1

Сначала я немного расскажу о себе. Я отношу себя к поколению детей, на чей разум особо повлияла культура запада. Я заметил, что люди, нас особо всерьез не берут, мы из тех, кто мечется из одного угла в другой в поисках того, чего от нас хотят. Соня же, моя старшая сестра родилась на 10 лет раньше, так что, советский режим о, которых я только читал и слышал, у нее за коренился внутри как гвоздь, который никогда не вылезет, ржавевший с каждым год все больше и больше. Она, наверное, считает меня инопланетянином, мы никогда не могли найти общий язык, кроме тем касающихся литературы, музыки и то, дальше 60-х мы не заходили. Про политику с ней лучше не говорить, учтя, что моя сестрица метит в руководителя комитета культуры страны и очень пренебрегает какой либо попсе просочившейся с запада, разносчиком которой являлось в основном мое поколение и более молодое. Мой же нос направлен на все тот же Запад.

Мне всегда казалось, что со мной был тяжелый случай из разряда тех с кем невозможно общаться со сверстниками, которых, особенно мутил и унижал факт выпадшей мне возможности учебы в Гарварде. Я всю жизнь, как и был один коим, так и остался. Я уповаю на то, что в Гарварде, где ждут меня, в особенности отцовские деньги, найдутся те, кто понимают меня, хотя, с их культурой каждый за себя, генетической зажиточностью и общепринятым расчётным взглядам, терялась любая надежда. Я был слишком близко знаком с ними, и, сомневаюсь, что они бы могли бы купить меня своей дружбой, которую они прячут в карманах, вытаскивая в особых случаях, если их дружеских капитал можно было бы удвоить и, не менее по сумме запрошенного на рынке.

Мой самолет уже завтра, прощай Петербург, страна, родина. Привет родине беглецов и тюремщиков Шотландцев, Нидерландцев, Англичан, и весь-весь прочий сброд революционеров и писателей, чьи взгляды опасны для государств со всей правой части Земли, если взглянуть на атлас, где земной шар представлен плоским блином, растянутым по правую и левую сторону. Я должен был быть рад, что родина моих кумиров приняла меня, но где-то в глубине затаились темные сомнения, а стоит ли ехать? Но выбора не было, отец уже оплатил первое полугодие и летние подготовительные курсы. Да любой бы меня назвал идиотом.

Пока мои родители, как обычно пропадали на своих рабочих местах, я разлегся в кресле своего отца, взял с его стола сигару, засунул в рот и уставился в потолок, представляя свою жизнь через десять лет. Я видел это так, довольно отчетливо: женюсь на Американке, стану работать в каком-нибудь издательстве, писать диалоге для политиков, вступлю в партию либерал-демократов, разведусь и снова женюсь на более молодой пассии, буду лежать где-нибудь под солнцем с сигарой во рту. Вот и все. Звучит как-то угнетающе, хотя о таком мечтать не грех.

Я резко встал с кресла направился к письменному столу, оторвал лист из блокнота взял ручку и записал: «Американизм это болезнь 21 века, раньше люди умирали от чумы, теперь они умирали от взглядов внушивших им, неизвестных и безликих людей, вот только умирать люди стали медленно, заражая окружающих, а болезнь эта была в отнятой воле»

Я поглядел на свой почерк, мне не понравились столь критичные взгляды, затем порвал лист, скомкал и засунул себе в карман махрового халата. Позвольте заметить все это время, сигара оставалась у меня во рту. Когда слюна капнула на стол, я вспомнил что оставил ее между зубами. Я вытащил сигару, и в ходе ее болей негодности убрал туда же куда и скомканный лист. Отец любил музыку, поэтому именно в его кабинете была установлена музыкальная система. Я закрыл двери балкона, откуда тянул горячий майский воздух, дабы не напугать соседей, и через его ноутбук включил Канье Уэста. Должно быть, я совсем идиот в семье, если считаю бессмысленным эту поездку. Каждый в моей семье чего-то добился к своим двадцати, один я, сидел как истукан в наушниках.

Внезапно во время моего ритуального танца в испуг всему моему телу вошла Соня. Я растерялся.

-Что ты тут делаешь?

У Сони был растерянный вид

— Мама дома? Трубку не берет.

— Забыла? У нее новая работа, работает.

— Я не слышу, шумно, выключи музыку.

Я выключил музыку. Ну, вот и закончилась идиллия.

— Что ты слушаешь?

— Канье Уэста. Тебе лучше прийти вечером, родители вернуться сегодня не раньше девяти, девятое мая и все такое.

— Нет. Я подожду. Пойду пока на кухню, поем.

Соня вышла из комнаты и направилась на кухню. Я не мог просто дальше так сидеть, она так и просила, что бы я подошел и расспросил ее что она тут делает. Я вышел из кабинета отца и направился к ней, я застал Соню, как она уплетала мамины соевые пудинги.

— Голодна адски. Надеюсь, мама не против будет.

— Ты мне скажешь, что ты тут делаешь.

— Нет. Это личное, ты еще маленький.

Это было грубо, но, с одной стороны она освободила меня от обязанности ей по сочувствовать. Я решил вернуться в кабинет. Вдруг Соня залилась слезами. Ну и зрелище, тридцатилетняя женщина, одетая во все эти дорогие одежки по моде, и этот яркий макияж поплывший ее лицу, она напомнила мне корову, моя сестра не было первой красоткой, и с фигурой она врятли походила на маму, зато была высокой как отец я же рядом с ней бел ей по плечо, видимо рост мне достался по женской линии.

Мне было не очень-то ее жалко, мне хотелось, чтобы эти звуки, доносившиеся з ее рта прекратились. Я подошёл к ней и обнял со спины. Еще пару минут я так стоял, пока она не успокоилась и стала фыркать и задыхаться от переполненных соплями ноздрей. Я дал ей салфетку со стола, она очень громко высморкалась.

— Спасибо. — Промямлила она, и, решив приняться продолжить оперу всех звуков, я набрался в себе смелости остановить эту оперу на втором действии.

— Соня милая — никогда ее так не называл, это шокировало ее и, она отвлеклась.- Скажи что стряслось

— Коля, Коля… Я нашла вот это — дрожащими руками она вытащила из своей шанелевской сумочки помаду — нашла сегодня у него в кармане брюк.

Я взял помаду, тоже шаннель, и открыл. Алая помада.

— Шлюха что ли, такой вызывающий красный.

— Шлюха!

Я вернул ей помаду. Коля был чиновником и едким бюрократом, они поженились с Соней пять лет назад, когда она приглядел ее, выпускницу МГУ, брат ее подруги, невинный гость торжества. Гнусный человек, он был старше сони всего на три года, а плешь имел уже в двадцать семь, после их женитьбы, он получил не плохую должность у нашего отца, видимо таким как Соня, другой тип мужчин и не святил. Детей у них не было, я никогда не лез в их отношения, мне было искренне все равно, и родители особо тоже не лезли.

— Ты об этом хотела сказать маме?

— А о чем еще идиот?

Вот из–за таких как она я терпеть не мог эту страну, я хотел побыстрее сесть в самолёт и больше не видеть этих лиц и не слушать эту не справедливую ругань в свой адрес.

— Извини, вырвалось. — это было не искренне, в голосе слышалась фальш

— Все в порядке.

Слава Богу эту неловкую тишину нарушил звон ее мобильника.

— Мама, привет. Я нашла у Коли эту помаду… Он мне изменяет — Соня снова заревела — Миша, да, дома, рядом. Мама просит тебя.

Я взял трубку. О нет, я чувствовал меня запишут в няньки.

— Миша, останься с сестрой, пожалуйста, я постараюсь вернуться по раньше, расстели ей постель, пожалуйста.

Я глубоко вдохнул, пытался не выдавать свое недовольство.

— Хорошо мама, пока.

Я отдал трубку Сони, пока она не повесила на меня еще двадцать пять обязанностей за мою старшую сеструху.

Я не любил участвовать в каких либо конфликтах, они отнимали много сил и вгоняли меня в депрессию, к четырнадцати годам я стал одним из тех подростках, которых садят на антидепрессанты, чтобы они не пропустили школьную программу, пока их мозг по большей части паникует. Именно с тех пор, я перестал испытывать каких-либо острых чувств, и Соня, напомнила мне об этом.

Пока Соня продолжала мямлить маме обо всех ее чувствах я уселся на подоконник и уставился в окно. Было около половины первого, торжественный парад в скором времени должен дойти до наших окон. Но пока было тихо, ни одной машины на дороге. Я пытался никогда не вспоминать мои четырнадцать лет, но воспоминания начали вылезать из–под закрытой крышкой кастрюли как дрожжевое тесто. Мне стало не по себе, я сидел тихо не подавая вида.

Тем летом, шесть лет назад, в порыве то ли подростковой любви, то ли, из–за ругани родителей, которые потрясли большую сумму денег, навалилось все сразу, новая школа, ну в общем, тем летом я наложил на себя руки, мне повезло, отец пришел раньше и застал меня в ванне за почти завершенным самокалечением. Моя левая рука была исцарапаны отцовской бритвой, я принялся за правую, когда она открыл дверь. Мне повезло, шрамов почти не осталось. Лишь маленькая беленькая линия и запястья. С тех самых пор, моя жизнь превратилось в зубрение предметов, посещение психиатра, учеба учеба и еще раз учеба. Учителя стали говорить мои родителем, что их сын гений, мама, передавая мне их слова, веселила меня, учителя же не были со мной так милы, и более милого отношения чем к другим ученикам я не замечал. Соня не знала об этом, она догадывалась, когда увидела шрамы на руке, но родители всегда следили чтобы это рука была закрыта платной рубашкой. В школе об этом не знал никто, а на физкультуру я не ходил, мне сделали какую-то справку.

Наконец на кухню пришла тишина.

— Я закажу нам обед? — Спросила соня

— Да.

— Хотя знаешь что, пойдем в ресторан?

— Хорошо, только оденусь.

Удивительно, что после трех пачек шоколадного пудинга он все еще голодная, и как только в нее столько еды вмещается.

Я покинул ее и ринулся одеваться. Бросил халат на кровать и надел первые попавшиеся брюки и рубашку, выбор стал на обуви, мне почему-то захотелось надеть синие сланцы, в которых я хожу в бассейн. Моя сестра встретила мой выбор неодобрительным взглядом, ибо я рядом с ней выглядел еще тем невежей, если бы она не была моей сестрой так бы и сказала «Не подходите ко мне, вы портите мне мой имидж, я рядом с вами теряю всякий стиль». Теперь мой выбор утвердился, чтобы позлить физиономию на ее лице. Ее туш растеклась по щекам, я все никак не могу решить сказать ей, чтобы умылась или спустится с ней на лифте так? Но я не столь жесток и не хотел бы, чтобы однажды она ответила мне той же монетой.

— Твое лицо.

Соня схватилась за лицо ушла в ванну. Послышались звуки воды из–под крана, затем она снова громко высморкалась и вернулась. У нее наперёд отсутствовал какой-либо вкус, она копировала все свои образы из модных журналов, и только по ним определяла, куда ей пойти. Я боялся, что ресторан будет таким же безвкусным, как и она сама, но решил не вмешиваться, и просто молча последовать за ней. Я закрыл дверь.

— Кстати, откуда у тебя ключ от квартиры? — поинтересовался я

— У меня его и не было, ты дверь не закрыл.

Мы направились к старому узкому лифту. Соня нажала на кнопку, затем снова. Лифт был занят.

— Пошли пешком.

Мы пошли пешком. Я шумел на весь подъезд звуками от своих сланцев, Соня издавала еще больше звуком свих каблуков, и так пять этажей по узкой лестнице, один сосед с собачкой, и незнакомая девочка лет шестнадцати потеснили нас.

Мы, наконец, вышли на улицу и выдохнули нас окутал заразный дух патриотизма. Парада все еще не было, но люди столпились по обе стороны дороги в ожидании. Нам пришлось потесниться, чтобы перейти дорогу, сначала нас не пустил полицейский, но Соня так мило ему все объяснила, что то расплылся в нежности и пропустил нас пересечь дорогу. Это вызвало недовольство толпы. Но довольно быстро убежали от туда.

Удивительно, как переживала горе моя сестра, легко флиртовала с полицейским, имела силы сохранить достойную походку. Я догнала ее.

— С тобой, я всегда такой изгой.

— Ты не изгой братец, тебе просто очень нравится привлекать внимание.

Это мне привлекать внимание? Я решил промолчать и стерпеть, она была невыносима.

продолжение следует