Виктор Пелевин — это одновременно и живой классик отечественной постмодернистской литературы, и коммерчески успешный писатель. О нём, как о таинственной и влиятельной фигуре, наслышан буквально каждый увлеченный культурой человек. Тем не менее множественные и противоречивые стереотипы только мешают понять, что это за литература и чего от неё ожидать.

Insolarance берется исправить ситуацию. Для этого Алексей Кардаш подготовил гайд, в котором анализируется содержательная часть работ и даётся система ориентиров в творчестве Виктора Олеговича.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/pelevin-guide/

Начнём с того, почему вы вообще знаете, кто такой Виктор Пелевин. На это есть несколько причин. Пелевин — это одновременно и живой классик русской постмодернистской литературы, и коммерчески успешный писатель, который находится на одном из самых выгодных контрактов среди современников. Поэтому, когда выходит очередной ежегодный роман Пелевина, то издательство не скупится на рекламу, дабы донести эту новость до потенциальных покупателей.

При этом писатель не паразитирует на какой-либо очевидной, доходной и трендовой нише, вроде фэнтези, подростковой литературы, любовных романов или научной фантастики. Пелевин честно создал свою собственную литературную нишу и честно паразитирует исключительно на ней.

Типовая аргументация за прочтение книг Пелевина выглядит как растянутая версия двух абзацев выше, а поэтому этим я заниматься и не буду. Посредством гайда я надеюсь дать тот необходимый минимум информации, с которым вы сможете сойти за человека, который Пелевина всё же читал. Если же по ходу дела вас накроет неимоверным желанием ознакомиться с описываемой литературой, то в финальной части гайда будут рекомендации, с чего и в каких целях начать.

Два типичных Пелевина

Что самое важное для писателя? Это иметь злобное, омраченное, ревнивое и завистливое эго. Если оно есть, то всё остальное приложится.

Романы Пелевина удобны для анализа и объяснения тематики тем, что в них есть две главные компоненты и одновременно творчество писателя легко поделить на два периода, в каждом из которых превалирует одна из компонент.

Первая компонента — это философские размышления и даже некоторая одухотворенность. Её больше в периоде раннего творчества и наиболее известных работ от «Омон ра» до «Священной книги оборотня». Вторая компонента — это остроумная социальная критика, которая стала заметней в поздних работах и периоде пелевинского творчества, который длится и по момент написания гайда.

В чем же проявляется одухотворенность Пелевина? По большей части в увлечении буддизмом, восточными религиями и всевозможной эзотерикой. Так получилось в силу того, что в позднем СССР всё это было подпольщиной и флагманом контркультуры.

Серьезные пассажи Пелевина зачастую сопровождаются манерой восточного мыслителя, который вынужден лаконично поведать о глубокой и невыразимой мудрости. В тексте, как правило — это диалог, в котором главный герой задаёт вопросы, а ему на них отвечают предельно понятно, но намекая или даже прямо говоря, что то, что ему всё показалось предельно понятным и означает, что на деле он так ничего и не понял. Чтобы обрести действительное понимание таких истин герою нужно пройти своеобразный духовный путь.

Подобный сюжетный ход — это постоянная дань уважения Кастанеде, но в отличии от американца, у Пелевина герой нередко оказывается неспособным постичь что-либо сложное. Как, например, Вавилен Татарский, который прошёл духовный путь, дабы понять устройство мироздания, но рассказанное ему — это триальная версия, которая лишь поверхностно соприкасается с истинной. Показателен и пример Рамы из «Эмпайр Ви». По сюжету выясняется, что для определенных целей его специально оградили от «всей правды».

Типовой главный герой Пелевина является эдаким духовным недоучкой. Персонаж невольно участвует в большой игре, которую не понимает. Он не задумывается о платоновской проблеме различия реального и подлинно реального, а поэтому часть духовных открытий непременно касается этого вопроса. Что же такое реальность, а что только пытается ей казаться?

Иногда такой игрой оказывается и роман сам по себе. Например, в ней участвуют похожие герои-бизнесмены из «Чисел» и «Тайных видов на гору Фудзи». Метафизика их мира — это и есть текст романа. В отличии от того же «Чапаева и Пустоты», где метафизика буддийская. На первый взгляд довольно трудно уловить отличие одного от другого. Вся разница кроется в важном нюансе — когда метафизика буддийская, то в романе нет магии и дополнительной эзотерики. Когда же они есть, то в большинстве случаев, вся магия работает вольно и по сути тождественна тексту как таковому.

Пелевин и философия

Истина настолько проста, что за неё даже обидно.

Серьёзная составляющая романов не всегда представляет собой исключительно европейский буддизм и популярное религиоведение. Пелевин не прочь использовать и философию как сюжетообразующий базис, а не только, как способ набить референсов. Например, в «Generation „П“» в сравнимой мере присутствует мифологическое шумеро-аккадское и концептуальное ситуационистское видение мира. Так как Ги Дебора знает и читало меньше людей, чем «Мифы народов мира», то многие воспринимают часть, где обыгрываются идеи француза, как авторскую критику общества потребления. От них ускользает образность того, почему всё это говорится от лица Че Гевары, чей образ является типичным примером рекуперации. Вероятно, что это интуитивный прикол от Пелевина, но при подробном рассмотрении, получается меткое указание на суть рекуперации, когда в голове массового потребителя Че Геваре лучше подходят идеи Дебора, чем ему самому.

Другой хороший пример использования философии — это «iPhuck 10». Роман в целом является большой отсылкой на Бодрийяра и его «Заговор Искусства». Главный герой представляет собой алгоритм, а то есть симулякр высокого порядка. Он живёт в мире, в котором заговор искусства столь очевиден, что нормативен, то есть не просто реален, а гиперреален. Как и в прошлом случае, Пелевин использует двойное кодирование — наличие отсылки очевидно, но не её глубина.

В этом же романе ёмко формулируется суть сартровского экзистенциализма: «Жить ой. Но да».

Как и полагается писателю постмодернисту, для Пелевина академическая серьезность и философский снобизм — это добротная почва для игры, иронии и острых замечаний. В этом плане, вместо объяснений лучше привести один отрывок:

Людвиг Витгенштейн утверждал в «Логико философском трактате», что открыл общую форму описания предложений любого языка. По его мнению, эта универсальная формула вмещает в себя все возможные знаковые конструкции — подобно тому, как бесконечное пространство вселенной вмещает в себя все возможные космические объекты.

«То, что имеется общая форма предложения, — пишет Витгенштейн, — доказывается тем, что не может быть ни одного предложения, чью форму нельзя было бы предвидеть (т.е. сконструировать)». Общая форма предложения такова: «дело обстоит так то и так то» («Es verhält sich so und so»).

Однако доцент Иркутского педагогического института филолог Александр Сиринд сумел опровергнуть знаменитую формулу, приведя недавно пример предложения, которое выходит за пределы начертанной австрийским философом всеохватывающей парадигмы. Оно звучит так: «Иди на хуй, Витгенштейн».

Что любопытно, это не только китчевая шутка, но и остроумное замечание насчёт континентальной критики аналитической традиции в целом.

Художественные игры с философией — это ещё и небольшое направления в короткой прозе Пелевина. Некоторые рассказы вроде «Македонской критики французской мысли» представляют собой лаконичную игру с философскими концептами, где высокая мысль закономерно спотыкается о суровый быт.

Возникает вопрос, а нужно ли иметь какой-то особый философский бэкграунд, чтобы понимать романы Пелевина? Если вы не собираетесь писать обзорные и критические материалы, то нет особой разницы, подходите ли вы к роману с кругозором первокурсника или профессора.

Для вас и так будет припасено множество отсылок на популярную культуру и русскую литературу, поэтому вы непременно почувствуете себя сообразительным читателем. Пелевин любит ненавязчиво отсылать к Набокову (как с картинами в «Empire V») и, говорят, что это своеобразная дань бизнес-ориентиру. Если учесть, что Виктор как-то позарился сделать экспериментальный роман о Тесее для английского издательства… Но сейчас не о смутной мечте стать русским писателем в Америке (а ведь ради этого дела даже чуть ли не единственный раз был нарушен образ затворника, и на протяжении почти получаса Пелевин давал интервью под запись).

Подытожу тем, что в отдельных моментах от наличия гуманитарного бэкграунда может стать и скучнее, как в случае с прочтением пассажей про «вау вау вау» от Гевары, уже зная позицию Дебора. Познания в разновидностях буддизма вообще могут быть спойлерами к некоторым романам.

На прозе Пелевина легко понять, действительно ли вам нравится улавливать отсылки и подмигивания. И, что немаловажно, на каком уровне. Благо, непременно присутствуют и явные референсы на манер интернет-паст, и сложносочинённые, характерные для той самой постмодернистской литературы. И да, в раннем творчестве все куда более очевидно, допустим, если сравнивать тот же дзен в «Чапаеве и пустоте» и тхераваду в поздней «Фудзи». Если первое направление буддизма довольно явно витает в популярной культуре, то последнее известно в основном студентам-гуманитариям и тем, кто случайно увидел такую религию в «Europa Universalis».

Социальный критик

Перейдём ко второй обязательной и важной компоненте творчества Пелевина — остроумному социальному прогнозированию и критике. Забавно, но сейчас существует целый пласт обозревателей и комментаторов социально-политических реалий, которые нередко делают замечания в духе: «российская действительность развивается по следам книг Пелевина». Поэтому, для многих Виктор Пелевин предстаёт не только критиком, но и своего рода проповедником, реконструктором культурного кода.

Оно и не удивительно, ведь в подавляющем большинстве случаев остроумные замечания, афоризмы, а порой и гротескно-аншлаговые каламбуры касаются двух тем — общественной и политической. В общем-то, как всё началось в «Числах» с Зюзи и Чубайки, так и продолжилось.

Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем‑то вроде канала народного самосознания. Он выговаривает накипевшее у всех на душе с предельной откровенностью, так что у зрителя аж дух захватывает. После того как захват духа произведен, в кадре оказывается Чубайка. Не ввязываясь в спор по существу, он отпускает беззлобно‑ироничный комментарий, рождающий в зрителе робкое понимание того, как следует думать и говорить, чтобы когда‑нибудь покинуть зону этого самого народного самосознания и быть принятым в ряды немногочисленных, но отлично экипированных антинародных сил.

В дополнение к этому Пелевин сатирично комментирует проявления актуальной культуры. Здесь есть одно правило — чем более похожа и ближе эта актуальная культура к той, в которой Пелевин провёл свои молодые годы (и вероятно был искренне заинтересован), тем лучше получается. Например, тематика бандитских девяностых, раскрытая в серии рассказов и паре романов — это просто филигранная работа по ироничному запечатлению значимого периода русского постмодерна. Особенно это заметно на фоне недавней моды на псевдодевяностые, которая также претендует на ироничную интерпретацию, но по факту представляет очередную апроприацию культурной эпохи творческим классом.

В противовес, то, на что Пелевину в действительности плевать, комментируется без огонька. Происходит это нечасто, но, например, подколки феминисток и американских леволибералов в последних работах содержательно не сильно отличаются от рядовых шуток и мемов в тематических пабликах. В этом плане, в повести «Искусство легких касаний» из одноименной книги, куда более остроумным оказался ход, когда юмор на тему SJW исходил из уст литературного обозревателя, который подмечал в своём обозрении некорректные и неправильные высказывания шовиниста и мизогина Голгофского (что характерно, фанаты Галковского считают, что Пелевин уже давно вдохновляется, комментирует и подворовывает идеи у их кумира).

На молодые годы Пелевина пришлась большая популярность экзистенциализма и постструктурализма в России, а поэтому у него чертовски хорошо получается иронично симулировать высоколобого интеллектуала. Эта надстройка и является сносной обёрткой для едкой социальной критики самых актуальных культурных явлений.

Тематика юмора является ещё и отдельным авторским высказыванием. Вероятно, поначалу менее осознанным, чем сейчас. Пелевину, как верному буддисту, очевидно, что не существует таких явлений, как адекватная политическая позиция и осмысленная социальная жизнь. Всё это лишь коллективные помутнения рассудка и безропотные попытки свести баланс счастья и страданий.

Что читать

Как я уже упоминал, одухотворенность превалирует в раннем творчестве Пелевина, а социальная критика в позднем. При этом, в той или иной мере, обе компоненты присутствуют в любом романе.

Такого разделения и понимания, что в каждом из периодов следует ожидать достаточно, чтобы выбрать первый роман. Есть два стартовых варианта — «Чапаев и Пустота» для тех, кому понравилось описание раннего творчества и «S.N.U.F.F.» для тех, кого заинтересовало позднее. Оба романа отлично отражают периоды творчества, в которых они написаны, и попросту являются качественными работами.

Нередко Пелевина рекомендуют начинать с «Generation „П“», но я бы предостерег от такого решения по одной причине. Роман имеет привязку ко времени, к концу российских девяностых и началу нулевых. Чем дальше вы в поколенческом плане от поколения «П» (рожденные в 70-80-е), и чем меньше вы знаете про эту эпоху, тем менее интересной окажется книга. В общем-то без социального контекста остаётся только оммаж на шумеро-аккадскую мифологию, а он сам по себе здесь вторичен.

Одновременно с этим, людям, которые живут в мире победившего маркетинга, могут показаться немного странными наивные представления о рекламном бизнесе. В общем-то, точно также, как и образ рекламщика-трикстера теряет связь с актуальной реальностью, так и «Generation „П“» становится свидетельством эпохи, которая местами диссонирует с современностью. Если же вы крутитесь в какой-то из сфер маркетинга и вкурсе про «волны маркетологов» в СНГ, то в романе вы сможете увидеть примерный образ первой волны и с чего началась вторая.

По моему мнению, эта книга больше подходит для прочтения после «Чапаева» или «Снаффа». Говоря же о том, что читать из каждого из периодов, я бы назвал сильными и достойными первоочередного прочтения следующие работы.

Из раннего — это «ДПП (NN)», «Омон Ра» и «Жизнь насекомых». Да и, честно говоря, все шесть романов заслуживают внимания, если вам понравился хотя бы один из них.

С последующим творчеством ситуация обстоит сложнее. В первую очередь стоит обратить внимание на «iPhuck 10», «t» и «Эмпайр Ви». Со всем остальным уже надо действовать осторожнее. Некоторые работы полезно сначала обойти стороной (чтобы не портить впечатление): к ним я отношу «Смотрителя» — роман, в котором поздний Пелевин косит под раннего, «Лампа Мафусаила» и «Любовь к трём цукербринам».

Не буду говорить, что это откровенно плохие книги, скорее они похожи на необязательное DLC к творчеству Пелевина.

Самое важное, не пренебрегайте рассказами. Не смотря на то, что есть несколько выбивающихся из общего творческого русла («Зигмунд в кафе», «Ухряб»), они являются хорошим способом понять, стоит ли вам ознакомиться с крупной прозой того же периода. Тот же «Девятый сон Веры Павловны» исполнен в манере аналогичной «Чапаеву», но вместо дзен-буддизма сюжетом движет солипсизм.

Настоящим золотом короткой прозы Пелевина являются перестроечные рассказы. Из них я бы выделил «Святочный киберпанк, или Рождественская ночь-117.DIR», как образчик пелевинского юмора, мастерства подмечать детали эпохи и связывать повседневные неурядицы с вечными темами.

В качестве мэра Ванюков, как бы следуя дервнекитайскому завету, гласящему, что о лучшем из правителей народ не знает ничего, кроме его имени. Он два раза провел праздник под названием «Виват, Петроплаховск!», о котором совершенно, нечего сказать. Один раз он встретился у себя в кабинете с редакторами городских газет, во время беседы он в мягкой и деликатной форме постарался объяснить им, что выражения «бандит» и «вор», которыми злоупотребляют средства массовой информации, уже давно перестали быть политически корректными (это выражение Ванюков прочитал по написанной референтом бумажке, видимо мы имеем дело с переводом-калькой американского “politically correct”). Больше того, сказал Ванюков, эти слова вводят людей в заблуждение — слово «вор» как бы допускает, что человек, которого так называют, может вылезти из своего «Линкольна» и полезть в чью-то форточку, чтобы украсть кусок мяса из кастрюли со щами (стенограмма зафиксировала дружный смех редакторов), а термин «бандит» подразумевает, это такого человека ищет милиция (опять зафиксированный стенограммой смех). На вопрос, каким же термином обозначать вышеперечисленные категории граждан, Ванюков ответил, что лично ему очень нравится выражение «особый экономический субъект», или сокращенно «Оэс». А те журналисты, которые любят выражаться витиевато и фигурально, могут пользоваться словосочетанием «сверхновый русский». Это выражение уже давно никого не удивляет, но интересно, что мало кому известен его настоящий автор, которым был референт Ванюкова.

Ориентируясь на время прочтения и простоту восприятия, можно порекомендовать и всё, что собрано в серию «Греческий вариант», начиная с уже упомянутого «Святочного киберпанка» и «Македонской критики французской мысли», продолжая «Краткой истории пейнтбола в Москве» и другими рассказами. Если понравится, то сразу же можно продолжить сборником «П5».

Чтобы поразить своих друзей и незнакомцев в интернете познаниями в творчестве Пелевина, то отдельно скажите, что знаете про существование публицистических статей и короткой прозы, написанной до 92-го года. На мой взгляд, наиболее интересны из ультра-раннего Пелевина две работы — рассказ «Колдун Игнат и люди», который считается первой увидевшей свет работой автора, и повесть «Затворник и шестипалый». Если заранее не знать автора, то в рассказе и повести вряд ли удастся распознать Пелевина. Возможно, лишь в самых общих ассоциациях. В этом и заключается ценность «Колдуна» и «Затворника» — теперь они стали портретом художника в творческой юности.

Кто такой Пелевин?

… Ты читал Набокова?

 — Читал, — соврал я.

 — Ну и как тебе?

 — Бред сивой кобылы, — сказал я уверенно.

С такой рецензией невозможно было попасть впросак, я это давно понял.

Как я и обозначил вначале, гайд позволяет не читать Пелевина вообще, так как я постарался включить в текст обязательную информацию, неочевидные нюансы и малоизвестные факты, за пеленой которых в вас не сразу распознают читателя-симулянта. Подытожить статью я хочу парой общих мыслей касаемо того, какое место Пелевин занял в современной русскоязычной культуре.

Контракт на одну книгу в год поспособствовал тому, что ряд обозревателей и читателей воспринимают Пелевина как своеобразного блогера, чьи регулярные действия хочется комментировать и обсуждать. Особенно учитывая, что такая продуктивность — это подарок для штатных литобзорщиков. Читателям же остаётся только гадать, какая часть былой или актуальной культуры будет обернута в буддийскую, постмодернистскую или эзотерическую метафизику нового романа.

Пелевин — это масштабная читательская привычка и почти что традиция. В его прозе сочетается привычная и предсказуемая тематика с высоким уровнем вариативности в плане конкретного содержания.

Одновременно с этим, он запечатлевает такое непростое культурное явление, как русский постмодерн. В то время, как тот же Сорокин покушается на экзистенциальные мотивы и судьбы отечества, Пелевин схватывает повседневные черты русского постмодерна и демонстрирует его в наиболее честном и местами неприглядном виде. Осадок девяностых, увлеченность западным миром, то комичная, то попросту страшная политическая жизнь, загадочная «русская идея», казусы периферийного капитализма, бодрый скачок в цифровую эпоху и неизбежная духовная жизнь, которая настигает даже последнего атеиста хотя бы в виде бесплатных занятий йогой на работе — Пелевин улавливает происходящее вокруг, шутит и предсказывает, но ни в коем случае не говорит, как должно быть.

Ведь, по его мнению, быть должно никак.

Автор текста: Алексей Кардаш.

В оформлении использованы иллюстрации Дмитрия Козлова.