Поздний Лакан успел сделать несколько важных ремарок о том, что его теория дискурсов требует переосмысления на фоне современности. Так появляется предположение о пятом дискурсе — дискурсе капитализма, который нарушает логику четырёх классических схем. В этом тексте Иван Кудряшов предлагает рассмотреть этот дискурс и его последствия.

В прошлом тексте мы познакомились со стандартной теорией четырёх дискурсов Лакана, а поэтому сейчас можем перейти к её странному ответвлению — к дискурсу капитализма. В семинаре XVII Лакан уже проложил путь к нему. Рассуждая о дискурсе университета, он прямо называет его капиталистической мутацией господского дискурса, которая возникает благодаря тенденции к подсчёту и измеримости всего. Так наслаждение становится исчислимым, а к знанию предъявляется требование извлечения прибыли. Спустя пару лет (в 1972 году на лекции в Миланском университете) Лакан впервые продемонстрирует схему нового дискурса:

Дискурс капитализма — это модификация господского дискурса, в которой произошло обращение двух матем и отношения между ними. Агентом становится субъект, но он теперь напрямую обращается к нижнему этажу истины. Нарушение отношений между агентом и истиной как нетрудно увидеть на схеме, создает восьмёрку — бесконечный цикл, в котором желания служат внешним институтам (таким как производство и потребление товаров/услуг). Это порождает подозрение в том, что данный дискурс по сути использует агентность субъекта лишь как алиби, а по факту мы имеем дело с ещё большей десубъективацией, превращающей человека в объект манипуляций. Можно сказать, что подобный дискурс порождает субъекта, который не доверяет даже себе, но доверяет только особому типу знания. Но обо всем по порядку.

Для того, чтобы охарактеризовать дискурс капитализма и его специфику, мы воспользуемся аналогией и сравнением, в конечном счёте, из–за перестановки матем капиталистический дискурс позиционно имеет пару сходств с классическими дискурсами (за исключением дискурса аналитика). Обращая внимание на сходства, я попробую в то же время искать и различия.

Агент и истина в дискурсе капитализма

Агентом здесь является $, как и в dH, однако диспозиция совершенно иная. У истерика нехватка тесно связана с его телесной истиной (а): он проживает через телесные симптомы свое наслаждение и фрустрацию, свою нехватку идентификации — и поэтому истерик в сущности никогда не лжёт и никогда целиком не обманывается. «Не лжёт» — в том смысле, что симптом всегда демонстрирует то, что в речи истерик хотел бы скрыть, а «не обманывается», потому как его желание противоречит попыткам успокоиться и удовлетвориться каким-либо S1.

Истиной капиталистического субъекта становится как раз навязанное извне S1 — модная идентификация, бренд, медийно-привлекательная идеологема. Такую же конфигурацию мы видим в дискурсе университета: скрытый властный жест господина, навязывающего идентификации, с тем же самым лозунгом: «Мы лучше вас знаем, что вам лучше». Поэтому безусловно дискурс капитализма — это дискурс обманутых истериков, ведь теперь у них нет даже господина, на которого можно жаловаться (современный Другой распылен и множественен). Зато вина за собственные несовершенства становится более острой, что порождает придумывание виновных, а то и врагов.

Другой и эффект в дискурсе капитализма

Место другого, которое также место отчуждения в означающих, теперь занимает S2. Как и в дискурсе мэтра это сервильное, обслуживающее знание, которое теперь (из–за разомкнутости этажей) становится ещё более текучим, лабильным, подчиняющимся принципу «чего изволите». Если классическое знание раба/слуги было знанием «как», опирающимся на фундаментальное знание «что», то современное знание — это одно сплошное «как». Никого (и особенно рынок) не интересует как на самом деле обстоят дела или устроены вещи, единственное что важно — продаёт ваше знание или нет. Именно поэтому мы живем в мире, где всё вращается вокруг обрывочного, несистематизированного знания «как» (как провести время, как обмануть систему, как развести на секс, как сэкономить на скидках и лайфхаках, как оформить резюме и т.д. и т.п.). И в сущности никого не интересует источник знания (важна лишь форма «ученые доказали», «эксперт такой-то считает»), что, конечно, немыслимо ни для мэтра, ни для универа, где авторитет играет принципиальную роль.

Эффектом такого дискурса остается объект а, но теперь это не вытесненное наслаждение господина, которое он присваивает у других. В капитализме фундаментальная фантазия состоит в том, что наслаждение можно достигать более явно и целенаправленно, но при этом чудесным образом сохраняя баланс. То есть капитализму очень важно чтобы вы верили, что вам наслаждения точно хватит, но при этом продолжать играть в его эксклюзивность, недоступность всем.

Трансформация наслаждения

Как замечают Жижек и Зупанчич оборотной стороной капитализма всегда становится прибавочное наслаждение или некоторые объекты, которых слишком много. Так, например, за фантазиями о текучести капитала и всё более эффективных технологиях всё настойчивее в реальности заявляют о себе мёртвые артефакты экономической модели (токсичные выбросы и огромные свалки, вроде кладбища самолетов в Мохаве) и эксцессивные проявления риторики успеха (трудоголизм, привлекательность террора для бедных, цинизм и безумие исполнителей, неспособность к самоограничению).

На эту тенденцию указывал и сам Лакан. В «Радиофонии» он упоминает капиталистический дискурс и говорит следующее: «Не стоит ждать никакого прогресса истины или же благополучия, но только поворот от воображаемого бессилия к невозможности, оказывающейся реальным, основанным исключительно на логике: именно там, я предупреждаю, восседает бессознательное, но нельзя сказать, что логика этого поворота не требует поспешить с актом». Итак, от воображаемого к реальному. Там, где невротик прежней эпохи страдал от запрещённых, но желанных фантазий, современный субъект ставит на карту свое реальное (например, пол, который он хочет сменить в надежде избавиться от дисморфомании). И там, где прежняя культура порождала тревоги через утопии и большие проекты, теперь страх утонуть в мусоре или обнаружить что нефть, чистая вода, озон в атмосфере, разумные люди попросту закончились.

Более того, нельзя не отметить, что дискурс капитализма превращает наслаждение в обязательство. «Потребляй и наслаждайся!» — таков его девиз, запускающий углубляющуюся фрустрацию. Там, где господин ничего не желает знать о наслаждении (и потому регулярно наслаждается тайно), университет пытается его объяснить, истерик демонстративно отказывается от него, а аналитик приостанавливает наслаждение, там капитализм — отказывается видеть какие-либо проблемы в наслаждении и буквально навязывает его.

Поэтому проблемы со Сверх-Я у современных людей ещё более острые, чем в эпохи, когда были сильны запреты (и само желание вызывало вину). Это хорошо видно на примере западного общества, буквально изнывающего по ограничениям, требующего самых немыслимых запретов и регламентов — по выбросам СО2, по харассменту, по квотам для меньшинств, по потреблению, по сортировке мусора, по восстановлению исторической справедливости, по защите животных, по налогам для богатых и т.д. И другой рукой тут же требующего больше прав и возможностей (от инклюзивности до базового дохода). В современном капитализме процесс установки лимитов и их преодоления — это уже не логика трансгрессии или диалектики, это перманентное движение, в котором никто уже не видит разницы между ограничением и расширением, между включением и исключением.

При этом такой дискурс не нуждается в политике, разве что карго-суррогате, который позволяет продавать идентичности (подобно кастомизации в видеоиграх — выбери класс, выбери расу, выбери цвет флага) и стравливать пар. Модель же к которой все стремится — это исключительность, созданная набором прописанных параметров, поэтому поздний (культурный) капитализм легко поощряет только те формы солидарности, которые легко расколоть очередным различием.

Субъект в дискурсе капитализма

Дискурс капитализма — это особая организация связи в языке и обществе, которой свойственно зацикливание и инструментализация всякого знания. Однако ещё более важно увидеть проблему с субъектом такого дискурса, и отношением всей этой машинерии к тому образу человека, который сформировался в прежние эпохи. Начать стоит с того, что одна из проблема такого дискурса отнюдь не в том, что он чего-то не видит, вытесняя это (вытесняя что-то, вы признаёте это на другом уровне — в бессознательном), его слепота куда как более обширна — в dC вообще не существует того, о чём не говорят медиа или наука. И прежде всего для него не существует расщепленного субъекта — того противоречивого существа, которое имеет нехватку и желание (поэтому ни одного пересечения с dA).

Капиталистический субъект — это существо, которому ещё нужно создать нехватку, чтобы простимулировать его бежать покупать новую модель айфона. Впрочем, он и сам заточен под поиск таких стимулов. И в список того, что ему может понадобиться, естественно входит только то, что капитализм в силах произвести и продать. Это может быть изменение тела, товар для удовлетворения реальной или мнимой потребности, услуга имитирующая какое-либо социальное отношение, или даже понятная как набор маркеров самореализация.

Но в этом списке нет одной простой вещи: диалога с возможностью быть услышанным, а тем более признанным в качестве носителя бессознательного. Капитализм слышит только тех, кто уже присвоил предложенное им идентифицирующее означающее и говорит от него, а не от себя. Например, таковы лояльность к брендам, социальные группы и психологические типы покупателей, причастность к некоторым меньшинствам, чьими правами озабочен этичный бизнес, а в ряде случаев политические и религиозные ориентации.

В этом обнаруживается радикальный раскол с психоанализом: в нем наслаждение приостанавливается, чтобы обнаружить несводимую особенность (сингулярность) субъекта, в то время как капитализму интересно только индивидуальное наслаждение (которое, однако, используется по меткому замечанию Хорхе Алемана для гомогенизации общества). И в значительной степени здесь же применима дефиниция Алена Бадью, с помощью которой он выделил базовое современное убеждение и сформулировал линию его критики. Для дискурса капитализма вполне подходит формула: «Есть только тела и языки», в то время как не только для философии Бадью, но и для повлиявшего на него лакановского психоанализа справедливо утверждение: «Существуют только тела и языки, а кроме того ещё существуют истины».

Однако дискурс капитализма производит субъектов, которые уже представляются крайне трудными для психоанализа. Это люди, о бессознательном которых очень сложно что-то узнать или сказать, их отличает крайняя бедность психической продукции (нет снов, фантазий, рассказов о себе, оговорок). За них обычно говорит психосоматический симптом, который отличается от невротического симптома: если последний обращён к другому и поэтому изменчив, то психосоматика часто похожа на иероглиф утерянной цивилизации, к которому почти нет доступа в силу скудного ответа субъекта.

Стоит смело здесь провести аналогию и с аутизмом, ведь в сущности каждый дискурс обеспечивал столкновение и связь с другими. Дискурс капитализма порождает лишь одну связь: человека с рынком через инфраструктуру посредников (которые настолько исчезающи, что уже не могут быть другими). Человеку нужно наслаждение, а не другой, утверждает подобная модель. И это беспокоит.

Так психоаналитик Хорхе Алеман отмечает: «капиталистический дискурс — это дискурс замкнутый сам на себе, выпадающий из их круговорота, где они переходят друг в друга, где один дискурс движим продуктом другого и способен вызывать вспышку любви обнаружением своей недостаточности и актом поворота к иному дискурсу. В дискурсе капитализма запинка, барьер бессилия, присущий по-своему каждому из четырёх остальных дискурсов, разрешается неостановимым накоплением капитала».

Подобная нехватка пределов и ограничений сама по себе пугающа. Человек — это существо предела, и предел нужен не только чтобы за него изредка выходить (или хотя бы пытаться), но и чтобы ощущать некоторую устойчивость внутри. Капитализм с его гибкой динамичностью может презентовать вам какие угодно гарантии (тем более что на них есть спрос), но объективно современная ситуация будет всё больше порождать тревогу и неуверенность. А возможно и потерю управляемости, ведь рано или поздно дискурс, не знающий пределов, захватит умы и управляющей элиты (сколь бы мы инфантильно не фантазировали, что там наверху уж точно знают, что делают).

Два примера работы дискурса капитализма

Эти обобщенные характеристики легко выводятся из самой схемы, но нельзя не заметить их структурное сходство с тем, что ощущается как современные реалии. Приведу два детальных примера.

Первый пример — это, конечно же, реакция разных слоёв общества на пандемию ковид-19. Большинство государств действовали в целом в рамках дискурса университета: они равнялись на мнения медиков-экспертов и попытки бюрократического подсчёта разных аспектов происходящего. Подобный подход может опираться на неточные допущения (особенно при нехватке знаний о вирусе), но формализованные процедуры подсчёта всё равно фиксируют некую долю объективно-происходящего. Такой дискурс, как и вся наука в целом, неспособен в своей оптике увидеть индивида, однако его решения стремятся к оптимуму для большинства.

Дискурс капитализма (что логично) мы видели в риторике малого, среднего и крупного бизнеса, а также алармистов от экономики и просто людей, оказавшихся неспособными оценить опасность (и потому недовольных изменениями повседневности). Главный тезис: капитал должен продолжать движение, главный аргумент — иначе экономический кризис сделает нам сильно хуже, чем пандемия. Даже если подобный аргумент-прогноз оправдан, лично меня смущает полное отсутствие в этой риторике вопроса о жизнях тех, кто умрёт от ковида в ближайшее время. Очень легко прикрываться заботой о потребителях (то есть о наслаждении абстрактных людей), когда рискуешь не своей прибылью, а жизнью наемных работников (конкретных людей, которые будут ездить на работу и подвергаться риску заражения, пусть и «почти добровольно» — под угрозой потери заработка).

И неудивительно, что рост социальных выступлений в западных странах после 2-3-х месяцев изоляции — это в гораздо большей степени возмущение фрустрированных ограничениями потребителей, чем бунт пострадавших от безработицы (хотя и они присутствуют, но часто опять же — как те, кто лишился возможности тратить и потреблять как остальные). При этом не могу не отметить, что для дискурса капитализма эпидемическая ситуация — вообще не ограничение, поэтому в США никто не решился запрещать массовые манифестации. «Ваши идентификации важнее, чем ваши жизни» — эту формулу мы ещё увидим в событиях XXI века, я вас уверяю. Что ж, Лакан явно лишь отчасти шутил, когда сказал, что самое большое несчастье, которое может с вами произойти — это идентификация.

Второй пример — обострение борьбы с дискриминацией и новые стандарты инклюзивности и репрезентативности меньшинств, коснувшиеся массовой культуры (например, решение BAFTA для видеоигр, с точными цифрами). Дать место в культуре тем, кто отличается — это очень важно. Цивилизующая функция психоанализа именно про это.

Однако радикальность требований активистов борьбы с дискриминацией давно уже перешла все моральные рамки и превратилась в травлю и шантаж. Например, недовольные высказываниями Джоан Роулинг постят в детских твиттерах порнографию с целью вынудить её уйти из этой соцсети. Предоставить голос иным — совсем не то же самое, что отнять голос у всех прочих. На эту проблему с беспрецедентной анонимной цензурой уже обратили внимание в «Письме 150», но проблема в том, что у этого обращения нет адресата. Умеренные (те, кому близок dU) вряд ли участвовали в такой травле, а радикалам (в основном носителям dC) ничего не скажут ни доводы, ни авторитеты подписавших.

Стоит понять, что в рамках капиталистического дискурса активист мыслит иначе: у него есть идентификация (мы за то-то, против этого), есть цель (наслаждение правотой, а возможно и поражением противников), есть знание «как» (настойчивый медиа-шум, акции с бойкотами, травлей и т.п.), но нет никаких внутренних помех в этом цикле. Поэтому он либо работает, приносит результаты и потому повторяется, либо не дает эффекта и поэтому повторяется ещё более настойчиво (пока кто-то не предложит другое «как» или эту активность не сожрёт личная фрустрация). Морально оправданное S1 придает любому S2 то же самое значение, никакой взгляд со стороны на моральность средств или даже их косвенные последствия невозможен, да и не нужен носителю такого дискурса.

Плюс ко всему, второй пример интересен также тем, что показывает, как логика dC может противоречить даже самим капиталистическим интересам предпринимателей. Не секрет, что одним из мотивов включения представителей и сторонников меньшинств в разработку и сам контент новых медиа (например, видеоигр) были деньги — а если быть точным: дополнительная аудитория, новые пиар-поводы и как следствие рост активов и инвестиций.

Однако, некоторые владельцы игровых компаний попросту не учли, что для этих людей идеология (=идентификация) может быть важнее денег. Традиционный бизнесмен, конечно, бы задействовал кризисный менеджмент, если бы вскрылись случаи харассмента или нетолерантного поведения со стороны топовых разработчиков, но никогда бы не прибег к увольнению (кто же режет куриц, несущих золотые яйца?). Но принципиальность части сотрудников и активность меньшинств в соцсетях делают таких работников крайне токсичным активом и поэтому от них вынуждены избавляться (независимо от качества работы тех, кто приходит на их место).

И нельзя не заметить здесь главный нерв проблемы: капиталистический дискурс в обоих примерах попросту неспособен мыслить «от человека», здесь любой — просто расходный материал. Также как циничный работодатель понимает, что прибыль позволяет восполнить потери в рабочей силе, так и современные борцы с дискриминацией попросту не предполагают никаких процедур реабилитации человека.

На Западе в наши дни вы можете получить преследование за ошибку, сделанную 20-30 лет назад (например, непочтительную по отношению к чернокожим американцам шутку, которая в те годы был в рамках нормы), причем, никакой дороги назад нет — не работают извинения и символические жесты, вас просто увольняют, рвут контракты, выбрасывают отовсюду (независимо от любых других достоинств и достижений). Но ведь отказать человеку в праве на ошибку и её исправление — это же самое тоталитарное, что можно придумать в отношении к людям.

И поэтому Лакан безусловно прав: перед нами очередная инкарнация самодовольного и офигевшего господина (пусть и коллективного), или вариация безответственной и омерзительной сетевой бюрократии, в грош не ставящей человека перед лицом своей власти. Однако противостоять им или хотя бы ускользнуть от этого вовлекающего всех и вся цикла крайне сложно — это и теоретически, и практически Проблема с большой буквы.

Автор текста: Иван Кудряшов.