Понятие «вируса» вошло в лексикон человечества относительно недавно и сразу же стало одним из главным способов описания современности. Ведь этот концепт используют не только для указания на часть биологической реальности, но и как важную метафору для объяснения информационных, медийных, политических и множества иных явлений. Не смотря на всё это общество долгое время сопротивлялось возникновению идеи вируса, исключая предшествующие теории из здравого смысла.

Insolarance запускает рубрику «Символы пандемии» с первой серии ликбез-блокбастера про вирусологическую эпистемологию от le Shizo. О миазмах и контагиях, трудностях возникновения вирусологии и её жертвах, а также связи со средневековой демонологией — обо всём этом в нашей новой статье.

Чума и дисциплинарное общество — давние друзья-соперники. Как показывает Фуко: «Чума как форма одновременно реального и воображаемого беспорядка имеет своим коррелятом дисциплину» [1]. И потому, карантин — это не просто Чрезвычайная Ситуация среди многих других, но и само устройство нашего общества в «чистом» виде.

Цель этой серии текстов состоит в том, чтобы, на примере истории возникновения вирусологии, продемонстрировать и обосновать следующие тезисы. Во-первых, вирусы являются основным и самым главным соперником общества. Во-вторых — пока это так, наше общество всё ещё является дисциплинарным. В-третьих, именно от того, победим ли мы в этой битве, установится ли «логика заражения» и «логика вирусов» как новая парадигма, зависит приход общества контроля на смену дисциплинарному.

***

История возникновения вирусологии поучительна хотя бы тем, что это долгая история борьбы вирусных теорий за распространение. Чтобы это продемонстрировать, начнем не с 1892 года, когда Д.И. Ивановский открыл «вирус» как новый вид возбудителя болезни, а попробуем кратко рассмотреть весь генезис вирусологии, включающий также историю эпидемиологии и микробиологии.

Первым, «теоретическим», считается период с IV-III века до нашей эры по X век нашей. В IV веке до н.э. Гиппократ сформулировал идею эпидемической конституции мест и концепцию «миазмов» — «дурного воздуха», при вдыхании которого начинаются заболевания. В свою очередь, этот «дурной воздух» привязывался к географии — определенные территории в определенные периоды становятся более подвержены риску эпидемий [2]. В общем-то, именно эта концепция будет доминировать вплоть до середины XIX века и даст начало эпидемиологии.

В X веке Авиценна (или Ибн-Сина) сформулирует в своём «Каноне врачебной науки» концепцию «контагий» — гипотезу о том, что болезни вызываются некими мелкими живыми существами, которые распространяются через воду и воздух. Теория контагиев станет началом микробиологии. Впрочем, ещё не скоро. В связи с этими двумя событиями — появлением концепций «миазмов» и «контагий», период называется «теоретическим» и растянут на 1400 лет между Гиппократом и Авиценной. Но появления идеи, к счастью ли иль к сожалению, еще не достаточно для того, чтобы изменить общество (хотя, конечно, достаточно для того, чтобы изменить чей-то отдельно взятый мир). И следующий период развития микробиологии и эпидемиологии хорошо это демонстрирует.

Так, первым из списка последователей контагиозной гипотезы, является Джироламо Фракасторо (1478-1553 гг.), который систематизировал это учение. Он предположил, что различные «живые контагии» вызывают различные болезни, и предложил меры предохранения от заболеваний — изоляцию больного и ношение масок. Правда, убедить в своей правоте «широкую общественность» он не смог. Считается, что это произошло по техническим причинам — микроскопов еще не было и потому продемонстрировать доказательства он не мог.

Следующей важной датой стало 24 апреля 1676 года, когда в своём письме Лондонскому Королевскому обществу Антони ван Левенгук (1632-1723 гг.) сообщил, что, рассматривая каплю воды под микроскопом, обнаружил микроскопических «животных», которых он назвал «анималькулюсы». Левенгук интересен тем, что он — обычный торговец полотном, который, в качестве хобби, увлекался шлифовкой стекол, в результате чего сконструировал первый микроскоп. Радуясь получившейся «игрушке», он начал рассматривать через неё всё подряд — воду, сперму, кровь. А после написал об этом Лондонскому Королевскому обществу и в 1695 году выпустил книгу — «Тайны природы, открытые Антони Левенгуком». Он был готов показывать своё открытие всем желающим [3], среди которых даже числится Петр I, посетивший его в 1698 году. Однако даже этого оказалось недостаточно для того, чтобы возникла вирусология или, хотя бы, микробиология.

Во-первых, свои микроскопы и то, что в них видно, Левенгук показывал на ярмарках в качестве развлечения. Во-вторых, будучи «обычным торговцем полотном», он не стремился никого учить. А в-третьих, секрет своих микроскопов, а точнее линз для них, он никому не раскрыл. Но даже принимая во внимание два последних пункта, гипотеза о том, что всё дело в технических средствах (в возникновении микроскопа) рушится по двум причинам. Первая — в действительности микроскоп появился, но в качестве развлечения на ярмарке. Вторая, более серьезная причина, в том, что «когда в 1880-х годах Пастер делает первые прививки, он ещё не выделил, не обнаружил никакого вируса — он только предполагает его, описывая как невидимый микроб» [4]. Пастер точно так же был лишен такого технического средства, и всё же он смог. Следовательно, дело не в технике.

Впрочем, история «Великих микробиологов добактериального периода» ещё не закончена.

Так, Игнат Земмельвейс (1818-1865 гг.), предположивший, что если врач будет стерилизовать руки перед тем как принимать роды, то смертность среди младенцев от сепсиса и рожениц родильной горячки уменьшится, был в начале высмеян коллегами: «В 1861 году с помощью приятелей Земмельвейс опубликовал посвященный дезинфекции труд на 543 страницы, проникнутый неимоверным самомнением: “Мне назначено судьбой открыть вам истину в этой книге…” Реакции никакой» [5]. Ему поверили несколько врачей, но они и сами оказались в той же ситуации [6]. Стена молчания и неприятия окружила Игната, и он начал срываться: «первооткрыватель асептики, увидев на улице беременную, подбегал к ней и заклинал: “Когда придёт время рожать, не позволяйте доктору прикасаться к вам, пока он не вымоет руки в растворе хлорной извести — унция на два фунта воды, запомнили?”» [7]. После он потерял должность в акушерской клинике в Вене. И вот уже его коллега Янош Баласс предложил положить Игната в психиатрическую клинику. Его друг, дерматолог Фердинанд Риттер фон Гебра, обманом приводит Земмельвейса туда. Игнат дерётся с санитарами, но проигрывает. Смирительная рубашка и заражение крови — то ли от раны в бою, то ли от недавнего пореза — в конечном счёте, от плохих гигиенических условий. Тех самых, которым он объявил войну. И которым он проиграл, когда умер через две недели.

В 1854 году Джон Сноу (1813-1858 гг.) исследовал вспышку холеры в Лондоне и пришел к выводу, что она распространяется через питьевую воду. Для этого он, с помощью поверившего ему товарища, устроил импровизированный социальный опрос чиновников-регистраторов: попросил их отметить точки водоснабжения домов, где случились вспышки холеры. На основе собранных данных он сделал карту, которая географически и статистически показывала где находится очаг эпидемии. На следующий год специальный комитет отверг эту идею, аргументируя тем, что «ничего ты не знаешь, Джон Сноу», и что «невозможно сомневаться» в том, что болезнь вызывается «миазмами».

Все эти примеры здесь для того, чтобы продемонстрировать: дело не в том, что идеи вирусологии не было — она возникла как минимум с X века; не в том, что не было последователей — они были, но оказались маргиналами, которых никто не собирался слушать всерьез. Причину такой ситуации стоит видеть в том, что в эволюционной эпистемологии зовётся «парадигмой» или «эпистемой» — в наборе аксиом и утверждений, с которыми согласно большинство представителей научного сообщества (или общества в целом).

Например, если мы вдруг зададимся вопросом: «почему нам ничего не известно, хотя бы в виде тех же «маргиналов», о приверженцах контагиозной гипотезы в Средневековье?», то один из убедительных ответов будет таков — это было делом демонологии. Юджин Такер показывает, что вопрос болезни или заражения — это вопрос об одержимости демонами [8]. Причём на трех уровнях: психофизиологии заболевшего, эпидемиологии города и демонологии климата. Анализируя притчу об излечении одержимого демонами (5 глава Евангелия от Марка и 8 глава Евангелия от Луки), Такер замечает, что когда на вопрос об его имени демон отвечает, что имя ему «Легион», нам раскрывается истинная сущность демона как «стада низших животных». Демоны — это и «дурные духи», и «низшие животные». И «миазмы», и «контагии», соответственно. Но в средневековье они обладают также негативным моральным и религиозным значением. И поэтому они — враги, о которых нужно знать, но лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы распознать их деяния. И далее либо изгнать, либо держаться подальше. Иметь много знаний о демонах опасно, ведь считается, что это развратит душу.

Так что в отличии от цивилизованной эпохи Просвещения, смирительной рубашкой и избиением санитарами дело могло и не закончиться. Заниматься вирусами или исследовать неких мельчайших существ, которые вызывают болезни, в Средние века значило выписать себе билет прямиком на костер. И никакие идеи или технические средства не помогут в этой борьбе со «здравым смыслом» эпохи, её эпистемой. Ведь церковь в Средние века не только осуществляет связь с Творцом, но и посредством интерпретации Писания определяет, что вообще реально, а что нет. В этом смысле существование микробов и вирусов, несущих болезнь человеку, не вписывается в представление о том, что Бог, а значит и всякое его творение, в сущности благие. Значит, утверждать их существование близко к возведению хулы на Бога, а это неприемлемо. Всякое зло, как доказывает отец церкви Августин, оказывается несотворённым, оно возникает как недостаток добра или искажение изначально благой природы. Поэтому Лукавый и демоны описываются как твари, отпавшие от Творца. В таком ракурсе с демонами нужно бороться, а не изучать [9].

В каком-то смысле против исследователя восстаёт сам язык описания предмета исследований. Ведь помимо того, что сказано, важно и то, как оно звучит. На то время у всего, что звучало «демонически», не было шанса быть воспринятым ни учёном людом, ни широкой общественностью. Скорее, если бы кто-то и прислушался, то с большой долей вероятности эти знакомства трудно было бы назвать желательными — поклонники-оккультисты лишь ускорят встречу средневекового учёного с христианской «комиссией по лженауке» того времени. Аналогом подобной проблемы сегодня можно назвать трудности со звучанием умеренных политических позиций, в которых либо слышат скрытый радикализм, либо вообще ничего. Проводя аналогию с биологическим, информационному вирусу также приходится какое-то время адаптироваться к среде и учиться мимикрировать, находясь в полускрытом виде.

Возвращаясь к вирусологии, сделаем вид, что это — тёмные и злые Средние века и с ними всё «ясно-понятно». Тем не менее и последующая парадигма XVII-XVIII веков не дала развиться микробиологии (а значит, не было и благоприятной среды для возникновения вирусологии), но уже по иным причинам, которые мы рассмотрим в следующей статье.

Здесь и сейчас отметим главное. Эпидемиология и микробиология зародились в виде двух концептов — «миазмов» и «контагий», в IV веке до н.э. и в X нашей эры, соответственно. Но зарождение идеи — это даже не пол дела. В средние века «миазмы» и «контагии» слились в символе «демон», будучи образами демонической физиологии. Этот же символ также группировал симптоматологию (знаки одержимости, черты демонов и их образы), мораль (христианскую теологию) и политику [10].

В XVI-XVIII веках пути этих концептов вновь расходятся, «миазмы» становятся частью эпистемы, а вспышки распространения гипотезы «контагиев» локальны, быстро угасают, а их носителей изолируют стеной молчания.

В следующей серии:

— Чума сквозь призму таблицы.

— Дисциплинарное общество и его враги.

— Надзирай, лечи, повышай эффективность.

— Карантин как предчувствие.

— Микробиология наносит ответный удар.

Скриптор текста: le Shizo.

[1] Мишель Фуко, «Надзирать и наказывать». Стр. 289.

[2] В средние века так объясняли и чуму, как результат негативного влияния Марса и Сатурна на отдельные территории.

[3] Больше о Левенгуке (и многих других) можно прочитать в книге Поля де Крюи «Охотники за микробами».

[4] Олег Аронсон, глава «Трансцендентальный вампиризм» в книге «Силы ложного». Также выходила как отдельная статья в 15-м выпуске журнала «Синий Диван».

[5] Михаил Шифрин, «Игнац Земмельвейс — спаситель матерей».

[6] Густав Михаэлис, одним из первых применивший идеи Земмельвейса — мытьё рук перед родовспоможением — добивается снижения смертности, а после оканчивает жизнь самоубийством

[7] Там же.

[8] Юджин Такер, «Ужас философии. Том 1. В пыли этой планеты». Стр. 35-39.

[9] Детальные классификации искушений, демонов и нечестивых созданий появляются только в XV-XVI веках, на рубеже Нового времени, с его тягой к исследованию и систематизации реальности.

[10] Олег Аронсон в статье «Эпидемиология политического».описывает случаи массового психоза — эпидемии кликушества, пляски святого Витта как результат определённой политической констелляции.