За разнообразием политических движений всегда скрывается определенный культурно-философский бэкграунд. Но верно и обратное. Порой, тот или иной текст, который напрямую не касается политики, может ощущаться политически ангажированным на уровне используемых концептов, отсылок и риторики. Всегда ли политизирована философия и может ли мыслитель быть аполитичным? Специально для Insolarance Иван Кудряшов выясняет, какие философские идеи скрываются за правым и левым спектром в политике.

Всегда ли политизирована философия? Или бывают исключения?

Ответить на этот вопрос не просто. Классовый подход, когда-то доминировавший в отечественном интеллектуальном поле, приучал нас к тому, что за всякой философией или произведением искусства стоит социальный, а значит не в последнюю очередь и политический интерес. Безусловно та ретивость, с которой марксисты подобный подход умудрялись запихнуть в любой философский спор, вызывает лишь оторопь и осуждение. И все же вопрос актуален: предполагает ли философия политические идеи? Ведь если учесть, что человек — существо социальное, то практически невозможно представить себе текст, в котором не проявились бы ценностные ориентации и ожидания автора.

Как и всякий текст, философия — это не только то, что сказал автор, но и то, что сказалось. Поэтому лично для меня философия может лишь стремиться быть менее ангажированной. Но она не может быть безличной. Сама по себе философия всегда касается вопроса власти, и значит политические идеи не только (явно или неявно) выражаются в ней, но и содержатся в логике и структуре изложения. Это очень тонкий момент: в логике и продуманных аргументах ангажированности обычно нет места, но построение мысли в связный нарратив всегда предполагает целый ряд развилок (где мысль может пойти разными путями, например, выбирая акценты в том, что лучше осветить или к чему применить эту логику) — и вот в них-то и проявляется автор с его мировоззрением или дискурс группы, культуры, эпохи.

И особенно отчетливо это видно как раз на раннем этапе философии — в Античности. Греческая агора — место столкновения мнений, которые всегда касаются общества (даже если это спор о причинах мира или способах познания). Просто таков контекст — это и люди, которые часто находятся в роли определяющихся в том, какую силу в городе поддержать, и само место, на котором обычно убеждают в делах, напрямую касающуюся полиса и его социальных групп. Не стоит забывать об одной очень важной традиции, бытовавшей в Афинах и еще ряде городов: в них в ситуации открытой вражды партий каждый гражданин должен был определиться и занять сторону с оружием в руках. Хитрецов и трусов после победы одной из сторон изгоняли из города, в то время как побежденным обычно даровалось прощение. Подобное отношение говорит о том, что вся жизнь свободного гражданина была политизирована и никаких особых исключений — тем более в отношении философии — не было.

Однако здесь как раз и возникает ключевая сложность. Политическое пространство древнегреческого общества было довольно простым: обычно в городе конкурировали либо аристократы с демагогами, либо группы богачей с харизматиками, способными стать тиранами. И все они так или иначе ссылались на благо народа и Отечества. Современная политическая картина не в пример сложнее, хотя часто и может быть упрощена до античных реалий. Аналогом противостояния «лучших» и «толп» сегодня можно назвать деление на «правых» и «левых». Им часто пользуются, хотя оно довольно проблематично.

Философские критерии левого и правого

Если обобщить разные взгляды, то заметно, что в общефилософском и культурном плане некоторые идеи имеют «левое/правое звучание», даже вопреки взглядам автора. Политическое левое и правое можно ассоциировать с несколькими парами ориентаций.

Во-первых, это глобальность — локальность. Всякая ценность своего места (дома, района, города, страны, этноса) — это правая идея, в том числе, например, рэп-культура или концепция языкового своеобразия. И наоборот, любой универсализм в трактовке человека, его состояний или культурных явлений — это концепция с левым уклоном, поэтому, например, христианство легко сочетается с социализмом в Латинской Америке, а идеи заботы о мире чаще продвигают левые (а не правые, которые вроде как должны заботиться о «своем месте»). Даже в популярной сегодня идее глокализации, левые всегда будут делать акцент на «справедливости», а правые — на праве выбора, вплоть до изоляционизма.

Иногда использование даже одного понятия превращает автора в левого или правого. Вряд ли вы услышите термин «феминаци» от левого, а «квир-идентичность» от правого. Не стоит забывать, что основные обвинения в адрес Хайдеггера строились не на фактах (решения на посту ректора, членство в НСДАП), а на риторике «крови и почвы», которая якобы чисто нацистская. При этом прямо писавший о расовой психологии Юнг (там и евреи по психологии у него женоподобны, и Гитлер — зеркало и рупор немецкой души) избег серьезной критики, а уж тем более запрета на преподавание.

Во-вторых, это логика «менять общество/человека или адаптироваться под них». Правым в антропологии в большинстве случаев будет осторожный или пессимистичный взгляд на сущность человека. Яркий пример: суждения в духе «люди во все эпохи одинаковы, поэтому ключевые правила общежития — не меняются». Безусловно, правоконсервативным будет взгляд, согласно которому радикальное перевоспитание невозможно, и люди всегда будут сильнее привязаны к личной и частной собственности, чем к другим формам. Соответственно левый взгляд предполагает спектр изменений человека/общества: от улучшения процедур через реформы к революционным преобразованиям. Современный левацкий взгляд, например, изначально уверен в том, что культура способна через воспитание компенсировать недостатки как прошлых культурных форм, так и биологической составляющей (агрессия, тревожность, высокий уровень вариаций в способностях). Классические социалисты в этом плане были скромнее и говорили лишь о равном доступе к образованию.

Отсюда очевидно и то, что левые смотрят на историю с оптимизмом и преувеличивают новое в ней, а правые — с пессимизмом и скепсисом акцентируются на повторении. Так что даже у консервативно-христианского философа истории могут звучать левацкие ноты — если в отношении будущего он уповает на развитие и синтез (как например, Тейяр де Шарден). Логично и то, что любые заходы на тему экологии и слишком сильной ответственности человека за мир — это проект левый. Правые в отношении природы — прагматичны, в лучшем случае выбирают ностальгию.

В-третьих, в риторике и аргументации есть явные предпочтения либо к критике, разрыву с положением дел, либо к убеждению через согласование идей с реалиями или другими высказываниями (авторитеты). Первый вариант используют главным образом левые, для них вообще целое — это место конфликта, особенно общество. Правые часто грезят идеей естественного целого, в котором конфликт — род болезни, не норма. Поэтому даже критикуя, правые мыслители стремятся к согласию с идеалом, авторитетным мнением.

А вот коллективизм и индивидуализм похоже, в целом уже нерелевантны четкому делению на левое и правое (хотя когда-то считалось, что левое ближе к народу, толпе), т.к. бывают любые соединения, особенно в политической риторике. Апелляции к «гласу народному» или «мнению большинства» используют и те, и другие. Но левые, чтобы подчеркнуть несоответствие, недовольство масс, а правые — чтобы показать, что внутри большинства уже есть консенсус, общепринятые истины, который не стоит нарушать. Также стоит отметить, что левые склонны представлять справедливость как равенство — не обязательно слепую уравниловку, но и как равный доступ, возможности. В то время как правые либо понимают справедливость как честное неравенство, либо вообще не используют это слово, больше апеллируя к классическому «каждому своё».

Подобную разницу в риторике хорошо видно на примере мыслителей, недавно попавших в фокус массмедиа — Славоя Жижека и Джордана Питерсона. Жижек — мастер логики разрыва, он очень точно выстраивает конфронтацию взглядов и идей, которая не предполагает очевидного ответа. Как верный гегельянец он не упускает возможности показать, что противоречие всегда вписано в целое, будь то общество, природа, наука или политическая платформа. Питерсон, напротив, предпочитает респектабельный паттерналистский тон мэтра, убеждающего других в классических ценностях — разум, чтение классиков, индивидуальная ответственность, стремление к благу, самоограничение своего эгоизма, самореализация. И когда Питерсон критикует что-либо (например, моду молодежи жаловаться и требовать прав), то он всегда сбивается на обвинение в несамостоятельности, в неумении адаптироваться, в бесполезности или вредности для общества.

В-четвертых, неявный, но иногда отчетливый выбор между этикой и эстетикой в философской мысли тоже сильно коррелирует с левым и правым. Левые — сторонники воспитательной функции искусства, а хорошее эстетически для них всегда связано с правильным в морально-политическом аспекте (классовый характер искусства, прогрессивность идей в произведении, элемент полезной социальной критики и т.д.). Правые гораздо чаще воспринимают эстетику как автономную и самоценную, им также более характерна эстетизация проявлений жизни, в т.ч. негативных.

Например, в текстах Ницше запросто можно найти радикализм и критику правых идей (национализм, буржуазные ценности и т.п.), но при этом мало кто из левых мыслителей опирался на его идеи. Разве что некоторые французские постструктуралисты и постанархист Сол Ньюмен. Одна из причин в том, что эстетика для него часто уже оправдание существования чего-либо, что выдает в нем правого. Но и в самом деле, если вы возьмете классического консерватора — Николаса Гомеса Давилу, то обнаружите у него почти ту же позицию в отношении красоты, что и у Ницше (например, у него есть такая схолия — «Приводить в качестве защиты вещи ее красоту раздражает душу плебея»).

И в-пятых, я бы отметил и такую пару как «реализм — конструктивизм». Практически все виды реализма (кроме, пожалуй, спекулятивного), хоть идеалистического, хоть материалистического толка всегда оказывались консервативнее и правее, чем номинализм, конструктивизм и конвенционализм. Уже античные киники были критикой слева, критикой философии, претендующей на принятие истеблишментом, с позиций плебса. Отсюда логично и что кинизм не признавал общие идеи, считая реальными только конкретные вещи. Сегодня, впрочем, левый конструктивизм слишком сильно увлекся языковыми играми, веря в то, что это однажды поменяет реалии. Современный же реализм, например, в философии науки, все так же отстаивает существование реальных сущностей, с которыми придется как-то согласовывать свой язык, несмотря на все конвенции сообщества.

Эклектика взглядов

Ко всему выше сказанному стоит добавить очевидное уточнение: эклектику в философии никто не отменял. Посему в современном дискурсе, как и в другие эпохи, можно найти весьма специфические гибриды. Например, очевидна апроприация экологической озабоченности условно правыми теоретиками и политически правыми — это и националисты-язычники, и разные неофашисты, и даже крайние индивидуалисты либерального крыла. Существуют постлефтиши и постанархисты, которые не только критикуют предшественников, но и запросто ссылаются на самые разные по звучанию концепции (Штирнера, Ницше, Д`Аннунцио, Лакана, суфиев). В целом, эклектика в идеях — обычное дело, но в ключевых моментах, или даже акцентах, у большинства авторов все–таки есть определенное тяготение к той или иной позиции.

Возьмем, к примеру, аполитичного на первый взгляд философа — Артура Шопенгауэра. Его пессимистичная онтология в лучшем случае предполагает своеобразную этику аскезы и сострадания, но кажется совершенно не применимой к вопросам социальной-политической философии. Мир бессмыслен, как и жизнь индивида, какое тут еще государство? Однако, когда Дьёрдь Лукач и старые советские учебники клеймят его как буржуазного реакционера, то они в целом попадают в цель.

Его концепция Мировой Воли не создает нового универсализма, а лишь критикует прежние метафизические схемы, выстроенные на разуме. По сути он одним из первых начинает разворот к мифологии и язычеству, который придется по вкусу Вагнеру и раннему Ницше. Вегетарианство и успокоение страстей, которые он проповедует в своей этике — тоже совсем не современный экологизм, скорее консерватизм традиции, привычно ограничивающий эгоизм индивидов, ради гармонии общественного целого. Эта тяга к естественности, а не разрыву и конфликту, хорошо заметна и в понятии воля-к-жизни, предполагающему желание безмятежного существования (сравни с волей-к-власти у Ницше). Шопенгауэр — еще и эстет, ценитель прекрасного, которое он онтологически ставит выше всякого блага, что явный маркер правизны его мировоззрения.

Ну и последнее, самое очевидное, его взгляд на человека (особенно в «Афоризмах житейской мудрости»). Общий тон его заметок — пессимизм в отношении именно людей, что логично заканчивается и комментариями политических вопросов. Например, социализм с идеей революции он явно относит к разгулу звериной природы человека. Для него существование патрициев и черни — онтологический факт. Отсюда и явное следование Гоббсу: государство имеет договорную природу и выполняет функцию «намордника», сдерживающего произвол людских воль. Конечно, специалист по Шопенгауэру запросто укажет и на расхождения: у автора, писавшего по едва ли не всем классическим философским проблемам, где-то должны обнаружиться элементы эклектики. Так, например, в некоторых своих рассуждениях он близок к Платону, но в других тяготеет к номинализму. И все–таки если смотреть в целом — это классический правый мыслитель, который в последние 100 лет очень резко просел в цитировании. Что логично, так как в ХХ веке доминировал левый дискурс.

Итог

Подводя итог этому экскурсу, стоит еще раз заметить, что философия политически ангажирована дважды.

Во-первых, в силу социального интереса и культуры автора, которые рациональная культура аргументации лишь сглаживает, но не элиминирует. Автор всегда пишет не только как он думает, но и как он чувствует — здесь симпатии и антипатии к определенным группам, взглядам или их представителям проявляются весьма отчетливо для критичного читателя (но не всегда заметно для самого автора).

Во-вторых, в силу социального звучания тем, которые обсуждаются мыслителем. Давно не секрет, что политические полюса отчетливо различаются самой постановкой вопросов и выбором тем, в то время как последующая аргументация сознательно или нет может сдвигаться к позиции визави. Стоит учесть, что общество меняется, поэтому философские тексты со временем начинают выражать немного другую позицию, чем вкладывал автор.

Все это не повод разочароваться в философии или счесть политику более влиятельной, чем она есть. Скорее я бы сделал отсюда три простых, хотя может и не вполне очевидных, вывода.

Всякая мысль — и политическая, и философская — воспринимается не только посредством разума, но и посредством чувства, некоторого общего этико-эстетического впечатления. Если при прочтении автора, вас неясно от чего накрывает отвращением, то это не случайность — скорее точка несовпадения мировоззрения (возможно и по линии политизации).

Любое критическое прочтение требует более внимательного обращения к стилю, выбору тем и метафор для повествования. Тексты с идеями убеждают не только напрямую — через аргументы, но и косвенно — через навязывание взгляда, повестки, способа описания.

Философия никогда не бывает оторвана от жизни, равно как и люди никогда не бывают совершенно лишены прагматики и ангажированности. Философская теория «знает» о политических перипетиях общества, в котором она рождается, даже если не говорит об этом прямо. Поэтому биографический подход к изучению мыслителей не лишен смысла, хотя и ограничен. Ведь помимо социальности в каждом человеке есть и элементы индивидуальности, которые нередко идут наперекор навязанному извне.

Поддержите Insolarance на Patreon, а также читайте в Telegram и Facebook.

Автор текста: Иван Кудряшов.