В 2017 году Немецкую книжную премию за свой роман «Столица» получил Роберт Менассе. Эта книга рассказывает о политических брожениях в Брюсселе и защищает идею Европы, стоящей вне национального эгоизма. В обосновании своего решения жюри премии пишет, что «книга Менассе однозначно дает понять: одна экономика не сможет обеспечить нам мирного будущего». Гуманистический идеал всегда достоин того, чтобы к нему стремиться, но никогда окончательно не достижим. В своем романе Менассе убедительно показывает, что это утверждение верно и по отношению к Европейскому союзу.

Публикуем эссе Ирины Алексеевой, переводчицы романа Роберта Менассе «Блаженные времена, хрупкий мир», о его специфике и трудностях перевода, с которыми ей пришлось столкнуться в 1994 году.

Работа над переводом романа Роберта Менассе Selige Zeiten, brüchige Welt в далеком 1994 году была новым этапом во многих отношениях. Через перевод в Россию тогда массово шла новая литература, отличная от стилистических, архитектонических и идейных привычек литературы отечественной. Возникло множество точек ее усвоения, в частности, была основана и поддерживалась серия: «Австрийская библиотека в Санкт-Петербурге», где и был издан роман Менассе — совершенно нового тогда автора из Австрии.

Новой была даже техника работы над переводом. Ведь в моей переводческой биографии это была одна из первых книг, переведенных без бумажных черновиков, без долгого процесса переписываний и зачеркиваний, прямо в компьютер; и правка делалась тоже в компьютере. Мало кто сегодня может оценить по достоинству эту тихую «революцию», незаметно отправившую в прошлое томительный процесс бумажного оформления. Ускорился ли от этого художественный перевод? В массе своей нет; перераспределились усилия. Теперь они всецело могли быть направлены на постижение смысла.

И было что постигать. Текст Роберта Менассе — заведомо задача повышенной сложности. У нас, переводчиков, был весьма небольшой опыт перевода постмодернистской литературы, где граница между реальностью и вымыслом размыта, а автор и персонаж смыкаются не только в характеристиках, но и в поступках. Ровно так происходит в этом романе: его герой, философ Лео Зингер, на протяжении всего повествования готовится писать книгу о бездуховности, которая призвана изменить весь мир (сама длительность подготовки заставляет читателя воспринимать героя с большой иронией). А книгу с такой претензией пишет сам автор четыре года спустя: большое эссе «Феноменология бездуховности» увидит свет в 1995 году. Следовательно, тонкая ирония, сопровождающая образ Лео на протяжении всей книги — это еще и самоирония автора. На переводчика ложится удвоенная ответственность за каждый оттенок и меру этой иронии. Смеховая техника, отточенная в австрийской литературной традиции до совершенства и имеющая разнообразные берега в бурном море современной немецкоязычной литературы: от ядовитого сарказма Эльфриды Елинек до мягкого юмора Алекса Капю, здесь предстает в своей изящной форме:

«Короче говоря, когда Лео писал об этом, ему казалось, что его лихорадочность связана с возвратом болезни, с гриппом, но это был лишь прилив духовного возбуждения, чувство триумфа, которое горячей волной ударяло в голову. Вот таким, возвысившимся над жизнью, он хотел себя отныне в жизни чувствовать, он понял: это и было его предназначение.» (с. 86)

Здесь важно было уловить механизм иронии, который всегда обеспечен разными уровнями гиперболизации и усиливается с помощью стилевого контраста. Если же ирония сопровождается комизмом ситуации, то особенно важно не переборщить, не превратить все в комедию как самоцель. Автор и без того ошарашивает читателя ситуативным комизмом в самых пафосных местах:

«Сразу решившись, он нажал на ручку, дверь оказалась не заперта. Он вошел. В комнате было темно. Юдифь! Он прошептал ее имя. Никакого ответа. Он прикрыл за собой дверь. Юдифь! Он попытался разглядеть что-нибудь в темноте. Шторы были задернуты, ни один луч света не проникал снаружи. Даже его собственная рука была не видна в темноте. Юдифь! Он осторожно подошел к первой кровати. Наткнулся на нее. Осторожно, с нежностью наклонился над ней, там лежал чемодан. Он обошел эту кровать, подошел к другой, наткнулся на нее. Кровать была пуста.» (с. 128).

Как мы видим, не только сдержанная лексика, но и спокойная пунктуация помогают держаться в рамках отстраненного повествования.

Наверное, самой частотной, после иронии, проблемой при переводе была внутренняя, или, как ее еще называют, несобственно-прямая речь персонажей. Речь, настолько тесно смыкающаяся с голосом автора, что порой они становятся неразличимы. В чем переводческая проблема? А в том, что внутренняя речь — это зачастую упрощенный синтаксис, неполные предложения, слишком разговорная, или, напротив, слишком бесцветная лексика. Все эти полутона и полу-мысли должны быть разгаданы, но не могут превращаться в полные и яркие структуры, потому что в неполноте часто таится намек, или амбивалентность суждения, или — ритмическая основа. Целую науку полунамека можно извлечь из работы над текстом Менассе.

В романе Менассе нет привычной нам прямой речи, отграниченной знаками препинания, единый прерывистый полилог создает иллюзию перетекания речи от одного персонажа к другому. Причем порой формальный ввод прямой речи присутствует, но затем речь начинает напоминать пунктирные наброски:

«Мать наконец заговорила. Теперь имеется, теперь необходимо, все складывается так, что. Предстоит, нет возможности, придется. Не годится, чтобы, нет никакой другой возможности, чтобы. Что же тут поделаешь. Рассчитывая на то, что, при условии, что. То есть. Это означает. К сожалению, иначе не получится. Наверное, если бы немножко раньше, то, но сейчас, к сожалению. То есть. Во-первых. Во-вторых. В-третьих. Никакой другой возможности нет. Следует». (с. 164)

Пожалуй, сохранение всей этой структурной неполноты — довольно дерзкое решение. Ибо в русской литературе 80-90-х годов XX века аналога такому стилю нет. Но у меня как переводчика, доминировала та точка зрения, что перевод должен не только отвечать признакам добротной русской литературы, но и нести что-то эстетически новое, непривычное, что могло бы обогатить отечественную словесность. Собственное, сегодня эта точка зрения только укрепилась в моем профессиональном сознании.

Завершу я свой краткий перечень переводческих сложностей этого романа, пожалуй, важностью сохранения экзотического колорита. Основное место действия в книге — это Бразилия. Со всей ее музыкальной, танцевальной и фавельной экзотикой. Да и фразочки бразильские попадаются нередко — то есть, на португальском языке с латиноамериканской спецификой. Для перевода реплик и помощи в комментировании и передаче бразильских реалий мне пришлось привлечь консультанта по португальскому языку и культуре Андрея Родосского, за что я ему до сих пор благодарна.

В заключение скажу, что комментировать свой собственный перевод довольно сложно; и разумеется, в тени остаются те сложности, которые релевантны только для тебя и с которыми другие легко бы справились. Ну, виды спиртного, например — здесь у меня в знаниях есть пробелы… Но одно будущим переводчикам этого автора нужно учесть в обязательном порядке: Роберт Менассе — эрудит. Имена великих художников и великих философов слетают у него с языка с легкостью. И вообще он очень динамичен — как в стилистике своих вещей, так и в жизни: мне довелось прокатиться по центру Вены на его гоночной машине — ночью, сам автор за рулем…

… Это было незабываемо.

12 ноября 2017 г.
Санкт-Петербург