Петербургский лейбл «Холодная вода» занимается призрачной музыкой на стыке урбанистического и природного, с отчетливым акцентом на последнее. Конечно, часто хочется иронизировать над слишком очевидным и предсказуемым пластом русского ухода в леса, но вот так получилось, что отечественное хонтологическое наряду с VHS-эстетикой и перестроечными телепередачами впитало и романтичный болотный эскапизм. Побеседовал с основателями лейбла Ариной С. и Александром П. про Санкт-Петербург, Уфу, нулевые, ностальгию и экофутуризм.

— Когда был образован лейбл «Холодная вода»? Какой релиз стал первым и почему именно он? Как находите музыкантов?

— Лейбл начал функционировать в прошлом году, в марте. Изначально нам (всей деятельностью лейбла мы с самого начала занимаемся вместе) хотелось создать площадку-символ, которая бы объединяла наши проекты и проекты близких людей. До формирования идеи лейбла мы долгое время использовали определение «Холодная Вода» для музыки и атмосферы, которая нам нравится — нечто урбанистически-отстраненное и «бетонное», но одновременно с этим отрадно-родниковое и туманное. Первый релиз — проект «Снежные Цепи» (тогда еще «Заря Акустика»), альбом «Над», который был написан довольно спонтанно. Он позволил дать голос и словесное выражение той эстетике, которая нас интересовала. Но одновременно с этим шла работа и над сольными проектами — синхронные альбомы zelonaya rocha от «Сияет Жизнь» и «Урбан Акустика», альбом Razlomai Ushi Ne Mir от LYKO. Музыкантов никогда не приходилось целенаправленно искать, сначала подключились наши друзья и знакомые, некоторые люди заинтересовались и прислали нам свои материалы для издания, которые очень ловко и эффективно вписывались в атмосферу, которую мы стремились создавать.

— Можете ли дать короткое определение той музыке, которая у вас выходит? Можно ли говорить, что это какая-то обособленная (микро)сцена?

— Эта музыка вбирает в себя многие жанры и направления, но для всех релизов характерна определенная степень мутации, искажения изначальных жанровых форм. «Холодная Вода» — с самого начала обширное понятие, это и кажется нам удобной характеристикой как минимум для того, что мы делаем сами. Кажется, что сейчас сложно мыслить о музыке в рамках «сцены», все события берут начало в виртуальном пространстве, в котором человек по умолчанию оставлен один со своими исканиями и постами. Для нас важны единство и артистическая целостность, которые, конечно, могут быть представлены как «сцена» в определенном прочтении.

— В отношении музыкантов с «Холодной воды» часто вполне предсказуемо звучат сравнения с «Тальником» и «Творожным озером». Ну то есть с такой как бы хонтологической музыкой с отечественным колоритом. Я недавно беседовал с Саймоном Рейнольдсом, он вообще не сторонник распространения термина «хонтология» за пределы довольно узкой культуры, связанной с Ghost Box и некоторыми другими концептуально близкими к этому лейблу британскими и американскими музыкантами — но признает, что какой-то локальный контекст может порождать свою хонтологическую чувствительность. Как думаете, слушатель со стороны сможет этот контекст считать? Как вообще он выражается с помощью сугубо музыкальных средств?

— Мы не используем методы воссоздания музыкальных «призраков прошлого» осознанно, но они часто возникают как ответ на гнетущий вопрос формы и содержания. Иногда ты ощущаешь, что стать агентом перерождения того или иного объекта — единственное верное художественное решение в конкретном случае. В смысле музыкальных приемов это, очевидно, семплирование элементов окружающего мира, связанных с городом или природой, их прошлыми или вечными состояниями, или же использование характерной для прошлого образности. Это не всегда ощущается как хонтологический прием сразу, чаще понимаешь это вдумавшись постфактум.

Хонтология города и природы важнее для нас, чем музыкальная хонтология, связанная с ретроспективностью. И именно эти ее части видятся нам более знакомыми и открытыми для понимания стороннего слушателя — опыт общения с архаичными духами природы и урбанистическая мифология последних десятилетий понятна практически любому человеку даже на бессознательном уровне. И урбанистическая мифология в этом случае для нас — набор всего архетипического, что происходит среди холодных каменных стен.

Важным хонтологическим открытием для нас, когда мы еще жили в Уфе, стало творчество проекта Nasekomuss. В его музыке мы всегда ощущали именно уфимскую хонтологию, печальную, аскетически светлую и призрачную атмосферу, которая воплощается и в его биографии. Большинство его альбомов написано в начале-середине нулевых, но для нас они предстали в виде постов в его заброшенной группе Вконтакте (Nasekomuss погиб в 2014 году в Петербурге). Альбом 2003 года svetka & nasekomuss SVETKA и VSE TAKOE (сами музыканты описали альбом как «постиндустриальное средневековье») действительно стал для нас опытом общения с призрачным прошлым, витающим в актуальном для нас пространстве и времени. Это очень сильная работа тогда осталась без внимания, а сейчас понятно, что это был очень прогрессивный и интересный звук.

Насчет сравнений с «Тальником» и «Творожным озером» — наша любовь и уважение этим проектам. Это очень важные явления для русской музыки и для нас.

-Для описания гостбоксовской хонтологической музыки, равно как и, например, вейпорвейва, всегда был очень важен социальный аспект. То, насколько эта музыка является реакцией на дистопичную современность. Да и вообще сама дерридарианская концепция хонтологии родилась во многом как ответ на объявленный «конец истории». Но часто кажется, что отечественные музыканты, использующие хонтологические методы всячески избегают того, чтобы рассматривать себя в рамках социального и политического, а свою музыку — как реакцию на то, что происходит за окном. Что это форма эскапизма, часто нарочито наивного. Я прав?

— Может, это действительно эскапизм, но нам всегда казалось, что он осознан и эстетически оправдан. Мы думаем, что условный русский производитель искусства сильно утомлен выполнением разнообразных социальных заказов и просто хочет реализовать накопившуюся потребность в лично-творческом покое. Сам отказ от прямого комментария по поводу социального или политического, желание не затрагивать эти контексты, нежелание трактоваться через них, говорит об их состоянии больше, чем конкретно направленные высказывания — не так-то просто обнаружить свое глобальное прошлое, которое готов принять. Находишь смыслообразующие для себя алатырь-камни в национальной культуре последних веков, а потом понимаешь, что мученическая в половине случаев судьба их автора все национальное в них перечеркивает — чудесное утопает в преступном; проходит время — преступное апроприирует чудесное, пытается доказать какую-то свою причастность к нему.

Нам кажется, что в данный момент объекты искусства (как минимум те, которые мы делаем) меньше всего нуждаются в концептуализации, конкретной связке, в них должно быть минимальное количество эго. Политическое слишком часто является игрой человеческого эго, а социальное говорит про эго в его общих моментах. Мы думаем, что в таких условиях только радикальные и экспериментальные музыкальные и эстетические формы могут хорошо и эффективно работать с социальной или политической проблематикой. Например, альбом Арининого шумового проекта LYKO Razlomai Ushi Ne Mir («это в принципе один из моих любимых альбомов, мой настольный альбом, эко-манифест, выражающий Скорбь вечной русской Природы и деструктивность человека, деструктивность человечества», — Александр П.) Еще из недавнего понравился альбом kraaa Capitalism or Death (an evening on the dusk of capitalism), очень хорошо оформленный комментарий.

А преодоление мирского, побег от гегемонии всеобщего и слишком реального — субстрат русского аскетического культурного апокрифа, понятный и верный путь для того, кто пока что не хочет делать нойз и сублимировать опыты меланхолического переживания в звук, хочет просто сделать что-то очищающее и благое.

— К слову об эко-манифестах: тут есть какие-нибудь пересечения с современной утопической повесткой, с экофутуризмом, с тем, с чем работает, например, лейбл Eco Futurism Corporation? Или это, опять же, вопрос исключительно сохранения «природы», «подлинности», «прошлого», в конце концов, вопрос выхода не к зачеловеческому, а к дочеловеческому?

— Да, именно второй вариант тут больше подходит. Конкретно альбом LYKO был завершен в начале пандемического времени, в загородном доме в Уфимском районе, окруженном пустыми лесами и полями — это был именно тот момент, когда ярко проявлялось ощущение, что первозданная стихия намного более вечная и естественная, чем недолговечные человеческие скитания в ней. В нашем отношении к природе не так много экофутуризма, это скорее о природной чувствительности романтизма, но иногда и о чем-то послечеловеческом.

— И в британской хонтологии, и в постсоветской есть свое «хонтологическое время» — тот пласт (обычно связанный с детством), из которого и черпаются все эти искаженные воспоминания и образы. Какое время хонтологично для вас?

— Для нас важны нулевые, но не в поп-культурном понимании, а с более обскурной культурной стороны, их бытовая странность (оставшаяся как раз в форме размытых воспоминаний — «DVD сменяет VHS»; гулкий фидбэк советских и ранних постсоветских потрясений в головах людей вокруг; «телеканал “Культура”», «люди с акустическими гитарами во дворах» и так далее). Именно насчет этого десятилетия у нас есть определенный детский опыт, но более конкретные инфлюэнсы мы обозначили уже в осознанном возрасте.

Много психогеографических элементов связано именно с этим временем. Кстати, нам кажется, что очень эффективно для совместной работы иметь почти идентичный опыт в этой области — чувствовать, что мы моментально понимаем друг друга, произнося «Центральный Рынок — 2005», «Проспект Октября — 2006» или «Зеленая Роща — 2009».

Дальше немного субъективного опишем.

Стоит признать, что много всего доходит до слушателя-музыканта эхом чужих хонтологических опытов, а после этого уже очень сложно осознать конкретные истоки чувств — складывается странная ситуация, в которой смешиваются: ностальгия, ностальгия по собственной ностальгии, ностальгия по чужой ностальгии, ностальгия по возможности ностальгировать. Плюс сверху — ее предвкушение в будущем.

Пример: едем домой после посещения клуба, слушаем Untrue. Переживаем ли мы это как опыт ностальгии по бытию посетителей британских олдскул-джангл-ивентов (и той ностальгии, которую они сами могут испытывать сейчас), как опыт ностальгии британского продюсера по отгремевшей культуре, как внезапный опыт виртуально-воображаемого переноса всей этой конструкции на русскую почву вроде «По чему ностальгирует “русский Burial»? «Русский Burial» ностальгирует по «Генациду» Елены Поповой, клубу «Тоннель»? «Русский Burial» ностальгирует по «Пиратской Станции” — «ночи без тебя это трудно, слезы без тебя это больно, выжить без тебя в мире сложно, но все–таки можно»?

— Вообще, насколько ваш северно-болотный колорит важен и что он для вас значит? Если посмотреть только на названия, иногда кажется, что там какой-нибудь дрон будет, если не даркфолк.

— Санкт-Петербург, Город Холод представляется сердцем русско-европейской идентичности, важной для нас. Это симбиоз русского сознания и чувствительности с европейской формой и механикой. Названия подчеркивают внутреннюю мифологию Холодной Воды. Мы сейчас заинтересованы в более радикальных музыкальных решениях, поэтому нельзя исключать, что в скором времени можно будет услышать и мутировавший дрон под одним из этих характерных названий. Названия — определенная установка для восприятия, помещающая в контекст, нам нравится эта мрачно-стихийная игра смыслов, которая сопровождает все то, что мы делаем.

— А Уфа как вообще вами воспринимается в этом русско-европейском контексте? Все–таки скорее Азия, да и исторически совсем не русские территории.

— Уфа — предтеча, просто спокойное и уединенное место, Белый Город, поэтому не так-то просто его осмыслить. История движется стремительно, мы слабо представляем Уфу вне контекста «российский город» — везде в России есть такие места, которые как будто моментально отсылают тебя к уфимским местам, визуально почти идентичным. Можно сказать, что в Уфе мало как эмблематических образов Европы, так и эмблематических образов Азии.

Уфа в последнее время считается довольно музыкальным городом, оттуда родом много популярных исполнителей, которые нам, тем не менее, не так интересны. А вот недавно мы узнали, что саундтрек игры «S.T.A.L.K.E.R.: Тень Чернобыля» написал уфимский продюсер — очень качественная и интересная работа, в треке из главного меню гармонии чем-то напоминают раннюю Арку, а остальная часть альбома — красивый детальный дрон и эмбиент.

— Есть ли у вас какой-нибудь лейбл — образец для подражания?

— Сложно сказать насчет ориентиров, во многом наши действия обусловлены личной психологией и восприятием музыкальной индустрии. Мы сами довольно четко видим пространство для своего действия, также как и недоступные по эстетическим причинам для нас территории. Среди наших любимых лейблов, за которыми мы следим — Posh Isolation, Hyperdub, PAN, Seedlink⁺ и Genome 6.66 Mbp, «Музыкальный Импульс» и «Pupon Records», но самому всегда сложно оценить схожесть.

— Тот же «Тальник», кажется, до сих пор сопротивляется стримингам. И «Жарок», кроме вашего же релиза, там отсутствует. По крайней мере, до недавнего времени эта среда несколько даже нарочито бравировала своей андеграундностью. Как у вас с этим дела обстоят, почему ваши релизы все–таки есть на стриминговых сервисах? Много ли прослушиваний, кстати?
(на момент публикации лейбл перегружал треки, так что прямо сейчас формально «Холодная вода» на стримингах отсутствует — И.Б.).

— Это зависит от того, как воспринимать стриминги. Мы считаем, что это просто удобный способ предоставить доступ к своей музыке, тем более это важно для лейбла — нужно хоть что-то предложить музыкантам помимо эстетического и художественного контекста — мы плохие бизнесмены. У нас нет никакого промо, поэтому стриминг малозаметен, но его наличие может быть приятным сюрпризом для тех, кто решил нашу музыку там поискать. Прослушиваний мало, но это совершенно неважно для нас.