Столкновение методов: Лео Штраус против Квентина Скиннера
Знакомясь с идеями великих мыслителей прошлого, мы редко задумываемся о том, что в этот момент следуем по тому пути, который нам открывает конкретный подход в рамках истории идей. Незаметная на первый взгляд разница в методике исследования интеллектуальной истории человечества оборачивается не только разными интерпретациями классических авторов, но и принципиально различным видением того, что из себя представляет история философской мысли.
Специально для Insolarance Сергей Ребров рассказывает про два революционных, но конфликтующих проекта методологии истории идей — эзотерический метод Лео Штрауса и контекстуальный подход Квентина Скиннера.
Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:
К началу XX века методологическое оформление истории идей, создатели которой всячески стремились к созданию наиболее объективного метода изучения политико-философских текстов далёкого прошлого, подошло к своеобразной точке консенсуса. Ещё со времён «Метафизики» Аристотеля абсолютное большинство историко-философских исследований не располагали продуманной системой анализа конкретных произведений, что в более современном виде довольно часто воспроизводилось в виде вольных пересказов идей того или иного автора, сопровождающихся, зачастую, вопиющим количеством фактических ошибок. По этой причине среди профессиональных историков политической мысли конца ХIХ века возникла проблема поиска наиболее подходящего метода работы с идеями великих мыслителей прошлого.
Классическая история идей, возникшая в самом начале прошлого столетия путем переосмысления традиционных подходов исторического познания, особым образом закрепилась среди англоязычных политических теоретиков. Данная дисциплина, объединяющая самых различных специалистов в области социо-гуманитарного знания в США и Великобритании (в частности, среди профессиональных политических теоретиков встречается много сторонников современной континентальной философии), до сих пор сохраняет определенную самобытность в сфере исторических исследований великих мыслителей прошлого. То есть, те политические теоретики, которые занимаются непосредственно историей политической мысли, всё-таки не часто обращают внимание на методологические достижения коллег-философов. В тех же случаях, когда внутри политической теории возникают попытки адаптации новейших философских подходов, связанных с познанием исторических источников, сама дисциплина начинает кардинальным образом меняться в зависимости от степени радикальности того или иного источника перерождения.
Так, ещё в 1930-х годах одним из таких источников стала книга американского философа Артура Лавджоя «Великая цепь бытия» (1936). Несмотря на то очевидное обстоятельство, что сам по себе текст Лавджоя не имел широкого распространения в плане постоянного цитирования, его ключевым достижением стало непосредственное обобщение особенностей тогдашней истории идей, которая действительно выстраивалась по тем принципам, что были описаны в его книге.
В рамках методологической парадигмы, истоки которой, следуя Лавджою, восходили к неоплатонизму, непосредственно сама история развития философских идей рассматривалась в виде единой цепи всего человеческого бытия, связанной с платоновским миром вечных идей. Следуя данной концептуальной схеме, хоть ключевые понятия той же политической философии исторически и отличались в рамках систем тех или иных философов, однако всё же имели общую ограниченность в виде содержания самих идей (вроде идеи свободы или идеи справедливости). По этой причине многие тогдашние политические теоретики, которые далеко не всегда ссылались именно на Лавджоя, фактически воспроизводили его ход мысли, который впоследствии стал основой для интерпретации ключевых политико-философских текстов в США и Великобритании.
Вместе с этим многочисленные попытки адаптации лавджоевского подхода к истории философских идей исторически совпали с общим зарождением аналитической философии в англоязычных странах, что имело под собой противоречивые последствия, связанные со спекулятивным характером тогдашней истории идей. Многие выдающиеся представители аналитической философии (как бы странно это не звучало в настоящее время) действительно не очень заботились о методологической строгости собственных рассуждений об истории философии. Данное обстоятельство было связано как с явным антиисторизмом создателей аналитической философии (более чем показателен взгляд Витгенштейна на философию как на продолжительную историю языковых ошибок), так и с общим отсутствием какой-либо проработанной методологии в среде тогдашних историков идей. Апофеозом подобного исторического анахронизма для многих историков и философов своего времени стала книга небезызвестного Карла Поппера «Открытое общество и его враги», впервые опубликованная в 1945 году. Несмотря на то обстоятельство, что сам Поппер не являлся профессиональным историком философии, сам факт того, что крупный философ того времени не посчитал нужным обращаться к историческому контексту тех идей, с которыми он решил по
В правом углу ринга: Лео Штраус
В контексте англо-американской политической теории, представители которой к середине XX века старались максимально уйти от обсуждения историко-философских вопросов, подлинно революционным событием стало появлением работ крупнейшего историка политической философии Лео Штрауса, создавшего уникальный метод чтения философских текстов, вокруг которого впоследствии сам Штраус организует масштабную научную школу. Так или иначе, знаменитый штраусианский эзотерический метод заключался в создании методики поиска скрытых смыслов в великих философских произведениях далёкого прошлого. Следуя подходу Штрауса, в структурах классических произведений каждый конкретный исследователь может обнаружить известные изречения, связанные с формой выражения мысли автора конкретного текста (экзотерический уровень). Вместе с этим — те скрытые послания, замаскированные создателем того или иного письменного источника при помощи уникальных маскирующих техник письма, способны проанализировать исключительно вдумчивые исследователи, претендующие на создание новых идей в рамках структуры истинного знания (сам Штраус называл это эзотерическим уровнем). Несмотря на то обстоятельство, что даже в статье «Преследование и искусство письма», которая впоследствии стала отправной точкой начала штраусианской школы, не содержалось подробного перечисления соответствующих правил чтения политико-философских текстов, современные последователи Лео Штрауса выделяют несколько общеизвестных принципов:
1) Необходимо тщательно обращать внимание на повторяющиеся мысли, которые в разных частях произведения могут иметь дополнительные смыслы.
2) Чаще всего мыслители не помещают свои главные заявления в начале или же конце итогового текста, но скорее в середине.
3) В случае диалогового формата нельзя отождествлять мнения участников диалога с мнением самого автора.
4) Необходимо смотреть на план всего произведения (в особенности, на незавершенность и нелогичность отдельных сюжетов).
5) Особым образом стоит обращать внимание на противоречия в логике рассуждений конкретного автора, как в пределах одной работы, так и в других текстах. Из двух противоречивых суждений приоритетный характер должно иметь лишь то, что повторяется реже.
6) Точка зрения автора конкретного текста всегда имеет ангажированный характер.
7) В сравнении с текстами, написанными непосредственно от первого лица, работы философов-комментаторов чаще всего имеют более глубокий эзотерический уровень.
Разумеется, ни сам Штраус, ни его последователи никогда не пытались представлять собственную методологию в качестве универсального научного метода. Однако именно сама попытка эзотерического прочтения текстов знаменитых политических философов принесла известность данной школе, что позволило её участникам создать оригинальные интерпретации работ известных мыслителей и философов. В частности, сам Лео Штраус не только написал десятки книг, содержащих в себе новые версии прочтения классиков политической философии (Платона, Ксенофонта, Макиавелли, Гоббса и д.р.), но и фактически возродил интерес среди академических исследователей ко многим не-западным авторам (Маймонид, Аль-Фараби).
Можно сказать, что именно книга о Маймониде стала первым исследованием Штрауса, в котором он по-настоящему использовал свой эзотерический метод, позволивший ему проинтерпретировать мысль иудейского теолога в плоскости неоплатонизма, использующего непосредственно сам иудаизм исключительно в виде прикрытия собственной философской мысли. За счёт тщательной работы с текстом «Путеводителя растерянных» Штраус не только находил существенные противоречия отдельных пассажей данного сочинения с тогдашней иудейской религией (вроде запрещённых размышлений о дате возвращения мессии), но и обнаруживал поразительные сходства политической мысли Маймонида с платоновскими диалогами об идеальном полисе, основанным на идеи всеобщего блага. Другими словами, при всех особенностях штраусианского метода, его подрывной характер, позволяющий выявить потайные смыслы знаменитых философских произведений, оказался крайне притягательным в контексте тогдашнего академического сообщества.
Как справедливо указывал Славой Жижек, методологическая система Штрауса, призванная ответить на старые вопросы при помощи новых ответов, чудеснейшим образом стыкуется с текстами многих советских профессиональных философов, которые в связи с постоянным идеологическим давлением часто использовали разнообразные маскирующие техники написания собственных сочинений под занавесом марксистско-ленинской ортодоксии. В настоящее время данное обстоятельство позволяет по-новому взглянуть на эзотерическую методологию Лео Штрауса, призванную приоткрыть завесу над эзотерическими произведениями конкретных ангажированных интеллектуалов.
В левом углу ринга: Квентин Скиннер и Кембриджская школа
Несмотря на то ключевое обстоятельство, что методологический манифест Штрауса стал серьёзным прорывом в контексте методологии истории идей, многие тогдашние политические теоретики не проявили существенного интереса к работам Штрауса в связи со спекулятивным характером его учения. Учитывая характерные особенности штраусианского эзотеризма, проблема отсутствия четких критериев различия подлинно вдумчивых прочтений с теми исследованиями, что лишь прикрываются данной фразеологией, серьёзным образом повлияла на новые попытки создания методологии истории идей.
Внимание профессиональных теоретиков исторической науки было обращено на методы лингвистического анализа политических языков, которые в совокупности с аналитической философией языка послужили основой для альтернативной модели истории политических учений. По мере проникновения лингвистических моделей непосредственно в историю идей сторонники данного сближения всё больше склонялись к необходимости разрыва с традиционным понимаем развития исторического знания, базировавшимся на той самой ладжоевской парадигме существования трансцендентных идей (с которой сам Штраус и не стремился разрывать отношения). Таким образом возник метод исторической контекстуализации, распространившийся впоследствии среди англоязычных исследователей. По прошествии времени историческая контекстуализация станет краеугольным камнем знаменитой Кембриджской школы интеллектуальной истории, которая закрепила за собой пальму первенства в среде многих англоязычных историков политической философии.
Непосредственная ориентация сторонников данной методологии на контекстуальный характер истории идей, противоположный классической истории как единой цепи (от Платона до Делёза), помогла им прояснить многие спорные моменты тогдашней исторической науки. При помощи анализа отдельных языковых и дискурсивных контекстов, исследователи-контекстуалисты стремились к преодолению распространённой спекулятивной практики использования великих мыслителей прошлого в качестве средств обоснования собственных философских концептов, не имеющих прямого отношения к контексту возникновения тех или иных идей. Таким образом, теоретики Кембриджской школы (К. Скиннер, Д. Покок и Д. Данн) предложили исследовательскую методику учета намерений конкретных мыслителей (с кем спорил тот или иной автор, и кого старался убедить) в едином языковом контексте, который и становился ключевым объектом изучения сторонников подхода данной методологии. Что также предполагало необходимость рассмотрения «второстепенных авторов», затерявшихся на фоне более известных мыслителей прошлого.
Основные критические выпады теоретиков данного направления были направлены против традиционного («текстуального» в их терминологии) подхода, который рассматривал сами по себе тексты отдельных мыслителей в качестве автономных объектов для исследования. Помимо всего прочего, с их точки зрения, текстуалисты не учитывали идейно-теоретические разрывы в мышлении и в употреблении понятий, что приводило к анахронизму в области истории идей (вроде практики приписывания тоталитарных идей тому же Платону). Благодаря использованию отдельных методик тогдашней аналитической философии (вроде «языковой игры» Людвига Витгенштейна или «теории речевых актов» Джона Остина) Квентин Скиннер смог закрепить за собой статус крупнейшего британского историка политической мысли, что привело к серьёзному столкновению сторонников разных методологических парадигм.
Столкновение методов
Критические выпады Скиннера против Штрауса и его эзотерического метода относятся ещё к самому раннему периоду творчества британского исследователя (как раз в 1969 году и была опубликована его программная статья «Значение и понимание в истории идей»). Антиисторицистский посыл методологии Штрауса, отрицающей контекстуальный характер политических идей, его концентрация на внутренней структуре самого текста в совокупности с постоянным игнорированием второстепенных источников позволили Скиннеру отвергнуть штраусианский метод по причине его несоответствия объективным критериям научного познания. В частности, само отождествление оригинальных и оппозиционных мыслей, которые согласно Штраусу, намеренно являлось неотъемлемой любой культурной среды, полностью отвергалось Скиннером как мифология. Учитывая тот факт, что сами штраусианцы часто не могли предоставить чётких критериев различия эзотерического и
Несмотря на то важное обстоятельство, что большая часть аргументов Скиннера, в конечном итоге, действительно получила широкое признание, более позднее развитие данного методологического конфликта, который был, по большей части, односторонним (в силу большой разницы в возрасте между Штраусом и Скиннером) продемонстрировало всю разнородность поисков универсального метода истории политических учений. С одной стороны, тот же метод исторической контекстуализации действительно позволял достичь максимальной точности в плане изучения контекста возникновения той или иной идеи. Однако, как справедливо указывает российский философ Артемий Магун, подобный радикальный эмпиризм просто напросто лишает ключевых мыслителей в истории политической философии их собственной оригинальности. В отличие от Лео Штрауса, стремящегося наиболее эффективным образом понять потайной смысл учения того или иного значимого философа, сторонники Скиннера изначально исходят из необходимости распыления мысли конкретного автора внутри предполагаемого лингвистического контекста, границы которого никогда чётко не обозначаются. Кроме того, если сами штраусианцы никогда не занимались обожествлением собственной методологии, ограничиваясь демонстрацией её практического использования в виде многочисленных статей и книг, то теоретики Кембриджской школы посвящали целые многотомные сочинения исключительно собственной методологии, подробнейшим образом проговаривая все те особенности собственного метода, который, тем не менее, никогда не использовался ими в полной мере. Ведь при чтении «Истоков современной политической мысли» Скиннера многие заинтересованные читатели задавались вопросом о соотношении данного исследования со всей той объёмной базой материалов, что содержала в себе подробнейшее описание используемой методологии. По этой причине обстоятельство лёгкого несоответствия обозначенного метода своему эмпирическому воплощению в случае подхода сторонников контекстуализма порождает серьёзные вопросы непосредственно к создателю обозначенного метода.
Опуская современное состояние историографической дисциплины, теоретики которой вполне соглашаются с аргументами в сторону необходимости контекстуального анализа, стоит отметить, что подход Лео Штрауса до сих пор находит свое применение в контексте исследования классической политической философии. Помимо данного обстоятельства, сам факт существования феномена ангажированных интеллектуалов, вынужденных по
Ко всему прочему, скиннеровский контекстуализм, который по всем современным научным стандартам действительно обладает куда большей достоверностью, чем спекулятивный эзотеризм Штрауса, имеет существенные недостатки в плане непосредственно философской стороны самого исследования. В противовес переинтерпретации учений классических авторов, благодаря которым современные политические теоретики постоянно изобретают новые концепты понимания сущности политического, сторонники Скиннера выступают за максимальную историзацию политической мысли, что в теоретическом плане полностью закрывает возможность актуализации учения того или иного мыслителя. В этом случае любая попытка перемещения чисто исторических суждений в плоскость современного интеллектуального контекста, следуя Скиннеру, сразу обращается в вариацию классического исторического анахронизма, против которого всегда и выступали теоретики Кембриджской школы.
Однако, вместе с этим, не стоит забывать, что сами сторонники исторического контекстуализма довольно часто отказываются от своих же собственных правил при построении непосредственно политико-философских рассуждений, которые, тем не менее, имеют прямую связь с их историческими исследованиями. В частности, сам Квентин Скиннер (как и Джон Покок) с недавнего времени стали известны как политические теоретики, предложившие собственный проект возвращения к классическому республиканскому языку политической философии, который в свое время был безжалостно уничтожен автором «Левиафана» Томасом Гоббсом, заложившим основы современной теории государства. По этой причине тот же Филипп Петтит, c которым сам Скиннер в последнее время активно сотрудничает, серьёзнейшим образом использует аргументы исторических исследований Кембриджской школы в своих нормативных программах преобразования общества, что, в свою очередь, полностью противоречит исходным постулатам сторонников контекстуализма.
В этом смысле сильной стороной подхода Штрауса до сих пор является последовательность своим же собственным правилам, что, однако, далеко не всегда сочетается с современными стандартами исторической достоверности, которая всё-таки становится препятствием на пути оригинальной философской мысли, которая действительно далеко не всегда заботится об исторической точности при построении новых концептуальных схем.
Автор текста: Сергей Ребров
В оформлении использованы работы Adam Priester.
