Insolarance публикует продолжение дискуссии Алексея Кардаша с экономистом Григорием Баженовым. На этот раз подробно разбираемся с тем, что такое либертарианство и откуда происходит этот термин. А также выясняем, повлиял ли Маркс на экономическую теорию и почему взгляды Айн Рэнд несостоятельны, как способ популяризации роли предпринимательства.

Дабы сделать сложные взаимоотношения этики и экономики понятней, предлагаю рассмотреть более ясную для не-экономистов цепочку рассуждений. Количество ресурсов ограничено. Ввиду этого обострен вопрос их распределения. Нередко до такой степени, что оценка результатов такого распределения не может быть избавлена от эмоций и иррациональности. Каждый человек, который богаче лично нас или какой-то социальной страты с которой мы себя ассоциируем, нередко воспринимается с презумпцией моральной вины. Грубо говоря, он застрелил и съел мамонта, отобрав у нас возможность сделать тоже самое. Даже просто в разной степени богатые люди сохраняют за собой эту иррациональную презумпцию моральной вины по отношению друг другу. Стоит хотя бы вспомнить «атлантов» (мелкий и средний бизнес), который противопоставляется большому — государству и людям, сросшимся с ним. Что можете сказать по этому поводу?

Сам кейс не совсем корректен в том смысле, что экономическая наука рассматривает, как правило, результаты общества в целом. Нет проблемы в том, что излишек производителя больше, чем, например, излишек потребителя. Проблема возникает тогда, когда образуется «мертвый груз» — чистые потери общества, результат аллокативной неэффективности [Аллокативная эффективность — это оптимальная комбинация экономических ресурсов для производителя, дающая оптимальную комбинацию продуктов для потребителя, короче говоря, равновесие без потерь] или когда мы наблюдаем, например, производственную неэффективность. Равновесие — это единовременный оптимум и потребителя и производителя. То есть проблема-таки в нарушении эффективности.

И вот тут мы уже можем говорить и в контексте теории общественного благосостояния. Здесь важными становятся проблемы справедливости и эффективного распределения. Ключевыми в данном случае выступают связанные первая и вторая теоремы общественного благосостояния, а также модель общего равновесия. Последняя выступает базой для понимания формирования и возможности не только частичного (на отдельных рынках), но и общего равновесия. Первая теорема позволяет нам установить, что общее равновесие при выполнении определенных предпосылок (они не связаны с ценностями) будет также Парето-оптимальным (такое состояние рынка, когда ни один из участников не может улучшить свое положение, не ухудшая положение другого). Вторая же теорема утверждает, что любое Парето-оптимальное состояние можно реализовать рыночными методами. То есть не манипулируя ценами, что искажает экономику, а, например, перераспределяя доходы и имущество. При этом, конечно, само Парето-оптимальное состояние выбирается ценностным образом.

Хотите бентамовский утилитаризм? Пожалуйста. Вот вам модель. Хотите либертарианский подход Нозика? Вот. Хотите эгалитаризм имени Джона Ролза? Тоже не проблема. Инструментарий адаптивен под любое наше решение. Но выбор этого решения — ценностен. И потому здесь, как раз-таки важно расхождение в области статической или же динамической эффективности. В первом случае эффективность в статике — самоцель. Во втором же крайне значимым является долгосрочный период и стимулы, способствующие экономическому развитию, росту и инновациям.

Давайте всё же поговорим о «маленьком человеке», пускай и не с такой степенью экономической достоверности. Можно ли менее богатого человека заставить искренне уважать более богатого человека каким-то методом, кроме перераспределения ресурсов от второго к первому?

Что значит «заставить»? Тут скорее следует говорить о популяризации значимости роли предпринимательства в рамках экономической системы. В этом смысле, попытка создать апологию капиталистов в интеллектуальной среде, которую предприняла Айн Рэнд, мне не представляется удачной. Получилось что-то вроде: «мы элита, а вы все ничего не понимаете».

Мне кажется намного более продуктивным подход Адама Смита, а следом и Фридриха Хайека, и Джеймса Бьюкенена, которые вовсе и не пытались приписать предпринимателям какие-то сверх значимые добродетели. Они скорее элиминировали этот вопрос, восхищаясь рынком и спонтанными порядками как таковыми. Ещё больше мне нравится подход Уильяма Баумоля, который, безусловно, развивает хайекианский взгляд на экономические проблемы. Он считает, что да, есть такие люди, предприниматели, они всегда были, но долгое время были заняты в непроизводительных отраслях (война по найму, например). А сегодня система такова, что способствует перетоку предпринимателей в производительные сектора. И вот тут и становятся возможны инновации, революционная часть которых — дело рук малых предпринимателей.

Для России, впрочем, это не совсем так. У нас созданы обратные стимулы.

Поинт простой: нужно показать значимость рынка, а рынок не может быть в динамике эффективным без инновационного предпринимательства. Вот и все. Это лучше работает, чем атлантизм. Потому что атлантизм создает проблему элитизма, что выливается в очередное некомпетентное представление о роли и механизмах работы экономики. Порой, кстати, это порождает смешные вещи.

Например, депутаты Госдумы от «Единой России» хвалят роман Айн Рэнд «Атлант расправил плечи». И дело тут не в двойных стандартах. Это полноценная рационализация сложившегося социального, экономического и процессуального неравенства. Как учит, прости Господи, критическая теория, привилегии зачастую невидимы для привилегированных, проблемы прямо замалчиваются и табуируются. И в отличие от «привилегий» белого человека, у путинской элиты привилегии настоящие. Просто они их не замечают. Они справедливо одарены, гены, Божья воля, их исключительная смелость. Вот и причина. Такая вот злая шутка.

Вы сказали, что некорректно в экономике рассматривать успешность отдельного индивида. При этом марксисты, которые упирают на неразрывность связи экономики и политики, говорят как правило про проблемы отдельных людей или групп. Насколько вообще марксистские заходы в экономику корректны? И не случается ли так, что к политическому, социальному, идеологическому высказыванию приплетают экономический пример или аргумент, чтобы выглядело солидней?

Вы не совсем верно меня поняли. В точке равновесия максимизируются прибыль каждого производителя и полезность каждого потребителя, условия обмена между которыми удовлетворяют сложившейся ситуации. Но совокупный излишек может быть равным, может быть больше у потребителей, а может быть больше у производителей. Но на чьей стороне излишек больше — неважно. От обмена, максимизирующего результаты каждой стороны, выигрывает и общество в целом. При этом выигрыш общества — результат выигрышей индивидов. Для современной экономической теории крайне важной является связь с методологическим индивидуализмом. Кстати, было время, когда микроэкономика и макроэкономика выступали дисциплинами с различающимися основаниями. Но начиная с революции рациональных ожиданий (70-е годы XX века) основания макроэкономического анализа тождественны микроэкономическим основаниям.

Теперь несколько слов о марксизме. В целом, его следует рассматривать в качестве артефакта истории экономической мысли. Мне на память не приходит ни одно положение учения Маркса, которые бы сегодня разделялось экономистами. Ни трудовая теория стоимости, ни тенденция нормы прибыли к понижению, ни теория воспроизводства, ни теория эксплуатации не являются частью современной экономической науки. Те же конвергенции между капитализмом и социализмом, о которых, например, писал Карл Поппер скорее вызваны опять таки ценностными позициями конкретных экономистов, но аргументация, методологический базис и исследовательская техника принципиально иная. Маркс практически никак не повлиял на современную экономическую теорию, если только не считать влиянием оттачивание контраргументации, которая, к слову, также появилась гораздо позже публикации «Капитала».

Думаю, вы правы, что в некотором роде апелляция к экономике — удобный прием для придания большего веса утверждениям. Но это история характерная не только для марксистов. Тут дело скорее в постулировании бинарности мира, а экономика — слишком ощутимая часть жизни каждого, чтобы её кейсы в своей аргументации не использовать. Короче говоря, как рыночные фундаменталисты ротбардианского образца, так и сторонники плановой экономики марксистского извода часто используют апелляции к царице социальных наук, но корень проблемы лежит в другой плоскости — представление мира в качестве борьбы двух классов. И неважно антагонизм каких классов вы постулируете: пролетарии против капиталистов или же собственники против этатистов.

Многие из нас называют себя «либералами». И правда, когда-то это слово обозначало приверженца индивидуальных свобод и противника массового принуждения. Но левые извратили и присвоили этот некогда гордый термин, чтобы обозначать им сторонников усиления государственного контроля над собственностью и личностью. В результате, те из нас, кто является сторонниками свободы, теперь вынуждены объяснять, что они либералы в подлинном, классическом смысле. Это ведет к непониманию. Вот мое предложение: сторонникам свободы следует зарезервировать за собой слово «либертарианство».

Изначально термин использовался для описания доктрины, которая постулирует наличие свободы воли у индивидов и противопоставляется религиозному детерминизму. Далее, термин активно использовали французские анархисты, употребляя «либертарианство» в качестве синонима понятия «анархизм». При этом поначалу ничего «правого» в «либертарианстве» не было. Скорее была связка с левыми анархистскими движениями.

В современном значении термин «либертарианство» стал употреблять основатель и президент организации «Foundation for Economic Education» Леонард Рид. Его цель была проста: отмежеваться от сильно полевевшего либерализма и придумать обозначение для движения, верного принципам классического либерализма. В США в 30-е годы те, кто поддерживал «Новый курс» Рузвельта именовали себя «либералами» — произошла своебразная смысловая метаморфоза. Если ранее вмешательство правительства во имя «общего блага» теми, кто называл себя либералами, воспринималось скорее негативно (конечно, есть и исключения, например, определенные пассажи Дж. С. Милля, возникшие в рамках теории стационарного общества), то по завершении первой трети 30-х подобные точки зрения уже были общеприняты в среде «либералов».

Ответом на подобную метаморфозу от сторонников классического либерализма был новый термин «либертарианство», который в целом соответствовал тем представлениям, которые развивались в русле Шотландского просвещения и естественно-правовой традиции. Как я уже отметил выше, термин популяризировала организация «Foundation for economic education». Один из видных представителей данной организации Дин Рассел, так обозначил этот переход в своей статье 1955 года «Кто такие либертарианцы?»:

Многие из нас называют себя «либералами». И правда, когда-то это слово обозначало приверженца индивидуальных свобод и противника массового принуждения. Но левые извратили и присвоили этот некогда гордый термин, чтобы обозначать им сторонников усиления государственного контроля над собственностью и личностью. В результате, те из нас, кто является сторонниками свободы, теперь вынуждены объяснять, что они либералы в подлинном, классическом смысле. Это ведет к непониманию. Вот мое предложение: сторонникам свободы следует зарезервировать за собой слово «либертарианство».

Таким образом, либертарианство — это направление в социально-политической философии, которое базируется на простом максиминном принципе: максимизация негативной свободы (свобода от принуждения за исключением принуждения с целью насаждения общих абстрактных правил, равно применимых ко всем) и минимизация (или ограничение, сдерживание от произвольного применения принуждения) участия государства в жизни общества.

Там, где государтсвенник полагается на беневолентных политиков, либертарианец полагается на спонтанный порядок. Это вовсе не означает, что в либертарианской среде доминирует представление, что государство вовсе не нужно. В «Конституции свободы» Хайек пытается установить пределы допустимого вмешательства методом исследования условий максимизации негативной свободы индивида, а Нозик в своей «Анархия, государство и утопия» стремится дать ответ на вопрос: «А является ли государство необходимостью?». Позже, Мюррей Ротбард довел либертарианскую идею до предела и разработал концепцию анархо-капитализма, но на деле она не является даже мейнстримом внутри либертарианства.

Конечно, в качестве аксиомы можно выводить не негативную свободу, а, например, самопринадлежность. Но в целом, мы приходим к схожим выводам вне зависимости от того, как мы назовем опорную точку. Это так потому, что из негативной свободы неизбежно вытекает самопринадлежность, а из самопринадлежности неизбежно вытекает негативная свобода. И, конечно, и в том и в другом случае мы получаем в качестве следствия — принцип неагрессии.

Как в либертарианстве под одной крышей уживаются сторонники отсутствия государства и минимального государства?

Здесь уместно упомянуть вышедшую в 2018 году книгу философа Эрика Мака «Libertarianism (Key Concepts in Political Theory)». Несмотря на принадлежность автора к анархо-капиталистической ветви, Мак в качестве центральных фигур либертарианской политической философии выдвигает именно Хайека и Нозика, а сама анархо-капиталистическая традиция рассматривается в качестве внутренней критики. В целом он приводит определенные положения, которые принимаются всеми сторонниками либертарианской парадигмы (таких пунктов около дюжины), а вот дальше он уже рассматривает доктринальное разнообразие, связанное в первую очередь с политической позицией: 1) анархо-капитиализм или рыночный анархизм, 2) минимальное государство, 3) минимальное налогооблагающее государство, 4) малое государство. Как мы видим, даже в этом случае анархо-капитализм в меньшинстве.

Каждое направление имеет свои слабые и сильные стороны. Это, если хотите, спор внутри течения, но вовсе не отдельные направления. Просто потому, что фундамент у доктрины один. Ключевой вопрос в этом споре, какой механизм обеспечения свободы и прав, которые мы привыкли называть естественными, наиболее работоспособен и устойчив.

Не кажется ли вам, что скоро либералам в классическом смысле этого слова придётся придумывать новый термин взамен либертарианству? Которое, как минимум в пределах СНГ, поросло рядом неприятных ассоциаций и стереотипов.

Тут скорее важно говорить о просветительской работе. Нужно показывать множество подходов. Повышать интеллектуальный капитал либертарианства в России и странах СНГ. Конечно, простая бинарность Ротбарда намного притягательнее: максимизация господства над природой и уничтожение власти над людьми, индивиды против этатистов, рынок против власти. Это звучит ясно и просто. Дает ответы на любые вопросы, создает понятные координаты. Так проще воспринимать мир.

Но мир сложен. И на мой взгляд, другие направления внутри либертарианской доктрины дают более корректные ответы. Они не лишены критической рефлексии относительно государства, но при этом не замыкаются в абстрактных логических схемах. Неудивительно, что среди подобного рода либертарианцев много внушительных имен: это не только Хайек, но и Бьюкенен, Коуз, Вернон Смит.

Напоследок, предполагаете ли вы вариант, что в какой-то момент либертаринство может изжить себя? Конкретизируя, что лично для вас могло бы стать звоночком того, что следует менять или сильно обновлять доктрину?

Мне не нравится, что уже сейчас либертарианство из политико-философской и моральной доктрины превращается в конструктивистскую и насквозь идеологизированную утопию с претензией на научную точность и доказанность, здесь снова попахивает сходством с марксизмом. Хесус Уэрта де Сото, один из представителей современного ротбардианства, в книге «Социально-экономическая теория динамической эффективности» пишет:

Нам абсолютно необходимо преодолеть «утопический либерализм» наших предшественников, которые наивно полагали, что государство можно ограничить, и проявляли непоследовательность, отказываясь довести собственные идеи до логического конца и сделать из этого выводы. В XXI в. нашей главной задачей должна стать замена (утопического и наивного) классического либерализма XIX в. новым, подлинно научным и современным подходом, который можно назвать либертарианским капитализмом, анархизмом частной собственности, или просто анархокапитализмом. Сегодня, в XXI в., спустя почти двадцать лет после падения Берлинской стены, когда для всех стало очевидным, что государство не прекратило расширяться и посягать на личные свободы людей, либералам не имеет смысла повторять то же самое, что они говорили 150 лет назад.

Подобная уверенность пугает. Мне кажется, что она является закономерным результатом бинарности восприятия социального процесса: есть строгое добро (очень вульгарно понимаемый рынок) и есть строгое зло (очень вульгарно понимаемый институт государства). Больше ничего нет. Мне представляется важным помнить о богатой политико-философской и морально-философской традиции, из которой выросло либертарианство и классический либерализм.

Интервьюер: Алексей Кардаш.

Поддержите Insolarance на Patreon, а также читайте в Telegram и Facebook.