Можем ли мы оценить моральность наших действий и предвидеть, как они будут восприняты? Стоит ли ориентироваться исключительно на благие намерения? Насколько сильно случайность влияет на мораль? Специально для Insolarance Алексей Кардаш рассказывает о моральной удаче — мощном концепте для эрозии этики вплоть до полного морального нигилизма и одновременно с этим практичной теории, позволяющей понять границы личной ответственности.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/moral-luck/

Вопреки стереотипу о дисциплине, комментирующей Платона и Аристотеля, одно из удивительных свойств философии — это способность открывать новые идеи и вопросы, способные сильно поменять наш взгляд на привычные вещи. Ярким примером такого открытия можно считать идею моральной удачи.

Трудно поверить, но до 1976-го года связь между моралью и удачей считалась незначительной для этики. Начиная с воззрений Сократа и стоиков, да продолжая большими системами, вроде этики добродетеля Аристотеля или этики Канта — философы традиционно стремились обосновать иммунитет моральной жизни к удаче. Утверждения о том, что поступок может быть благим или дурным ввиду удачи чаще всего понимались как доводы, ведущие к моральному нигилизму или релятивизму. То есть, к позициям, которые не предполагают значимость этических рассуждений.

Помимо этого, сама удача долгое время понималась как фортуна — понятие, отягощенное мистическими коннотациями. Что только усиливало понимание удачи как анти-этическое понятия наподобие детерминизма.

Вместе с тем философы не сразу начали обращать внимание на то, как работают естественные моральные оценки. Классические консеквенциалистские и деонтологические моральные системы в области практических правил поведения разрабатывают рациональные схемы, которые часто слепы к значению реакций людей на них. Проще говоря, в нашей моральной жизни оценки, обвинения и наказания нередко сильно предшествуют рациональному анализу поступка.

Первым, кто обратил пристальное внимание на моральное значение удачи стал Бернард Уильямс. В первую очередь он сосредоточился на отстаивании самой возможности морального рассмотрения удачи. По оценкам коллег рассуждения Уильямса скорее находились в русле морального субъективизма. То есть, далеко не каждый моральный философ будет согласен с тем, что удача, о которой пишет Уильямс, именно моральная. Одним из таких несогласных оказался Томас Нагель, но вместо того, чтобы отвергнуть идею моральной удачи в принципе, он показал, что она может иметь значение и для моральных объективистов. Такая полемика, на мой взгляд, сделала вопрос о моральной удаче не просто частной трудностью определенных нормативных этик, а достаточно важной общей проблемой, разрешение которой мы вправе воспринимать как один из критериев оценки качества конкретных подходов к морали.

В самом обобщенном смысле случай моральной удачи — это ситуация, когда удача (то есть факторы, не зависящие от контроля агента над ситуацией) имеет моральное значение. Чтобы понять, как это возможно, рассмотрим два парадигмальных примера, а после перейдем к четырем видам удачи, выделяемым Нагелем.

Гоген и удача жизненных проектов

Вводя термин «моральная удача», Уильямс сосредотачивается на обосновании принципиальной чувствительности моральной жизни к удаче. Для этого он обращает внимание на то, как удача способна приводить к изменениям субъективной моральной оценки собственных действий человеком.

Парадигмальным примером такой ситуации становится случай Гогена, который принимает решение бросить семью, чтобы стать великим художником. Уильямс замечает, что успех таких жизненных проектов будет напрямую влиять на то, как человек будет осмыслять поступки, которые он совершил для реализации своего плана. Если Гоген всё-таки станет великим художником, то он хотя бы в какой-то степени сможет оправдать для себя (а может и для других) факт того, что он бросил семью. Если не станет, то у него возникнут дополнительные резоны, чтобы винить себя за изначальный поступок. Важный момент здесь в том, что успех реализации больших жизненных проектов зависит от неподконтрольных моральному агенту факторов. Как бы Гоген не старался стать великим художником для этого ему нужно что-то большее, чем только собственные усилия — удачные обстоятельства.

Чтобы отличить моральную удачу от других происшествий Уильямс вводит критерий сожаления деятеля, под которым понимает особый вид раскаяния, когда несомненна каузальная, но не моральная вина человека. То есть, утверждается, что человек действительно совершил нечто аморальное, но не будучи мотивированным потенциальной аморальностью своего действия. Именно это, по Уильямсу, отличает случаи моральной удачи от намеренного нарушения нравственных норм: человек признаёт, что его поступки оказались дурными, но это не то, чего он ожидал, когда совершал их.

В своих рассуждениях Уильямс заходит в область моральной психологии, которая для многих философов слишком тонка, расплывчата и двойственна, а поэтому они скорее будут склонны не обращаться к ней вовсе. Так, утилитарист может сказать, что дело не в том, что чувствует один человек, а как это повлияло на чувства многих. Сторонники этики добродетели будут склонны утверждать, что Гоген с самого начала вёл себя недобродетельно и это должно волновать нас в моральном смысле, а не карьера художника. Похожим образом и кантианцы заметят, что «бросать семью ради карьеры» — это не та воля, которая должна быть общим правилом.

Понимая подобные трудности, Томас Нагель критикует Уильямса за то, что у описанной им удачи скорее нет морального измерения. Вместе с этим Нагель замечает важную вещь — в примере про Гогена ключевым оказывается не вопрос его фундаментальных чувств (которые не обязательно моральны), а то, позволит ли его успех оправдать некрасивые поступки перед другими.

Здравый смысл подсказывает, что такие ситуации возможны. Мы регулярно прощаем великим художникам и творцам некоторые личные прегрешения за то, насколько более интересной и счастливой они делают жизнь многих людей. В таком свете простые контраргументы перестают работать также верно, как и ранее. Но, что немаловажно, даже там, где они продолжают работать (например, в случае нашего условного кантианца), обнаруживается разрыв с интуициями и практикой — успешный жизненный проект, построенный на аморальном поступке, не кажется справедливым считать аморальным в целом только ввиду этого проступка.

В этом плане литература и народная культура немного опередила философию, дав нам примеры неоднозначных жизненных проектов, которые построены на аморальных поступках, но их результат многие склонны понимать морально позитивно. Известный всем пример здесь — это Робин Гуд, который по Уильямсу мог бы оказаться просто разбойником, если бы не преуспел в своих планах.

Первый вид: результирующая удача

Однако перейдем к тому, как моральную удачу понимал Томас Нагель и почему считал её значимой в первую очередь в объективно-моральном смысле, а не в плане влияния на нравственную рефлексию. Всего философ выделил четыре вида моральной удачи. Из них наиболее значим первый — результирующая удача, с которой связан парадигмальный пример, который многими воспринимается как главный кейс моральной удачи вообще.

Стоит подчеркнуть, что моральная удача как идея возводится Уильямсом и Нагелем в противовес Канту. Категорический императив предполагает безусловное главенство намерения как критерия нравственности. Нагель вполне справедливо замечает, что в действительности большинство моральных суждений выносится именно по результату, как по некоему очевидному факту, в то время как намерения абстрактны и всегда существует трудность с их верификацией.

Итак, что же такое результирующая удача или удача результата? По Нагелю это вид моральной удачи, который имеет место в случаях, когда при одних и тех же намерениях и действиях агента ему будут вменять различную степень моральной ответственности за поступок в зависимости от того, насколько удачным или неудачным окажется результат этого поступка. Чтобы прояснить, как это выглядит (и в ответ на субъективистскую трактовку Уильямса), Нагель вводит ещё один парадигмальный пример моральной удачи, о котором в тех или иных вариациях вспоминают чаще всего.

Представим следующую ситуацию: Грег, изрядно подвыпив на вечеринке, решает сесть за руль своей машины и отправиться домой. Рассмотрим два возможных сценария развития дальнейших событий. Первый: Грег просто доезжает домой. Да, он может наутро осмыслить ситуацию и понять, что поступил неподобающе. Если он кому-то расскажет о своем поступке, то его могут осудить. Но, скорее всего, ни внутренняя, ни внешняя оценка поступка Грега не будет состоять в том, что тем вечером случилась трагедия. Второй сценарий: по воле случая на перекресток, который Грег проезжает по дороге домой, выбегает ребенок, и водитель, не справившись с управлением в силу интоксикации, сбивает его, причем насмерть. Теперь это однозначно трагедия.

Кажется очевидным, что тяжесть морального проступка Грега в этих двух сценариях принципиально различна — во втором случае будет уместным куда более серьезное осуждение, чем в первом. Между тем поведение и намерения Грега в обоих случаях были совершенно одинаковыми: он сел за руль пьяным и, намереваясь добраться домой, поехал по одинаковому маршруту. Единственное различие состоит в том, что в одном случае на перекресток, который он проезжал, выбежал ребенок, а в другом — нет. Но поведение ребенка находится за пределами контроля Грега. Значит, мера моральной ответственности Грега меняется в зависимости от того, что вне его контроля — появление ребенка на дороге. Это нарушает чрезвычайно важный и интуитивно верный принцип нашего морального мышления — принцип контроля, который гласит, что «человек морально ответственен только за то, что контролирует». Нарушение этого принципа является главной чертой всех случаев моральной удачи по Нагелю.

Чтобы подчеркнуть практическую важность таких ситуаций философ приводит похожий случай из области юриспруденции. Нагель предлагает представить снайпера, который хочет убить человека. В одном случае это у него получается, а в другом пуля попадает в птицу, которая случайно оказалась на траектории выстрела. В обоих вариантах развития событий снайпера задерживают, но судят за принципиальном различные преступления — убийство и покушение. Кажется более чем абсурдным, что ответственность снайпера может уменьшиться из–за пролетающей мимо птицы.

Эти и другие структурно похожие примеры результирующей моральной удачи ослабляют консеквенциалистские этические системы и обыденные интуиции, которые также нередко оценивают поступки по их последствиям. Если нарушен принцип контроля (результат поступка морального агента зависел не от него самого), то нам придется ориентироваться на что-то помимо результата. Нюанс в том, что и деонтологические этические системы оказываются в ситуации странного выбора. Можно уравнять два сценария ситуации с пьяным водителем относительно общего правила: следствием этого будет осуждение всех водителей, садящихся пьяными за руль, так будто бы они уже совершили убийство (что неадекватно), либо принципиальное невнимание к факту убийства теми пьяными водителями, которые его совершили (что ещё и фантасмагорично). Наверно, кто-то может даже согласиться с первым вариантом, но истинная проблема здесь в том, что нет хороших оснований для выбора любого из вариантов.

Но стоит отметить один момент в аргументации Нагеля, исходя из которого всё-таки возможны определенные способы защиты для сторонников классических нормативных этик. Философ замечает, что случаям моральной удачи нередко сопутствует небрежность агента — факт беспечности, лежащий в основании поступков. Например, то, что Грег вообще решил сесть за руль пьяным. Речь идет о некоторой непредусмотрительности, которая ретроспективно оказывается важной для ситуации в целом. Ввиду этого некоторые авторы считают, что сама по себе эта небрежность может быть справедливо оценена.

Чтобы прояснить трудности работы с такими фактами небрежности я приведу известную модификацию кейса Нагеля. Как известно, перед поездкой водитель должен проверять тормоза на исправность. Большинство людей этого не делают. Ввиду этой небрежности они могут сбить человека, который случайно оказался на пути их автомобиля. Получается ситуация аналогичная той, что произошла с пьяным водителям. Только небрежность того, кто не проверил тормоза, не кажется такой же аморальной. Здесь мы вновь возвращаемся к «деонтологической трудности» выбора между неадекватным и фантасмагорическим решением.

Томас Нагель говорит о моральной удаче не иначе, как о парадоксе, ведь невозможно определить точную границу между подконтрольным и неподконтрольным индивиду. Вскрывается «слепое пятно» морали, связанное с сочетанием двух интуитивных убеждений — о том, что человек ответственен только за совершенное им самим и о том, что каждое действие кем-то совершено. Всегда есть соблазн преувеличить волю и осознанность человека, расширять границы того, что он мог учесть и знать, прежде чем совершить действие. И наоборот, нетрудно выстроить цепочку причин, которые сведут всё к тому, что индивид никакого влияния на результат и не имел. Возникает проблема с оценкой ответственности. На практике в силу тех или иных причин люди нередко манипулируют её степенью, стараясь представить более случайными негативные моральные результаты и наоборот. О схожем явлении говорит и фундаментальная ошибка атрибуции.

Второй вид: удача обстоятельств

Второй вид моральной удачи — это удача обстоятельств. Она связана с тем, что все поступки, которые мы фактически совершаем, и все моральные решения, которые мы принимаем, в существенной степени обусловлены теми обстоятельствами, в которых мы оказались, при том что сами эти обстоятельства по большей части находятся вне нашего контроля. Этот вид удачи Нагель проясняет следующим кейсом:

«Тот, кто был офицером в концлагере, мог бы прожить спокойную и безвредную жизнь, если бы нацисты не пришли к власти в Германии. А тот, кто прожил спокойную и безвредную жизнь в Аргентине, мог бы стать офицером в концлагере, если бы не уехал из Германии по делам в 1930 году».

И если разница между их поступками в конечном счете сводится к обстоятельству смены власти или удачной командировки (что находилось вне их контроля), то почему многие из нас не готовы осуждать второго немца с той же строгостью, что и первого?

С этим видом моральной удачи Нагель связывает ситуации риска. Мы обычно ожидаем наиболее вероятного результата своих поступков, но есть отдельная категория решений насчет которых неизвестно, каким будет их результат. Объявляя войну, правитель понимает, что в случае победы ему будут прощены многие моральные прегрешения, а в случае проигрыша — наоборот. Конечно, он намеревается выиграть, но может ли он быть уверен в таком масштабном и долгоиграющем решении, как война? История подсказывает, что сколь амбициозными не были бы планы правителя, он совершает действие, результат которого неизвестен, а моральная оценка непредсказуема. Немалая проблема здесь состоит ещё и в том, что в эти обстоятельства (войну) оказываются втянуты другие люди (граждане стран), что порой существенно для моральной оценки их поступков

«Если бы американская революция захлебнулась в крови и привела бы к еще большим репрессиям, Джефферсон, Франклин и Вашингтон и в этом случае предприняли бы благородную попытку и даже могли бы не сожалеть о ней, идя на эшафот, но все же им пришлось бы винить себя за те беды, которые обрушились на их соотечественников не без их помощи. (А вдруг мирные усилия на пути реформ увенчались бы успехом?)».

Помимо осознанных авантюр к этому же виду моральной удачи относятся и влияние моральности вовлеченных в ситуацию людей. В качестве примера Нагель приводит Чемберлена, чью репутацию в большей мере подмочил не факт мюнхенского соглашения, а результаты последующих действий Гитлера.

И если в рамках юриспруденции обстоятельства вполне себе могут учесться, то в моральных суждениях их крайне просто проигнорировать. Нередко кажется, будто бы ситуация сама по себе так ярко зияет моральным окрасом, что никаких нюансов и не нужно, чтобы вынести правильное решение. Подобная уверенность и формирует этический зазор, в котором существует моральная удача обстоятельств.

В конце концов, мы ещё и не очень хорошо понимаем, когда начинается значимый результат и последствия. Не только политические, но и бытовые решения могут быть включены в ряд событий, которые заканчиваются далеко за пределами отдельных решений и сиюминутных результатов. В изначальном кейсе Нагеля моральная неудача обстоятельств может настигнуть хозяина вечеринки, который отпустил своего знакомого в пьяном виде за руль, а до этого ещё и пригласил туда. В частности, представьте, что Грег перед тем, как поехать домой, спросил у хозяина стоит ли ему пьяным садиться за руль, а тот ответил утвердительно. То, насколько ужасным будет этот совет уже зависит и от поведения водителя, которое неподконтрольно советчику, и от того, не выбежит ли кто-то на дорогу.

Подытоживая, проблема в том, что есть действия и решения, относительно которых неясно, когда же начнется моральная оценка и от чего она будет зависеть.

Нужное место и время

Отдельным вариантом моральной удачи обстоятельств выступает нахождение в определенной культуре, столкновение с конкретными взглядами отдельных людей или социальных групп. Нормы нравственности и расхожие принципы — это моральная данность, которая может даже и не иметь обоснований в области теории, но быть существенным фактором в том, как будут оценены те или иные поступки. Что немаловажно, наши действия оценивают не только профессора этики, а поэтому рациональный анализ произошедшего не всегда оказывается возможным (как минимум, в краткосрочной перспективе).

Здесь можно обратить внимание на зазоры между, так называемой, общественной моралью и законодательством. Так как мало кто интуитивно склонен к правовому позитивизму (идее о том, что закон имморален и может содержать любые нормы, вне зависимости от их этической оценки), то люди зачастую рассматривают законодательство как закрепленные нормы поведения, нравственности и т.д. Иногда возможны ситуации, когда противозаконное (аморальное с точки зрения государства) не кажется аморальным для граждан. Либо, как минимум, общество оценивает некоторые вещи не так однозначно: в пример можно привести различные дискуссии о легализации легких наркотиков, проституции или огнестрельного оружия. Вполне ясно, что эти дискуссии возможны именно по моральным причинам, ведь в таком же смысле невозможно требовать легализации других противозаконных вещей вроде воровства, грабежа и т.д.

Нагель отмечает, что такие разрывы, как минимум, приводит к гражданскому неповиновению — сигналу государству о том, что оно несколько отстало в своих воззрениях от реального положения дел. Нетрудно представить ситуацию столкновения с правоохранительными органами, когда моральная удача проявит себя в том, будет ли представитель закона оценивать ваши действия «официально» или «реально». Замечу, что скорее всего непротиворечиво счесть обе позиции не выйдет, так как выбор между законным или моральным — это по сути своей выбор моральный (морально ли легально осуждать человека за то, что в нашем обществе однозначно не осуждается?).

Третий вид: конститутивная удача

Третий вид моральной удачи Нагель называет конститутивной удачей. Философ обращает внимание, что то, кем является человек, — это также следствие удачи в плане воздействия социальной среды, образования, генов, характера и других независящих от него самого факторов. В какой мере мы можем вменять человеку моральную ответственность за его поступки, если все эти поступки обусловлены окружающей его средой и биологической природой, над которым он лишен полного контроля? В этом аспекте обнаруживается, что моральная удача определенно более актуальная для компатибилистов и либертарианцев в вопросе о свободе воли. Для жестких детерминистов такой проблемы нет, как впрочем и осмысленной моральной жизни.

При этом довод Нагеля о конститутивной удаче можно понять и менее глобально. Действительно бывают случаи, когда человек настолько определен своим прошлым, что нам трудно воспринимать его настоящие поступки в отрыве от того, что с ним было. Но это скорее исключение — многие более распространенные биографические трудности часто не выглядят причиной переоценки поступка человека. Здесь же возникает и проблема информированности — чем больше мы знаем о произошедшем, тем потенциально дальше в своих оценках мы сможем уйти от начальных интуиций.

И это ещё один способ наплодить множество претензий к принципу контроля, согласно которому человек не может быть ответственен за то, что обусловлено независящими от него факторами. В этом плане, когда кого-то осуждают за трусость или восхваляют за смелость, то нередко существует пресуппозиция, словно быть трусом или смельчаком — это личный выбор. В ряде моральных оценок упускается момент того, что действия человека зависят от того, кем он является. Показательны бесконечные рассуждения о маньяках, которых представляют и как жертв среды, и как заложников собственной генетики, и как сумрачных гениев, которые всё-всё-всё просчитали.

Как мне видится, идею Нагеля стоит понимать так, что дело не в том, кем является человек в смысле того, как устроен его характер, психика, привычки и автоматизмы в целом. Конститутивная удача может касаться некоторых характеристик морального агента, который в целом имеет контроль над своими действиями, но в каких-то случаях может его терять.

Представим следующую ситуацию. Людвига с детства одолевает иррациональный страх перед пауками. Однажды он приходит на костюмированную вечеринку. В какой-то момент из–за угла выходит человек в костюме паука и Людвиг реагирует на это незамедлительным ударом. Несомненно, это плохой поступок, но конститутивная удача состоит здесь в том, что есть ситуации, где личностные склонности реализуются неудачным образом. Дело не в том, что иначе поступить нельзя было, а в том, что это было сделать крайне сложно, когда у морального агента есть склонности, касающиеся автоматических реакций.

Поэтому, на мой взгляд, конститутивная удача (понятна не так глобально, чтобы мы рассуждали о свободе воли) касается вопроса о том, как нам оценивать случаи, когда в общем смысле морально нейтральные особенности личности неудачно реализуются для их обладателя.

Четвертый вид: удача причин

Четвертый вид моральной удачи — это удача причин. Совершённое агентом злодеяние может оказаться отдаленным последствием или прямым следствием предшествующих обстоятельств, над которыми он не имел контроля. В этом смысле его действие может быть рассмотрено как не-свободное, которое не должно сопровождаться ответственностью.

Впрочем, как отмечают критики, этот вид удачи может быть трудноотличим от конститутивной удачи и удачи обстоятельств. Это справедливое замечание и удача причин — это скорее некоторое чисто техническое указание Нагеля, так как она наиболее очевидно зависит от нашей позиции касаемо свободы воли. Что касается попытки рассмотрения её менее глобально, то она будет аналогично примеру с боязнью пауков выше, так как некая конституция личность — это и есть причина, по которой она может попадать в ситуации моральной удачи.

Прежде чем подводить итоги, стоит обратить внимание на утверждение, которое хочет обосновать Нагеля. Судя по всему, для него принципиально именно то, что в нашей моральной жизни возможны ситуации, которые парадоксальны для рационального этического анализа. В качестве этих ситуаций и выступают различные виды моральной удачи.

Что интересно, на основании этого в конце статьи Нагель по-своему интерпретирует изыскания Питера Стросона, обращая внимание на проблему агентности. Для Нагеля даже компатибилизм растворяет «Я»: сводит человека (рационального и чувственного агента) до объекта действия — не более чем некоторой акторной переменной события. Нагель указывает, что реактивные установки, выраженные по отношению к нам, условно говоря, навязывают нам «себя» — агентность и персональное вовлечение в ситуацию. В то же время мы можем быть склонны относительно самих себя применять объективные установки — считать себя некоторым объектом ситуации, который в ней участвует, но без личного интереса. Проблематика моральной агентности в случаях моральной удачи состоит в конфликте и несовпадении этих установок.

Резюмируя, первоочередно под моральной удачей понимают именно результирующую удачу по Нагелю, так как она напрямую касается практики моральной жизни и явно не уводит нас к более абстрактным вопросам свободы воли, детерминизма и так далее. Определенный интерес представляет и версия Уильямса как своего рода удача моральной психологии, что само по себе проясняет некоторые особенности нашей рефлексии. С моей же точки зрения, стоит также помнить и о темпоральном аспекте — нам может повезти не только с тем, к какому результату приведут наши поступки, но и с тем, как изменится отношение к этому результату за то время пока мы его достигали.

Практикуя парадоксы

«Человек может быть морально ответственным только за то, что он делает; но что он делает, в значительной мере определяется тем, чего он не делает».

Стандартный вопрос и претензия к моральной удаче — это восприятие её как формы аргументации за моральный нигилизм или релятивизм. Стоит заметить, что ни Уильямс, ни Нагель такой целью не задаются. Скорее они считают, что подобные сложные для разрешения вопросы требуют наиболее пристального внимания. Из чего следует и определенный взгляд на этику как на практическое руководство к действию, а не абстрактную теорию идеального поступка. Не стоит забывать, что моральная практика не сводится только к намерениям, результату или принципам деятеля, она требует определенной гибкости и чуткости к самым разнообразным фактам.

Основной посыл рассуждений о моральной удачи — это указание на то, что такие случаи существуют и их нужно учитывать. Вполне ясно, что некоторые формы этики добродетелей могут с определенным энтузиазмом воспринимать вызовы моральной удачи. Ведь она может исказить добродетельность одного человека в глазах других, поэтому, если мы умеем выявлять такие случаи, то мы больше преуспеем в области воспитания добродетелей. Что немаловажно, даже добродетельная личность не застрахована от ситуаций моральной удачи, а поэтому некоторые моральные проступки не касаются добродетельности человека напрямую.

Можно даже привести утилитаристский аргумент. Как можно было заметить, оказаться в ситуации моральной неудачи в большинстве ситуаций крайне неприятно. Люди определенно будут чувствовать себя лучше, если будут знать, что в ситуации моральной удачи мы постараемся модерировать постулирование излишней моральной ответственности или не допустить ее недостаток. Нельзя не заметить, что подход Нагеля комплементарен моральному интуитивизму. Он демонстрирует, что полнота знания о невзгодах и особенностях моральной жизни ведёт нас к более совершенным моральным интуициям. Похожим образом можно на фоне иных теорий выгодно выделяется контрактуализм, предполагающий, что в ходе рационального обсуждения мы могли бы выработать принципы для решения случаев моральной удачи, которые бы удовлетворили всех, кто с ними сталкивался.

Все вышеописанное говорит нам нечто важное и моральной ответственности в принципе, которая становится похожей на рассеивающиеся радиальные волны. Есть точка, из которой они исходят: мотивы, за которые человек ответственен настолько, насколько это возможно. Из неё образуются видимые волны: прогнозируемые риски, ответственность за которые меньше, но их нужно предусмотреть. В конце концов, есть волны, рассеивающиеся в границах планирования — непредвиденные ситуации, которые не зависят от человека, но при этом они неотделимы от общей картины, которая и будет предметом моральной оценки.

Автор текста: Алексей Кардаш.

Впервые статья была опубликована 10.10.2018. Текущая версия от 21.07.2021 была существенно пересмотрена, доработана и дополнена с опорой на текст, который был написан автором для журнала “Финиковый Компот”, выпуск №15 (2020).