Бытует мнение, что массовая культура — это что-то вроде злой силы, которая интегрирует в себя всевозможные артефакты, чтобы их карнавализовать и обессмыслить. Такое, характерное для теоретиков двадцатого века, представление схватывает общие черты взаимодействия человека и современной культуры, но сейчас кажется уже недостаточно нюансным.

Insolarance публикует размышление о связи игровых образов в популярной культуре с нашим образом жизни. О том, откуда возникает элитарный плюрализм, что такое дартмолизация и как изменился культурный образ современного человека — в вольном эссе Алексея Кардаша.

Игровые образы массовой культуры

Этот факт обычно ставят в упрёк массовым франшизам, вроде «Звёздных войн», но надо признать, что самое интересное, что они производят — это образы и дизайн персонажей. Причём на самом поверхностном уровне, когда герой лучше выглядит вне нарратива. Словно бы он изначально создан, чтобы быть фигуркой, красоваться на фан-арте и в любом ином месте, где про него ничего не рассказывается. Боба Фетт, Дарт Мол или Рыцари Рен — это парадигмальные примеры таких персонажей, которые лучше работают вне дуги характера, сюжета, предыстории и развития персонажа.

В этом и заключается особенность успешного массового произведения. Ему не нужно рассказывать историю героев или мира, ибо попытка сделать историю интересной для всех очень быстро оборачивается тем, что в сущности она оказывается неинтересной никому.

Артефакты массовой культуры, вроде «Звёздных войн», дают отправную точку для фантазии. Хороший образ такого рода и дизайн — это своеобразная мысленная игрушка, предлагающая широкую вариативность игр с ней: от теорикрафта, споров насчёт лора и фанфикшена до покупки материальных сувениров. Меж тем, попытка написать некую «официальную» историю персонажей (как в случае вышеупомянутых) обычно оказывается провальной, так как противоречит этой игровой функции.

В случае таких мысленно-игровых образов важно сохранение плюрализма интерпретаций. Причём не в абстрактном и общем смысле, как это постулировал Деррида. Скорее дело в фактической открытости образа над которым нет авторского диктата, в сочетании удачных общих визуальных черт и смысловой разреженности.

Такой эффект можно заметить не только в массовой культуре, но в и некоторых философских направлениях. Например, в случае Хайдеггера и Гегеля, которые формулируют свои идеи на столь высоком уровне абстракции, что довольно трудно исследовать их в роли легиста, следующего авторскому замыслу. Легче и практичней совмещать исследование такой мысли с интерпретацией, как способом «залатать» то, что показалось непонятным и то, чего в их философии вообще не нашлось.

По аналогии с тем, как Маклюэн делил медиа, игровые образы «холодны» — в том смысле, что дают и предполагают площадку для мысленного взаимодействия с ними. В же то время, как классическая, элитарная и традиционная культура обычно оперируют «горячими» персонажами. У Сизифа нет впечатляющего дизайна, чтобы полноценно воспринимать его, как образ, нужно быть знакомым с его историей. В отличии от Дарт Мола, в отрыве от содержания Сизиф — это не более чем грек с камнем на плечах.

В случае массовой культуры образ составляет не только плюрализм интерпретаций, но и популярность. Она — это одновременно интуитивность и отсутствие сложного содержания, которое бы мешало играм с образом (делало бы игру линейной и предопределенной).

Образы жизни

В двадцатом веке способность массовой культуры не только создавать простые образы, но и интегрировать в себя сложные, активно критиковалось мыслителями совершенно различных взглядов — от консерватора Ортеги-и-Гассета до ситуационистов. Причем, все они рассматривали проблему в оптике пагубного влияния на человека, который и сам становится массовым, карнавализованным и типовым.

Не стоит забывать, что человек — это в том числе и культурный образ, который полезно рассмотреть симметрично и тем же способом, что и другие. Образ человека и культурная репрезентация его судьбы преобразовывались по ходу истории, когда некие общие грани человеческого оформлялись в сводах законов, философии, конституциях и общественной морали. В ряде обществ можно проследить это преобразование от осмысленного и строго предопределённого до свободного и поливариативного образа жизни. В нарративном смысле у людей возникла возможность выбирать себе бэкграунд. Не просто рождаться крестьянином, рыцарем или королём, но иметь возможность сделать себя кем-то. Тем не менее, в этой возможности виднеется что-то тревожное, что выливается в концепции отчуждения, разобщенности, деградации, стагнации, функциональной неграмотности и так далее.

Я бы сказал, что происходит своеобразная дартмолизация — процесс преобразования образа человека и его жизни к популярному и наделенному плюрализмом интерпретаций. Это одновременно означает увеличение общей привлекательности такого образа жизни и довольно неприятную с личной точки зрения интерпретативность, когда не только ты сам конструируешь культурный образ себя, но на это же посягают и другие. Будучи незакрепленным в глазах общества, как представитель «черни» или «аристократии», человек оказывается в слегка шизофреническом пространстве поливариативности иерархий, когда ярлыки на него навешиваются произвольно.

Но пока с этим не будем забегать вперёд и вернёмся к культурном образам. Высокий уровень личных свобод и вариативность судьбы — красивы сами по себе, как набор слов, концепций и смыслов. Образ свободного человека, как и Дарт Мола, цепляет на некоем безусловном уровне. Именно поэтому свобода стала частью «всего хорошего», а не только идеей в либеральном дискурсе (в противовес тому же труду, строго позитивные коннотации которого присутствует считай, что только у марксистов) . Свобода, как абстрактный принцип — это архетипичный атрибут достойного образа жизни. Точно также, как и архетипичный атрибут злодея — это чёрные одеяния и рога.

То есть, с одной стороны, наличие ни одного ни другого не означает, что перед нами свободный человек или злодей. С другой же, наличие архетипических атрибутов вынуждает изначально воспринимать их обладателя определённым образом.

Так, образ свободного человека содержательно может представлять собой историю бизнес-аналитика, который работает полный рабочий день, справляется с бытовыми тратами и депрессией. Звучит ли это интересно само по себе? Наверно, не настолько, чтобы это образ жизни был репрезентован в искусстве без излишней трагичности или комичности. Как правило, такой бэкграунд — это нарративная tabula rasa, уже с которой начинаются Тайлеры Дёрдены, Нео и другие «избранные» случаем для наполнения смыслом их дефолтной судьбы.

Куда более интересной окажется история человека, который сбежал из Северной Кореи. При этом образ жизни северного корейца крайне непривлекателен и представляет собой во многом то, что в других странах считается наказанием. Тем не менее, истории, которые возникают внутри такого образа жизни раз за разом привлекают к себе всевозможных журналистов, активистов и писателей.

Такой вывод кажется крайне странным, но, как и у персонажей популярной культуры, у жизни массового человека есть свой дизайн. Образ, который составляют правовые, этические и экономические условия в которых он находятся. И чем эти условия более совершенны, тем менее содержательно интересным для него оказываются истории внутри этого образа. По той причине, что дизайн в первую очередь вещь функциональная, а не нарративная.

Элитарный плюрализм

Критики массового человека и его культуры представляли ситуацию, как фатальную интеллектуальную и экзистенциальную стагнацию. Мне же видится, что многие из них удивительным образом предпочитали не замечать ответных реакций на массовизацию культуры.

В первую очередь стоит упомянуть про явный обратный эффект с интеграцией массового и простого в эксклюзивное и сложное. У этого есть очевидный и, наверно, даже измеримый аспект в виде обращения философов и деятелей гуманитарной культуры к популярным образам. В частности к кино, где кто-то как Жижек занимается построением сложных интерпретаций, кто-то как Брайант называет один из своих концептов «малковичизмом», а кто-то попросту использует кейсы из фильмов, как иллюстративный материал для вопросов этики.

Это один из признаков стойкого сопротивления осколков элитарной культуры, которая как-бы демонстрирует собственное превосходство над популярным даже в условиях его победы. Не смотря на предположения о том, что всё в итоге должно стать массовым, кажется, что эта попытка унификации культуры оборачивается тем, что элитаризация оказывается одной из основных стратегий идентификации себя и своих интересов.

Возникает эклектическая форма элитарности, которую я бы назвал плюралистической или элитарным плюрализмом.

Действуя в регистре массового, элитарное становится плюралистично элитарным. Всё что угодно теперь может стать элитарным. Вплоть до того, что среди людей, которые банальнейшим образом прожигают свою жизнь теперь выделяются лайфстайл блогеры. Таким образом, в ответ на дартмолизацию происходит своеобразная «сизифизация» — попытка выделить, атрибутировать и осмыслить себя, но уже внутри массового. Попытка построить иерархию, избежать тождества и повысить уровень закрытости в том, что изначально задано, как горизонтальное, равное и открытое.

Когда комиксы начали экранизировать, то внезапно оказалось, что чтение непосредственно комиксов с позиции тех, кто их читает, воспринимается, как более элитарное занятие. Они считают, что это позволяет лучше понять лор, увидеть непоправимые ошибки в кино и в целом осознать, сколь ничтожно всё это киноискусство перед бумажным оригиналом. Даже в мемах, как явлении предельно завязанном на сетевую самоорганизацию, есть явное деление на жемчужины сетевого народного творчества и глупые форсы. Ну, а рассуждение целевого потребителя мемов о мемах структурно будет сравнимо с тем, как арт-критик рассуждает о том, что является настоящим современным искусством, а что очередной импликацией постмодерна.

Элитарный плюрализм — это стратегия наполнения разряженного и холодного образа массового человека, придания ему некоего индивидуального, эксклюзивного и личного измерения. При этом, в ней нет отрицания самого образа. Именно это можно обнаружить в ситуации, когда каждый из кинокритиков по-своему тасует порядки значимости великих режиссеров. Наиболее яркой демонстрацией элитарного плюрализма, по-моему, являются мемы про айсберг под водой, который в отличии от других содержат куда меньше иронии (она проявляется только на самом глубоком сегменте) и при этом по сути является чем-то вроде проективной методики.

Проблематичным оказывается наличие двойного послания, единовременное сочетание дартмолизации и сизифизации. Преодоление абсурда массового представляется болезненным и невыполнимым, но необходимым. Возникает символическая конфронтация образа жизни и её содержания. Плюрализм в элитарности постепенно убивает её в одном артефакте культуры, вынуждая в итоге человек элитаризовать нечто новое, когда былое оказывается доступным слишком многих. Думаю, именно этот процесс и запечатляется в высказываниях о том, что кто-то потреблял нечто «до того как».

Как мне кажется, это и есть тот недостающий штрих в метафорическом описании судьбы и культурного образа современного человека. Только Сизиф по указке Камю находит счастье в абсурдности своего положения, как через пару мгновений камень у него отнимает Дарт Мол.

Автор текста: Алексей Кардаш.