И спешу сообщить, что перед самым отъездом в Пермь нашел в столице уже почти забытую вещь — грандиозный оперный спектакль, за которым можно лететь из другой страны. Нашел в, казалось бы, последнем месте, от которого подобного можно было ожидать, — детском музыкальном театре имени Натальи Сац.

Вышел настолько подавленный, что долгое время вообще не понимал, как о нем рассказывать. В сравнении с ним, чувствуешь себя ничтожным. Но не рассказать о нем — преступление.

В конце октября афиша театра пополнилась неожиданным наименованием, которого встретить в «детском» театре совсем не рассчитываешь, — «Орфей» Монтеверди — одна из первых опер в истории человечества.

По сюжету аллегорическая фигура Музыка прославляет действие своего искусства на души людей и сообщает зрителям, что рассказ ее будет об Орфее, которому она даровала магическую силу — пением укрощать диких зверей и адских духов.

Нимфы и пастухи торжественно и экстатично воспевают Орфея и его грядущее бракосочетание с Эвридикой. Но все начинает катиться в Тартар. Эвридика умирает. Орфей бросается за ней в ад, чтобы вывести свою утраченную любовь обратно на свет дня. Ему позволено отправиться в царство мертвых за своей любовью на одном условии — ни в коем случае «не оборачиваться». И вроде все начинает налаживаться. Он настигает Эвридику. Ведет ее за собой. Как вдруг, услышав за спиной странный шум, решает, что вновь его любовь хотят отнять у него. Он оборачивается… Условие нарушено… И в тот же миг Эвридика исчезает во тьме.

Совсем недетский сюжет.

Но в данном случае опера поставлена совсем не для детей. Режиссер Георгий Исаакян, восхищаясь пространством ротонды в фойе театра, каким-то чудом привлек художника Ксению Перетрухина, и это обстоятельство изменило в «Орфее» и театре кардинально все в невыразимо лучшую сторону.

Театр Сац знаком многим москвичам. Каждого из нас сюда классами с начальной школы насильно свозили на не самые, мягко говоря, лучшие спектакли. У многих это место ассоциируется с «пытками искусством». Поэтому ничего удивительного, что, достигнув сознательного возраста, мы туда добровольно возвращаться не спешим. Это место пусть не самой серьезной, но все же травмы из прошлого.

Уже на подходе к театру физически ощущаешь, что съеживаешься от болезненных воспоминаний. Воспоминаний, которые при своей травматичности, неожиданно очаровывают ностальгией по детству.

Именно с этим противоречием Исаакян и Перетрухина решили работать. Теперь все здание театра Сац — это пространство ада, куда спускается Орфей. Его утраченная любовь Эвридика символизирует нашу общую любовь к прошлому. А зловещий призыв «не оборачиваться» становится предостережением о невозможности построить будущее, оглядываясь в прошлое.

Советское наследие интерьеров театра становится одной большой натуралистичной декорацией. Переступив порог театра, зрители буквально должны прошествовать по советской ковровой дорожке сквозь объекты из советского прошлого — шкафы, столы, кресла, светильники, цветы в кашпо, которые словно еще днем стояли на подоконниках поликлиник и украшали кабинеты политбюро. Все эти объекты можно трогать. Их невозможно не трогать. Они — свидетели наших самых смелых мечтаний и сильнейших разочарований. Здесь каждый обречен встретить свою утраченную любовь и испытать щемящую тоску по ушедшему времени.

Этим торжественным шествием под «фанфары труб» из увертюры оперы зрители достигают ротонды, где занимают по кругу свои места. Даже сами места — это советские стулья. Все индивидуальные, у каждого своя история, запечатленная в их обшарпанности и потертостях.

Вторым шоком станут костюмы исполнителей, которые сделал Леша Лобанов. Это совершенно гениальная работа. Где он взял все эти реальные наряды давно ушедшей эпохи, как придал им первоначальный лоск, сохранив их натуральность, как подобрал их под индивидуальность каждого солиста ансамбля и хора — совершенно непонятно. Полная фантастика.

Я, признаюсь, всегда очень настороженно относился к режиссерскому методу Исаакяна.

Лично для меня его оперная режиссура слишком груба, чрезмерно разжевана, временами даже плоска, манипулятивно навязываема и провинциальна. Но в этом спектакле он превзошел сам себя. Изящно встроился в заданные Перетрухиной новые пространственные условия и похоже сам проникся острым чувством ностальгии. Теперь, если какие-то шаблонности в драматическом существовании исполнителей и остались, они — часть спектакля и воспринимаются как оживающая на сцене память тела о недавней коллективизации. Сценическая скованность и неловкость становятся той самой «скованностью одной цепью и связанностью одной целью», навсегда воспетой Наутилусом.

В свою очередь все вокальные шероховатости исполнителей перестают иметь значение, поскольку «Орфей» — это не совсем опера в привычном сегодня понимании. Этот материал может даже казаться непривычным натренированному большой оперой уху. Здесь не столько арии, сколько длинные поэтические ламентации, положенные мелодию.

За достойное звучание эпохи барокко в спектакле отвечает лично приглашенный консультант — один из главных специалистов по барочному стилю в мире — Эндрю Лоуренс-Кинг, который в этом спектакле не отказывает себе в удовольствии самому сесть за арфу.

Усилиями дирижера и музыкального руководителя постановки Валерия Платонова музыкально спектакль безупречен. Но и это обстоятельство усиливается пространственными решениями Перетрухиной. Когда впервые зазвучат хоры, которые здесь подобны аккомпанируемым мадригалам, и заполнят собой все фойе театра, резонируя с поверхностями и возносясь под купол ротонды, мороз пробегает по коже даже просто от физических свойств звука.

Однако все достижения постановщиков меркнут перед трактовкой сюжета.

Музыка больше ничего не дарует Орфею. В нашем советском прошлом нет понятия дара. Дар Музыки в том, чтобы забрать у Орфея привязку к материальному, освободить его от гнета советского быта.

Так весь спектакль становится не пересказом зрителям известного сюжета, а отголоском их личной истории. Если на днях в Большом театре Евгений Писарев предлагал нам избитый прием «театра в театре», то здесь авторы достигли куда более ценного — обнаружили «нетеатр в театре».

Весть о смерти Эвридики, разрушающей торжественную атмосферу подготовки к свадьбе, приносит театральная уборщица — женщина с пустым ведром. Реальные служащие театра смешиваются с исполнителями, и вы уже не знаете, где заканчивается игра и начинается реальность, где заканчивается прошлое и начинается настоящее. Никогда прежде в театральном искусстве не предпринималось столь масштабных и радикальных шагов к глобальному пересмотру фрагментированной истории советского прошлого.

Реальные советские столы складываются сначала в метафору тайной вечери с граненными стаканами, батонами «белого» и бутылками Массандры — хлебом и вином, плотью и кровью советской эпохи. Затем эти же столы из свадебных становятся поминальными. И они же сформируют лестницу в ад, по которой пройдет Орфей.

В ад физически спустятся и зрители во время антракта. А когда поднимутся обратно, перед ними туда прошествуют жертвы лагерей советского режима. В этот момент зрители не будут вальяжно сидеть на своих местах, а стоя встретят и проводят в последний путь призраков прошлого.

Те, кто бывали в театре Сац, могут вспомнить, что в центре ротонды обычно расположена клетка с певчими птицами. Эта клетка убрана. На ее месте на ковролине остается след в форме октаэдра. Уже сам этот след становится печатью пентаграммы — отправной точкой спуска в ад.

Подобных нюансов в спектакле несметное количество. В этот ад вы захотите вернуться, не успеет спектакль закончиться. Прошлое — это ад. Но в прошлом — наша молодость и наша любовь. Туда невозможно не оглядываться.

Уже после окончания оперы, на выходе из театра, вас проводит на улицу надпись «Не оборачивайся». Отныне она обращена только к вам. Это теперь только ваше условие жить дальше.

Все, кто видели нашумевшую оперу «Cantos» и бывали в том райском саду, уже наверняка догадались, что перед нами очередной шедевр Перетрухиной, формирующий с «Кантосом» некую дихотомию.

Поэтому обращаю внимание, что на этот спектакль совсем скоро будет не попасть. В зале всего 70 (!) зрительских мест на каждом показе. По совершенно неясным для меня причинам в декабре-январе показов «Орфея» пока не значится совсем. Но если вам посчастливиться обнаружить его в афише (вдруг добавят или анонсируют февраль-март), непременно берите, ни о чем не задумываясь!

Лучше оперного спектакля сегодня в Москве нет!

___________

Фото, обсуждение и комментарии: https://www.facebook.com/inner.emigrant/posts/549485922166982

Самые свежие обзоры и обсуждения театральных и музыкальных событий всегда первыми в Facebook: https://www.facebook.com/inner.emigrant

Telegram: https://t.me/inner_emigrant