Про аналитическую и континентальную традиции сегодня говорят часто, но довольно редко речь заходит дальше стереотипов о точной и логической философии, которая борется с художественной и смутной. Такое упрощение не идёт на пользу ни представителям обеих традиций, ни читателям, которые лишаются удобного способа ориентироваться в философии на самом общем из уровней.

Чтобы исправить такое положение дел, Алексей Кардаш предлагает набор критериев, по которым можно узнавать аналитический и континентальный стили в философии.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/analytic-and-continental-philosophy/

Вопрос о природе аналитической и континентальной философии уникален тем, что он одновременно будоражит и представителей академической среды, и широкую интеллектуальную аудиторию. На мой взгляд, актуальность этого вопроса складывается из трёх факторов. Первый — это подъем интереса к проблеме природы философии, определения этой дисциплины и статуса различных направлений внутри неё.

Второй — это работа аналитический авторов в области построения собственной коллективной идентичности. Интересно, что на русском языке полемика недавно развернулась вокруг работы Аарона Престона «Аналитическая философия: история иллюзии», название которой ярко иллюстрирует позицию автора и существующий скепсис по отношению к попытке некоторой «идеологизации» и сплочения аналитического направления. Пожалуй, основной моделью идентификации аналитиков сейчас являются различные ревизионистские ходы — попытки связать аналитическую философию с классической. Вплоть до вписывания некоторых классиков в свою традицию задним числом.

За время своего существования аналитики скорее создали узнаваемый образ континентальной традиции как чего-то местами изрядно художественного, неточного и нередко плутающего в дебрях метафизических рассуждений. Из этого и проистекает третий момент — желание континенталов «отмыть» свою идентификацию от элементов аналитической критики. Здесь виднеются две расхожие стратегии: бóльшая работа с классическими проблемами (например, с онтологией) и определение своих уникальных предметных областей (например, изучения медиа и видеоигр).

Конечно, это во многом упрощенное описание ситуации, но оно помогает понять, почему деление на аналитических и континентальных философов всё ещё остаётся актуальным. Несмотря на то, что саму дихотомию достаточно нетрудно критиковать. Например, указывая на то, что это два имени собственных, которые не так уж и много сообщают о том, какая философия скрывается за ними. «Континенталы» и «аналитики» стали достаточно удобными словами для ориентации в мире философии на самом общем из уровней, а поэтому понимать тонкости и разницу направлений попросту полезно.

Что такое философия?

Чтобы не уходить в дебри о точном и реальном определении, я прибегну к предельно простому пониманию философии как совокупности определенных текстов, явно отличных от художественных, научных, религиозных и т.д. Устная философия — вещь достаточно экзотическая, а все важные обсуждения и фундаментальные идеи фиксируются на бумаге.

Зачастую можно обнаружить явный изоморфизм между тем, как философ пишет, и его способом философствования. Порой достаточно буквально пары страниц, чтобы распознать в авторе экзистенциалиста, постмодерниста, позитивиста или кого-то ещё. На мой взгляд, это не строгий, но существенный и неизбежный изоморфизм: образ философии в некоторой степени определяет то, как она будет выражена.

Сегодня аналитичность и континентальность — это стили в широком смысле слова, которые включают в себя образ мысли и письма, склонности к различным темам и способам убеждения читателей. Поэтому не нужно искать парадигмальных сходств между мыслью Рассела и Дэвидсона или Делёза и Бодрийяра, нужно смотреть на то, как они делают философию.

В целом, некоторые люди похожим образом понимают и философскую традицию, но я считаю нужным развести её со стилем. Как минимум ввиду того, что традиция неизбежно отсылает нас к характерным институциональным особенностям, признанным ориентирам и другим вещам, которые могут создавать впечатление, что аналитики и континенталы просто последователи различных догм.

На мой взгляд, это далеко не так. Оба направления не только трудно представимы, но, вероятно, никогда и не были лагерями сплоченных последователей единого подхода. Действительная же связь между различными философами наблюдается на наиболее общем уровне: на уровне стилистики. Естественно, не каждый мыслитель строго следует стилю, характерному для его направления. Просто за последние время стали явными тенденции, позволяющие эффективно разграничивать аналитическую и континентальную мысли и говорить про них. О критериях, по которым мы можем узнать эти направления, и пойдет речь в статье.

Интерпретативное и экзотерическое письмо

Начнём с того, с чем читатель сталкивается в первую очередь — то, как написаны тексты. Аналитической традиции зачастую приписывают тенденцию к максимальной ясности и понятности. Естественно, речь идёт о ясности по меркам философии. Как показывает практика, для сторонних людей скорее Ницше и Шопенгауэр будут выглядеть философами, пишущими на простом языке, а не Витгенштейн с Муром.

Тем не менее, аналитики создали тенденцию к тому, что я бы назвал экзотерическим письмом. Это не попытка сделать так, чтобы текст читался просто и с лёгкостью воспринимался неподготовленным читателем. Всё дело в том, что аналитики стремятся писать так, чтобы можно было максимально точно понять, что же именно они имели ввиду. Это стремление к тому, чтобы в работе по возможности было как можно меньше двусмысленности, лакун и тайн, а если какие-то и есть, то о них должно сообщить напрямую. Конечно, иногда работа в русле экзотерического письма действительно оборачивается верой в то, что аналитический текст может быть четко понят без контекста и вовлечения в направление. Это не так, ведь аналитическому стилю свойственные и другие тенденции, которые укореняют принадлежащие ему тексты в философской традиции.

В этом плане континентальные авторы известны склонностью к написанию таких текстов, которые впоследствии обзаводятся множеством интерпретаций. Например, чего только стоят различные понимания Ницше, которых с каждым годом становится только больше. Хотя, на мой взгляд, показателен другой, вероятно, не самый парадигмальный пример: английское неогегельянство официально начинается с того, что Джеймс Хатчисон Стирлинг открывает соотечественникам «секрет Гегеля» в одноимённой книге. Как нетрудно догадаться, другие гегельянцы преимущественно не согласны с тем, что у Гегеля вообще был какой-то секрет.

В целом сюжет борьбы интерпретаций — это характерная черта континентальной истории философии. Кроме этого, с точки зрения психоаналитически-инспирированных авторов намеренно заложенные лакуны в текст — это способ создания прибавочного смысла для читателя. И речь не просто о намеренной недосказанности, а про экивоки и двусмысленности, как способы продолжения философии после того, как текст написан.

Получается, что в области письма аналитики склонны к созданию таких текстов, в которых всегда можно понять авторскую позиции или идею. По крайней мере на фоне знакомства с аналитическим стилем в общем. Континенталы же не против, чтобы их не понимали, а поэтому пользуются принципом sapienti sat наравне с намеренными созданием лакун, пространства для интерпретаций и неоднозначных моментов. Проиллюстрировать разницу можно на прямом сравнении. В среднем человеку будет легче и интересней читать «Генеалогию морали», а не «Принципы этики». Но по итогу прочтения скорее куда более ясной и однозначно трактуемой будет казаться позиция Мура насчёт устройства морали, а не Ницше.

У континенталов в среднем проще понять некую общую, порой, вполне себе жизненную позицию и настрой мысли (особенно у тех, кто близок к экзистенциализму), а у аналитиков куда более очевидны предлагаемые решения и позиции по конкретным вопросам.

Формальная и неформальная логика

Одно из ощутимых различий между направлениями удобно выразить на языке аналитиков. В теории аргументации существует разделение на формальную и неформальную логику. Грубо говоря, первая концентрируется на анализе логических форм, а вторая на изучении убеждения, как такового. Подробней об этом можно почитать в нашей статье про аргументацию.

Симпатия аналитиков к формальной логике — это известный стереотип, в целом верно выражающий тенденцию к формализации своих рассуждений. Причём, это в большинстве своём выражается не в использовании именно формально-логических средств записи, а в привычке достаточно подробно объяснять свои аргументы и предоставлять в конвенциональном, привычном для подготовленного читателя виде. Иными словами, формализм у аналитических философов — это чаще всего признак хорошего научного тона. Да и справедливости ради в реальных текстах он не такой радикальный, как может показаться.

Неформальная логика в общем-то никоим образом формальной не противостоит, включает её в себя и в современном виде также является частью аналитической тенденции (формализации различных способов философской аргументации и убеждения). Тем не менее, изначально с помощью термина «неформальная логика» Гилберт Райл обозначал фундаментальное устройство естественного языка, которое превосходит всевозможные формализации. С его точки зрения через обращение к обыденному языку философы неформально-логически концептуализируют доселе неизведанные окраины познания, которых невозможно достичь исключительно формально-логическими средствами. Отношения между формальной и неформальной логикой Райл проясняет через метафору отношения геометрии и картографии — картограф наносит на карту реальный ландшафт, опираясь на то, что он видит, но успех создания карты также зависит и от того, насколько хорошо он умеет применять абстрактные геометрические законы. Точно также и философ с помощью неформальной логики может определить и описать философскую проблему, но успех её решения будет зависеть от того, насколько хорошо он обращается с формальной аргументацией и анализом.

На мой взгляд многие значимые континентальные философы склонны к размышлениям в рамках неформальной логики по Райлу. То есть, речь не просто о свободном мыслетворчестве (которое, конечно, тоже есть), но о достаточно точном и полезном изъятии философской проблематики из логики организации окружающей действительности. К примеру, Жан Бодрийяр неформальным образом описал общество потребления, которое впоследствии формализовано начали изучать в социологии, психологии и других гуманитарных науках. Авторы вроде Хайдеггера и Гегеля полагались на саму стихию языка, надеясь, что она поддержит их теоретические полеты.

В этом же смысле можно говорить и о заметной проблеме континентального стиля. Схватывая интересную тематику или интуицию, континенталы, к сожалению, не всегда могут предъявить что-то большее. Продолжая метафору Райла, проблема здесь в том, что континентальный стиль располагает к тому, что картограф может внезапно начать рисовать на карте драконов, кентавров и других фантастических существ. В то же время проблема картографа-аналитика будет в том, что в какой-то момент он вообще ничего не будет наносить на карту, кроме и так уже известных территорий. В худшем случае вместо гор, рек и лесов у него будут изображены только символы.

Аргументативная и эвристическая убедительность

Сразу обозначу, что аргументация присутствует в любой философии, иначе это попросту не философия, а что-то другое. Различие аналитической и континентальной аргументации во многом исчерпывается указанием на их формально- или неформально-логические ориентиры. Тем не менее, стоит отдельно заострить и уточнить важный момент, касающийся убедительности обоих стилей. Но перед этим надо обратить внимание на то, что у многих авторов континентального стиля нет привычки эксплицировать и представлять свои аргументы в удобной для читателя форме. Не лишним будет заметить, что доводы некоторых континентальных исследовательских программ традиционно строятся на спорных основаниях (психоанализ, диалектика, критическая теория). Справедливости ради, похожие проблемы есть и у некоторых аналитических направлений, вроде панпсихизма.

И всё же аналитики и континенталы склонны к принципиально различным способам убеждения. Как читателя убеждает типичный аналитический философ? Он подробно описывает проблему и последовательно излагает свою позицию. Предполагается, что убедительным должен быть аргумент или текст в целом. Грубо говоря, аналитики не стремятся к тому, чтобы читатель соглашался с ними с первых строк. Наоборот, существует тенденция сначала дать обзор имеющихся решений и позиций, и только после этого перейти к своим аргументам.

В чём состоит убедительность типичного континентального философа? Как мне видится, во многом в напоре ярких концептуализаций, интересных оборотов и нетривиальных мыслей. Континентал уделяет больше внимания тому, чтобы зацепить читателя наиболее интересными частями своих соображений даже если это предполагает непоследовательность и неясное проблемное поле. Не зря такие авторы, как Жан Бодрийяр и Славой Жижек, признавались, что пишут со значительной степенью импровизации вплоть до текстового аналога метода свободных ассоциаций. Интересен в этом контексте и пример Луи Альтюссера, ряд посмертных работ которого «сшивали» из прижизненных черновиков. Очевидно, что успешную компиляцию трудно сделать исходя из соображений последовательности текста (автор мог что-то попросту не успеть осветить), но куда проще ориентироваться на составление пёстрого ряда концептуализаций, который сможет захватить дух читателя.

Характерный для континентального стиля вид убеждения я бы назвал эвристическим. Причём в самом буквальном смысле. Многие континентальные тексты базируются на приёме мгновенной «эврики», в то время, как аналитические работы могут содержать столь подробно расписанную позицию автора, что по итогу она может казаться совсем неубедительный.

Хороший пример со стороны континентальной традиции — это эссе «Смерть автора» Ролана Барта. Несмотря на то, что в тексте достаточно ясная аргументационная линия, очевидно, что многие люди согласны с Бартом уже на том уровне, что он сформулировал словосочетание «смерть автора». Точно также на «следующим уровне чтения» многих может поразить яркий пример из Бальзака, вынесенный в начало текста. При этом, на мой взгляд, многих сторонников смерти автора вовсе не интересует, какие доводы использовал Барт и насколько обоснована его идея.

Что касается аналитиков, то если посмотреть на теорию дескрипций Рассела, то её эвристическая убедительность в виде полу-мема про лысого короля Франции вряд ли будет причиной, по которой кто-то ринется защищать эту идею от критики Стросона.

В этом плане куда менее ясно артикулированные и удачно названные языковые игры Витгенштейна оказались намного более живучими, ибо смогли быть спустя столетия убедительными не только аргументативно, но и эвристически. В пользу этого говорит и то, что «игры» в отличии от теории дескрипций явно заинтересовали и представителей континентального стиля (Лиотара, например). Хотя куда более примечательно доказательство внешнего мира от левой руки Мура. Похоже, это редкий случай удачного сочетания эвристической и аргументативной (хоть и в меньшей мере) убедительности.

Интересно заметить здесь и то, что аналитики склонны не брать в расчёт возможность предрасположенности или ангажированности автора. Подчеркнутая академическая нейтральность также может быть рассмотрена, как элемент убедительности их идей. У континенталов же всё совсем иначе. Наследие постструктурализма отчасти и состоит в особой внимательности к теме ангажированности. Причем, как в критических моментах, когда автор континентального стиля эффектно разоблачает интеллектуальную предвзятость оппонента, так и на уровне собственного письма. Многие из них настаивают на принципиальной невозможности нейтральности в философии, а единственный выход видят в честном признании наличия предпочтений у философа. И в этом также есть своя убедительность, когда мыслитель не стесняется признаться, что в его философии есть и что-то помимо этой самой философии.

Классификация и создание понятий

Важное различие можно провести в области работы с понятиями. Для аналитиков характерна классификация и подробное определение терминов. Тем самым у них сохраняется серьезный уровень терминологической умеренности, сочетающийся с широким признанием основных понятий, как действенных инструментов философского исследования. Это же способствует тому, что аналитические проблемы философии оказываются более живучими, так как за ними закрепляются конвенциональные словари понятий, в которые относительно просто включиться.

Континентальный стиль в противовес этому склонен к явному расширению терминологического словаря. Можно даже сказать, что типично котинентальный ход по отношению к «застоявшимся» проблемам — это отказаться от старых терминов и перейти к новым, которые иначе конституируют проблематику. Естественно, в следующем за этим «хаосом» философских языков почти ни один термин не оказывается общепризнанным в той же мере, что и у аналитиков. Точно также и некоторые континентальные проблемы философии живут немногим дольше срока, отведенного их создателю.

Как метко заметил Рорти, континентальная философия полезна тем, что она создаёт и пополняет языковые игры. Например, именно континентальное начало лежит в основании академического исследования игр, кино, сексуальности и так далее. Хочется лишь дополнить, что при этом и без аналитического жеста уточнения и отделения зерн от плевел хорошей языковой игры не получится.

Творение концепций и создание нового через уточнение идей

Традиционно континентальные мыслители более склонны к созданию концепций, в то время, как аналитические к уточнению уже существующих идей. Можно заметить, что это напрямую связано с пунктом выше, ведь переда проблем от одного философа к другому подразумевает и передачу понятий, в которых она поставлена. Естественно, это не означает, что у аналитиков подолгу не возникает ничего нового. Просто это новое почти всегда создаётся в ходе анализа или критики уже существующих теорий. Например, идея моральной удачи формулируется Уильямсом в ходе анализа классических подходов к этике.

В противовес этому типовой континентальный философ скорее начинает размышлять над тем, что до него никому не приходило в голову. Или так, как это никто не делал. Как Латур, которому пришла идея изучать общество учёных как племя. Или Гуссерль, который особым образом воспринял идею интенциональности от Брентано. Или Гегель, который создал поистине грандиозную метафизическую систему вокруг своей оригинальной трактовки диалектики.

Иной вариант: континентал не стесняется творить концепты не будучи знакомым с изысканиями предшественников. Порой это приводит к интересным результатам, возникновению нового взгляда или даже поля для исследований. Но иногда из–за этого некоторые темы на время погружаются в состояние хаоса постоянного возникновения новых концептуализаций. Как например, современные континентальные исследования культуры, где авторы склонны скорее создавать свои теории того, что происходит после постмодерна, а не знакомиться с тем, что уже написали их коллеги. Очевидно, что эвристическое убеждение на коллег-конкурентов действует в куда меньшей мере, а поэтому возникает застой ввиду отсутствия интереса к аргументированным «схваткам» между различными концептами.

Справедливости ради здесь стоит сделать несколько уточнений. В традиционной континентальной истории западной философии всё-таки считается, что изучать стоит всех. Просто под влиянием постмодерна об этом многие мыслители забывают. Точно также и аналитики могут «грешить» незнанием предшественников, особенно тех, которых относят к идеалистам и «опровергнутым». Что же касается теоретической неразберихи в некоторых studies, то тут нужно понимать, что затянувшийся хаос концептуализаций может свидетельствовать о том, что направление уже и не принадлежит философии, а, например, является чем-то излишне идеологизированным или попросту пустым академическим курсом.

В принципе, беглого анализа содержания континентальных и аналитических журналов достаточно, чтобы ухватить различие в том, как у них появляются идеи. Хоть даже в карикатурном образе постоянных статей про очередную «теорию спекулятивной трансгрессии телесного» или текстов, в которых автор излагает сложносочиненный мысленный эксперимент, чтобы прояснить нюансы некой, как минимум в текущей момент, чисто теоретической ситуации (вроде телепортации в вопросе о тождестве личности).

Естественно, в большинстве случаев континентальное творение концептов — это не просто ad hoc и чистый креатив из головы. Хороший континентал старается нетривиально сочетать методы, тестировать необычные подходы и, что крайне важно, разрабатывать что-то своё. В некотором смысле — это работа более экспериментального характера, чем аналитическое уточнение идей.

К слову, иногда для простоты стили разделяют по методу. Дескать, аналитики — это про анализ (разложение целого на части), а континенталы — это про синтез (сбор частей в целое). В качестве упрощённой схемы такое разделение, наверно, позволяет уловить дух традиций, но как практический ориентир оно проблематично.

Фактически анализом занимаются и континенталы. Просто обычно, когда автор континентального стиля что-то анализирует — это называют деконструкцией. Даже если он и не следует Деррида. Вероятно, так происходит ввиду того, что анализ у континенталов зачастую сопровождается разоблачительными или критическими мотивами. Достаточно вспомнить несколько известных примеров, которые могут быть прочитаны таким образом: Барт и буржуазные мифы, Бодрийяр и общество потребления, Фуко и гувернаментальность, Жижек и идеология, Мейясу и корреляционизм.

Стоит лишь добавить, что и у аналитиков есть явно синтетические теории. Допустим, теория конструирования социальной реальности у Сёрла, которая претендует на объяснение того, как функционирует общество, а не на анализ его частных аспектов. Аналогичная ситуация и с различными подходами в исследовании сознания, которые объединяют разрозненные факты, объясняя их через центральную гипотезу (как тот же физикализм).

Субъективация и объективация интуиций

В основании многих философских работ лежат интуиции — авторские догадки и некоторые предварительные тезисы, которые делают возможным последующее рассуждение. Разница между стилями также проявляется в том, как его представители работают с этим общим и базовым инструментом философии. Континенталы чаще идут по пути субъективации своих интуиций. То есть, они стараются сохранить их в первозданном виде, выстроив вокруг некую авторскую теорию. Аналитики в противовес этому склонны к объективации своих интуиций. То есть, к попытке вписать собственные соображения в рамки уже существующей теории (например, как продолжение, уточнение или экзегетику).

Наверно, в этом аспекте граница между стилями как никогда тонка. Что, на мой взгляд, сильный момент, демонстрирующий, что в некоторой степени они не так сильно противоречат друг другу, как может показаться. Так, вполне очевидно, что Витгенштейн избирал для себя путь достаточно радикальной субъективации интуиций. Точно также, вполне ясно, что любое гегельянство — это попытка объективации интуиций, приведение их к согласованности с теорией Гегеля. То бишь, анти-субъективистский шаг.

Редуктивные и релятивные ходы

Не лишним будет упомянуть и про разницу в стилях, которая уже отчасти стала штампом. Аналитические мыслители в целом склонны к редуктивным ходам — объяснению многих факторов через минимально возможное количество теорий, сведению многих сущностей к одной (физикализм), постулированию наличия объективных принципов (моральный реализм).

В то же время континентальная философия пронизана релятивными интуициями — возможность множества объясняющих теорий, несводимость сущностей друг к другу (Латур), относительность и укорененность одних принципов в отношениях к другим (трансэстетика у Бодрийяра).

Конечно же, эти склонности не делают аналитиков сплошь редукционистами, а континенталов релятивистами. Как можно заметить из вышеописанных критериев стилей, аналитическая формализация и теоретическая осторожность естественным образом ведёт к тому, что всевозможное обилие явлений будет объясняться через перевод их на язык уже продуманных и привычных теорий. Континентальный стиль же, наоборот, склоняет к восприятию новых фактов, как возможности для рассмотрения их в контексте отношения к другим, а в конечном счёте и создания новых концептов.

Отдельно стоит сказать про холистическую тенденцию, которая может быть рассмотрена, как некоторое общее поле и срединная позиция, учитывающая и редуктивные, и релятивные интуиции. В аналитической философии холистическая позиция сегодня обычно связывается с Уайтхедом и его последователями, а также неопрагматистами (которые в своём холизме наследуют прагматистам Джеймсу и Дьюи). У континенталов чаще говорят про Гегеля и Гуссерля, но, наверно, самый яркий пример континентального холизма — это классовая оптика у марксистов.

Широта и ограниченность философских вопросов

Существенное различие континентальной и аналитической традиции состоит в том, что они считают вопросами философии. Как описывают вотчину философского исследования, что включают в неё, а что исключают. Это же стало и характерной чертой стилистики философствования: выбора и широты затрагиваемых в тексте тем.

Аналитики склонны выделять ограниченный список фундаментальных философских вопросов. За рамки которого зачастую выносятся вещи, которые обычному человеку могут казаться чисто философскими. Либо же они признаются псевдопроблемами. Допустим, любой экзистенциальный вопрос (в чём смысл жизни? Жизнь — это страдание?) нередко будет рассмотрен в одной из этих оптик: либо как проблема из области психологии, либо как неправильное использование слова «смысл».

Естественно, какого-то буквального списка философских проблем нет, но это крайне заметная тенденция к ограничению области применения философии и предотвращения размытия специфики философского анализа. Исторически это проявляется в риторике сомнения: «А не является ли это псевдопроблемой?».

Например, для карикатурного аналитика невозможна такая вещь, как философия кино. С его точки зрения так можно ошибочно называть деятельность некоторых киноведов или кинокритиков. Ссылки на философские идеи и интерпретация фильмов через их призму — не делают критику или публицистику насчёт кино чем-то принципиально иным. Аналитик будет справедливо указывать на существенную долю авторской интерпретации и теоретической вольности в таких текстах, что для философа непозволительная роскошь. Подмечу, что имеются в виду именно карикатурный аналитик, ведь фактически существуют аналитические теоретики искусства (и кино в частности), вроде Кендела Волтона. Но, справедливости ради, надо отметить, что аналитический подход к теории искусства скорее не похож на то, какой нам эта сфера обычно представляется.

В противовес этому для континентальных авторов характерна обратная ситуация — буквально что-угодно может быть вопросом философии. Можно сказать, что многие континенталы интуитивно придерживаются позиции об универсальности философского метода. Конечно, трудно найти кого-нибудь, кто утверждал бы это напрямую, кроме Ричарда Рорти, которого принято считать представителем срединной позиции между аналитиками и континенталами. Тем не менее, чисто фактически континентальные методы применяются к огромному количеству областей, что выражается в россыпи всяческих studies (исследований), которые часто и выглядят, как применение концепций континентальных философов к определенной теме. Как я замечал выше, интересно здесь то, что в итоге некоторые studies могут выпадать из области философии, становясь отдельными академическими явлениями.

Несмотря на то, что такой подход позволяет континенталам быть вечно популярным направлением — это же играет с ними и злую шутку. Да, большинство людей скорее заинтересуются тем, как Жижек интерпретирует «Бегущего по лезвию», а не текстами про проблему тождества личности. Не из–за того, что второе менее интересно, а скорее из–за того, что первое содержит знакомый элемент (фильм) и обещает подарить читателю более глубокое понимание. Проблема здесь в том, что в таких текстах философия по сути приобретает некоторую вторичную роль по отношению к центральному объекту анализа. Аудитория же может и не двигаться дальше таких текстов (например, к тем книгам Жижека, которые считаются фундаментальными), что способствует формированию негативного стереотипа о континентальном стиле, как о некой интеллектуальной игре и не более того.

Широта не означает того, что буквально все рассматривается континенталами и, что очень важно, также не означает, что буквально со всем получается также хорошо, как с тем же кино. В конечном счёте, естественным образом одни исследовательские проекты отпадают и континентальный стиль также приводит к ограниченному списку разрабатываемых философских вопросов. Просто этот список чаще обновляется.

Специфические и общие идеи

Этот пункт на первый взгляд может показаться контринтуитивным, но он является прямым следствием предыдущего. Не смотря на то, что аналитики склонны к работе с фундаментальными вопросами философии — у них также можно обнаружить тенденцию к разработке частных философских идей, специфических для определенных областей. Допустим, мысленные эксперименты вроде Китайской комнаты и мозгов в бочке претендуют на работу с конкретными претензиями на предметную область (возможность сильного ИИ и возможность референции к симуляции), не подразумевая, что эти же идеи актуальны для каких-то ещё. Точно также и многие аналитические позиции очевидно атрибутированы сферой своего философского применения: моральный реализм, когерентная теория истины, теория речевых актов и т.д. Не говоря уже о том, что ряд идей носит вообще буквальное название аргументов против или за что-то: аргумент руки Мура, аргумент удачи, аргумент философского зомби.

Теперь же взглянем на такие континентальные концепции, как деконструкция, ризома, интерпелляция, Другой, двойное кодирование и симулякр. Изначально все эти идеи возведены в рамках различных разделов философии, но особенность в том, что их одинаково успешно можно использовать и в онтологии, и в этике, и в эпистемологии, да и вообще применять к крайне широкому спектру вещей. Замечу больше, многие из этих концепций изначально ещё имеют и достаточно узкую тематизацию — например, двойное кодирование возникает в контексте архитектурно-эстетических изысканий Дженкса.

Получается, что несмотря на то, что континенталы разбираются со множеством частных вопросов — в то же время они склонны создавать концепции, которые легко вынести за границы их изначального контекста. И это можно понимать в двух смыслах. Кто-то может считать, что легкость переноса идей из одной области в другую свидетельствую об излишней обобщённости, иллюзорности понимания и абстрактности такого концепта. Вместе с тем, это же мы можем воспринимать и как признак качественной концептуализации, которая не противоречит языковым компетенциями и базовым интуициям представителей различных исследовательских направлений. Можно сказать, что континентальные разработки часто не просто междисциплинарны (способны решить вопросы на стыке дисциплин), а трансдисциплинарны (в принципе не замкнуты на неких конкретных дисциплинах).

Не лишним будет подчеркнуть, что некоторые аналитические идеи могут быть актуальны и для других областей, кроме тех, в которых они изначально были сформулированы. У многих из них есть прекрасный метафорический потенциал: например, вполне продуктивно и удачно сравнить с китайской комнатой поведение студента, который по существу не разбирается в предмете, но примерно знает, как говорить об этой дисциплине, чтобы получить на экзамене проходной балл. Но, как правило, аналитики не склонны к экстраполяции идей на различные области, так как это не идёт на пользу процессу классификации и уточнения понятий. Например, у континенталов существует много вариаций понимания идеи «другого», что ведет к тому, что когда мы это слово встречаем, то правильнее почти сразу же задаться вопросом об особенностях его использования автором. Аналитическая спецификация понятий — это способ противодействия подобной ситуации.

Мировоззрение в широком и узком смысле

Особенность аналитического стиля хорошо выражает одно из расхожих самоописаний, согласно которому (аналитическая) философия — это деятельность по прояснению фундаментальных понятий. По всей видимости такое понимание идёт от Морица Шлика, который считал, что философия направлена на выяснение значения предложений науки, а тем самым и наделения их смыслом.

Не смотря на то, что на первый взгляд аналитический стиль далек от того, что называют мировоззренческой функцией философии, в вышеописанном определение всё-таки есть работа с мировоззрением, но в узком смысле. В среднем аналитиков интересует не наделение смыслом жизни обычного человека, а скорее корректировка мировоззрения отдельных научных направлений. Как например, это делают философы сознания, разбираясь в терминологических и концептуальных нюансах нейронаучных изысканий.

Здесь, конечно, есть и свои исключения, вроде Дерка Перебума или Бернарда Уильямса, которые серьёзно взаимодействует с общими мировоззренческими категориями типа «жизненного проекта».

В противовес этому авторы континентального стиля зачастую даже напрямую подчеркивают, что продвигают определенное видение мира, которое может быть актуально для любого человека вообще. Так, например, существует критическая школа и философский неомарксизм, которые явно подразумевают за собой социо-политическую оптику, носящую характер ценностной подложки к теории. Нечто похожее, но оригинальное, можно встретить и у любого крупного континентального философа. Бодрийяр предлагает мировоззренческий акцент на культурно-медийной действительности. Лиотар — настроение поверженного модернизма. Делёз — невероятные формы организации. Барт — внимание к значению символических систем. Фуко — настороженность к неформальным проявлениям власти. Хайдеггер — особое отношение к бытию. Гегель — объективную историческую логику. Латур — указание на акторную природу неживых объектов. Этот список можно продолжать до бесконечности. И это то, что явно выделяет континентальных мыслителей — с ними можно быть согласными на мировоззренческом уровне. Быть солидарными в видении мира, что располагает не только к согласию, но и более нюансному пониманию и их частных позиций.

Эпистемологическая привилегия и скепсис

Отдельно стоит сказать про различное отношение философских традиций к процедуре получения знания. Аналитический стиль зачастую нетрудно узнать по жесту эпистемологической привилегии, когда обязательным условием адекватного философствования считается согласование с данными наук. Например, сегодня чаще всего имеется ввиду естествознание в целом, и физика с биологией в частности. В различные исторические периоды и для разных мыслителей привилегированными в области добычи знания считались плюс-минус разные дисциплины. Допустим, та же лингвистика для философов обыденного языка. Тем не менее, характерен сам жест, в котором философия не претендует на одинаково успешное познание и объяснение всего (как минимум, только своими средствами).

В противовес этому континентальный стиль узнаваем по эпистемологическому скепсису — ситуации, когда вышеописанные привилегии ставятся под сомнение. Философия в такой оптике предстает занятием независимым от каких-либо иных сфер познания. За ней признается фундаментальная самостоятельность, не требующая согласования с наукой или чем-то ещё. Нередко этот скепсис распространяется и на философские традиции. Например, как это делал Ницше по отношению к античной философии.

Проще говоря, если аналитики видят некий единый главный исток (хоть и временный), из которого стоит черпать знания, то авторы континентального стиля скорее обращают внимание на исчерпаемость любых истоков, а поэтому и не советуют возлагать все свои надежды на что-то одно.

Классика и неклассика

Достаточно нетрудно заметить и то, что аналитики в большинстве своем наследуют традициям классической философии, в то время, как континенталы отличаются вниманием ко всякого рода неклассике. Не только рассмотрению неформатных мыслителей, вроде Ницше, Шопенгаэура или Штирнера, но и в принципе тенденции к тому, чтобы найти кого-то забытого и переоткрыть. А иногда и вовсе поместить в философский контекст идеи людей, которые скорее находятся вне философской традиции (например, Пруста, Арто, Кафку или де Сада).

Но с классикой у аналитической философии не всё так просто, ведь именно её зачастую справедливо описывают как революционную. В том смысле, что она родилась в оппозиции к значительной части классической философии — к идеализму. Причем, при желании можно настаивать на том, что критика ранних аналитиков ограничивается только британскими абсолютными идеалистами (англичане, прочитавшие Гегеля). Но нередко этот момент воспринимается, как применимый к гегельянству в целом. Здесь же совсем недалеко до того, чтобы отождествить гегельянство с всем идеализмом. И многие делают этот шаг.

В общем-то, у аналитиков, несомненно, получилось удивительное — масштабируемая революция, которая позволяет плюс-минус по-разному конституировать классику философии.

Что в итоге?

Стиль — это в конечном счёте более широкая и гибкая категория, чем традиция, понимаемая лишь как соблюдение некоторых догм. Нет ничего контринтуитивного в том, чтобы назвать некоторых аналитиков или континенталов нерепрезентабельными (нетрадиционными) относительно своего направления. Вместе с этим континентальность и аналитичность в стилистической оптике до некоторой степени сочетаемы, что позволяет лучше понимать смысловые игры современных философов.

Вместе с этим существуют и другие гуманитарные специалисты, которые напрямую философией не занимаются, но их достаточно явно отождествляют с ней. Например, Фредерик Джеймисон очевидно придерживается континентального стиля, но является скорее марксистом, литературным критиком и вдохновителем многих авторов направления cultural studies, а не классическим континентальным философом.

Немаловажно, что определённая стилистика характерна и для историков философии. Рэй Монк — яркий пример историка, который придерживается аналитического стиля. Делёз, естественно, и в своих историко-философских работах следует стилю континентальному.

Стилистическое понимание аналитической и континентальной традиций способно отчасти разрешить ревизионистский вопрос. Мы можем отметить элементы этих стилей у философов прошлого, не причисляя только из–за этого их к традиции. Например, более чем очевиден аналитический уклон Аристотеля, особенно в области уточнения идей Платона и создания формального логического аппарата. При том вполне понятно, что античная мысль — это также отдельный стиль, во многом несводимый к другим из–за привязки к греческому языку.

Тут же стоит заметить, что континентальный и аналитический — это не единственно возможные стили философствования. Даже сейчас некоторые аналитики с радостью поддержали бы выделение отдельного прагматического стиля, куда могли быть отнесены философы, занимающие срединные позиции по некоторым из вышеописанных критериев (Дэвидсон, Куайн). Зачастую очевиден и национальный стиль философствования, как в случае с русской интеллектуальной мыслью. Тот же ранний аналитический стиль — это вполне очевидно развитие англо-американского способа делать философию, а континентальный — экстраполяция стилистики немецких и французских мыслителей на мир. В пользу этого говорит то, что стилистически английские идеалисты сегодня покажутся ближе именно к аналитикам, а не к континентальным коллегам, с которыми они могли иметь схожие позиции. Да и не зря Мур писал, что строгость мышления ему привил учитель-идеалист Мак-Таггарт.

Вполне вероятно, что в будущем может появиться третий крупный международный стиль, а эти два исчезнут или станут его частями. Как бы то ни было, философии будет становится только больше, и нам уже нужны эффективные способы ориентации в ней на более глобальных уровнях. Поэтому отбрасывать «аналитиков» и «континенталов» только потому, что первые уже не только анализируют, а вторые находятся не только на континенте, сегодня не в наших интересах.

Автор текста: Алексей Кардаш.

В оформлении использованы работы Néstor Ramos.