Есть у человека одна неизбывная мечта: чтобы всё в жизни, особенно наиболее трудное, делалось само собой. Желание решать сложные ситуации мановением волшебной палочки — не обязательно признак инфантилизма или душевной патологии, скорее одно из начальных условий всякой психологии. Другое дело, что если в психике вы не находите ничего, кроме начальных условий, то это говорит о слабом развитии. При более искушенном сознании вместо джинов и магических ритуалов появляются «мудрость природы», «вселенская гармония» или «глубинная истина в каждом из нас».

Наиболее интересно рассмотреть эту тему на материале этики, где по определению нам уготованы муки выбора, нравственные коллизии и борьба с самим собой. Как можно догадаться и там мы легко найдем теории, представляющие человека в виде хитроумного сундучка с несметными богатствами (кто же и когда их успел добыть? не говоря уж о вопросе кто вложил?). Иногда в таком случае говорят о ключе, дающем доступ, коим неизменно оказывается куцая логика, рассудок с претензией на всепроницаемость. В других случаях мы слышим увещевания о том, что глупо игнорировать содержание, данное нам, и потому следовало бы довериться — например, моральным интуициям или нашей природе. Это не всегда означает отрицание морали (дескать, я сам себе категорический императив), но всегда — критику существующих этических и моральных предписаний, за их искусственность и оторванность от жизни.

Подобный ход мысли не приветствуется в этике и философии, хотя бы потому что этика не скрывает свои пожелания и старается (что весьма сложно) аргументировать их значимость. В противоположность этому логика «изначально данной морали внутри» скорее скрывает пожелания, стремясь выдать свои нормы за естественные следствия из положения дел. Иными словами, добро — не нечто особенное, а это ширма за которой скрывается что-то совершенно другое (инстинкт, польза, интуиция и т.п.). Такую логику Мур называл натуралистической ошибкой. Суть ее в том, что вместо проблемы «как правильно поступать» вам показывают фокус с доставанием кролика из шляпы, которого сами же туда посадили.

Ничуть не удивительно, что когда мы сталкиваемся с высказыванием об этике или вообще философии, рассчитанном на максимально широкую аудиторию, то обнаруживаем именно подобные дилетантские рассуждения: все простое мудро, а все мудрое — просто, и никаких усилий не нужно, все и так у вас есть. Причем, совершенно не важным оказывается — критикуют ли философию или славят, в обоих случаях под лейблом «философия» мы видим только натуралистическую лажу и логические потуги без серьезных оснований.

Одним из примеров такой профанации философии мне кажется попытка решить все проблемы человеческого выбора на наглядных и простых примерах. Излюбленным примером, которым в последние десятилетия пользуются почти все англоязычные исследователи морали, является, конечно, дилемма вагонетки. Дилемма в разных ее формулировках ставит довольно серьезные вопросы по поводу того, что и как мы считаем моральным. Собственно эта проблема очень часто представляется как подтверждение того, что в нас есть так называемая «моральная интуиция». В этой концепции сегодня получила себе прописку мечта о том, что однажды все моральные проблемы решат за нас. Причем, максимально быстро: топором и напильником. Шучу — томографом и расстрелами.

Дилемма вагонетки — это мысленный эксперимент, придуманный Филиппой Фут. В оригинальной версии звучит приблизительно так: «Неуправляемая вагонетка, несущаяся вниз по железной дороге, вот-вот убьет 5 человек, вы можете переключить стрелку путей, и тогда она убьет только одного. Как вы поступите?». Этот вопрос, по сути, о том, должны ли вы рационально действовать, принимая на себя ответственность за последствия, либо ничего не делать, оставаясь формально непричастным. Эмпирически, что было доказано экспериментами Дэвида Наваретте, мы знаем, что 90% испытуемых выбирают убийство одного ради спасения пятерых. Та же самая цифра и при обратной ситуации: когда вагонетка несется на одного, но если переключить стрелку, то убьет пятерых — здесь девять из десяти предпочтут бездействие. Особенность эксперимента Наваретте состояла в том, что люди решали эту задачу не мысленно, а в виртуальной реальности (в шлемах они видели трехмерные изображения потенциальных жертв, слышали их крики). Однако в других формулировках этой дилеммы, когда например, нужно не перевести стрелку, а толкнуть толстяка на пути, или один человек, стоящий на путях — ваш близкий, активное действие выбирают только от 30-50%.

Первыми за эти статистические закономерности ухватились когнитивисты, мечтавшие формализовать моральные правила для искусственного интеллекта. Правила в духе «не навреди человеку» для роботов разработал еще Айзек Азимов, но до сих пор каждый новый шаг в развитии робототехники многие воспринимают с явной тревогой. Далее подключились прагматики и прикладные этики, посчитавшие, что именно подобного рода моральные интуиции, подтвержденные кросс-культурными исследованиями (Михаэль обнаружил схожие результаты для 100 стран), должны лечь в основу формулировок новых моральных правил. Например, сторонники эволюционной этики вновь вспомнили контркультурный пафос Руссо, заявив, что мораль должна быть более адекватна тем механизмам (эгоистически-утилитарным), которые в нас выработала эволюция. Собственно, начиная с 70-80х годов, в этику проникало представление о том, что человек — тоже машина, зависимая от гормонов, генетики, языка и социума. Как следствие идея о наличии моральной интуиции был использована как объяснение почему среднему обывателю так неудобна общественная мораль. Оказывается проблема в морали, а не в людях. Как будто бы мораль призвана нести комфорт и удовольствие, если только построить ее на реальных основах, взятых из устройства мозга (те самые моральные интуиции).

Мне одному попытка решения моральных проблем таким способом кажется неудачной шуткой? Статистика? Хм, даже если вдруг я бы стал фанатом унимодального распределения, то первое о чем бы позаботился, так это о чистоте эксперимента. Открою небольшую тайну. Статистически и даже эмпирически большинство людей действительно легко суггестируемые и конформные индивиды. И это было известно задолго до экспериментов Милгрэма. Поэтому если вы хотите получить реальный результат, то необходимо устранить любые факторы влияния (личность исследователя, авторитет института или вообще науки, личное восприятие контекста, в котором происходит опрос). В общем, если быть последовательным, то единственным чистым опытом будет ситуация, когда человек сам пришел к мысли о «дилемме вагонетки» и лично для себя так или иначе решил ее. И о чудо, это оказывается в точности тоже самое о чем всегда говорила философская этика — о личной ответственности за решение моральных проблем!

Более того, возникает вопрос о практическом применении статистических закономерностей, обнаруженных при решении моральных дилемм. Какое логическое продолжение у такого доверия моральным интуициям, подтвержденным кросс-культурными исследованиями? Межгалактические референдумы о моральности абортов, вербального обмана, нечестной конкуренции или эксплуатации других?

Любопытно, что исследователи, явно закончившие колледж, совершенно не способны различать мотивы практических действий от правил, по которым создаются моральные суждения. Видимо самый талантливый из них решил, что если назвать эти правила «скрытыми», то мы не заметим как простые имплицитные основания действия вдруг превратились в моральные?

Вообще проблема не в том, как использовать эти моральные интуиции. Гораздо более серьезный вопрос в том, почему вдруг психологические основания для повторяющихся и массовидных реакций мы готовы признать моральными? Откуда вообще мы можем знать, что их содержание морально? А вдруг наша интуиция по определению аморальна? Что если смысл этики как раз и заключается в бегстве от непосредственных реакций через создание новой чисто человеческой интерсубъективной субстанции (пространство этики, задаваемое понятиями блага, поступка, справедливости)? Иными словами, этические условности — это фикции, которые служат своего рода смазкой при социальном взаимодействии, без которой мы бы давно скатились к праву сильного, подлого и хитрого.

Доверяя интуиции в этике, на самом деле мы доверяем прежде всего своим стереотипам, клише, языковым привычкам. А такое доверие почти всегда ведет к ошибкам и в принятии личного решения (в ситуации морального выбора), и в исследовании. Наиболее яркий пример таких ошибок как раз предоставляет нам нейроэтика. Доверие моральным интуициям, управляющим нашим практическим выбором, напрямую связано с представлением о том, что психически и физиологически нормальный человек в целом более морален, чем имеющий отклонения. На основе этого наивного допущения долгое время исследователи старались показать связь моральных девиаций с плохой работой центров мозга, отвечающих за эмпатию. Дескать, нормальному человеку свойственно сопереживать, поэтому он и не будет делать больно другим. Честно говоря, надо быть очень малоразвитым в гуманитарном плане, чтобы утверждать подобное, ибо средний сентиментальный обыватель при всех своих стенаниях, зло творит часто и много, в основном в силу лени, трусости и привычки. Однако все отнюдь не так просто.

В одном из недавних исследований полученные факты опровергли аксиому о связи «патологий морального чувства» с ослаблением способности к эмпатии и сопереживанию. Если вкратце, то выяснилось, что наибольшая активность отделов «эмпатического мозга» была у двух групп — у самых сочувствующих и высокоморальных и у самых аморальных и бессердечных. Неожиданно стала явной совсем другая логика: многие бытовые садисты все прекрасно понимают и именно через эмпатию получают удовольствие от чужих страданий. В этом смысле то, что мы называем эмпатией — это два связанных, но не взаимообусловленных процесса. Реакция, позволяющая понимать и переживать состояния других отдельно от центра, напичканного моральными правилами и этическими суждениями.

В любом случае, если нашему сознанию в непосредственной форме даны моральные содержания, то что насчет аморальных? Я легко соглашусь с тем, что иногда без всяких аргументов мы точно знаем, что в одних случаях боль — это явная причина не делать чего-то другим, а в иных — побочный фактор, который можно проигнорировать ради его или собственного блага. Но тогда следует признать, что существует и аморальная интуиция — неявное знание о том, как использовать слабости другого, обмануть или «перевести стрелки», сделать больнее и т.д.

Я больше скажу: если взглянуть на историю западноевропейской этики, то легко предположить, что для нее аморальные интуиции и воображение зла играли гораздо более важную роль. Эта этика часто строилась по принципу защиты от всякого возможного (представимого) зла, что очень точно выражается в формуле «добро — это неделание зла». Несложно заметить, что исходя из такой формулы, гораздо важнее описывать самые разные формы, виды, проявления зла, чтобы их знать и не допускать. После упадка античного полиса с его этикой добродетели именно эта тенденция и наблюдалась в этике (чего стоят только христианские подробнейшие демонологии). Обратная сторона этого процесса в том, что нехватка положительных определений добра только усиливает проблему различения морального и аморального — будь то интуиция, интенции, поступки или последствия.

Искать критерий различения одного рода уверенности от другой в самой интуиции бессмысленно, а потому мы вновь возвращаемся к исходному пункту — сами по себе ментальные содержания скорее внеморальны. Для их моральной оценки необходимо дополнительное (внешнее по отношению к акту интуиции) действие. А это и есть акт сопоставления возможных действий с критериям личной этики или общественной морали. Нейрофизиологи вынуждены были признать, что в большей степени за содержание наших моральных суждений отвечают поздно формирующиеся способности — например, способность к построению и обслуживанию довольно сложных символических моделей. В каком-то смысле в человеке важен именно этот разрыв: начиная с 5-6 лет мы уже способны понимать моральность поступков и правил, но только к 12-15 годам мы получаем реально работающую систему, координирующую желания и поступки. И это только условия для моральной оценки (рабочая система), которые ничего не говорят о желании этой системой пользоваться.

Тут я позволю себе только вскользь напомнить, что сфера этики не ограничивается пространством сознательного принятия решений. Фрейд весьма удачно это подчеркнул, сказав, что люди более моральны, чем они думают и гораздо более аморальны, чем могут себе вообразить. Поэтому даже если бы мы могли довериться внутренней непосредственности интуиции, то это бы не спасло нас ни от аморальных по своей сути фантазмов (без которых невозможно желание и удовольствие), ни от бессознательных моральных правил, заставляющих чувствовать вину там, где мы формально безупречны.

На мой взгляд, действительно важным моментом, который открывает нейроэтика, изучая дилемму вагонетки, является как раз то, что человек — этические неоднозначное существо. Иными словами, сама по себе этика базируется не на одной способности человека, а на их проблематичном синтезе. Варьируя элементы ситуации в задачи, они открыли, что в одних случаях сильнее работают центры когнитивные (рациональное принятие решение на основе подсчета), в других — эмотивные и связанные с синтезом, разрешением противоречий. Моя основная гипотеза относительно этики состоит именно в этом: подлинная этика требует от нас достигать противоположных целей — и социальной стабильности, и автономии уникального. Иными словами, этика в одних случаях превращает в долг конформизм и привычку, в других — эксцесс. И никакая интуиция вам гарантировано не подскажет, когда одно и то же моральное правило работает в пользу целого (группы, общества, всего вида), а когда на сохранение в человеке субъекта. Рациональное рассуждение — тоже 100% достоверности не даст, но, по крайней мере, это средство доступно большей части людей. За исключением тех, кто выбрал поиски волшебной палочки или лампы Алладина.

Конечно, в определенном смысле моральная интуиция — действительно важная проблема, но только при фундаментальном и системном подходе, т.е. при рассмотрении ее в классической философской этике. Мое неудовольствие по поводу использования этого термина в ряде теоретических построений вызвано прежде всего сильным разочарованием в прикладной этике.

Вопрос моральной интуиции — это часть другого более важного вопроса. Вопроса о доверии себе: когда оно возможно? Я считаю очень важным научиться доверять и своему уму, и своему телу, но только после того, как вы научили их чему-нибудь. Почти любой из нас скорее доверит делать операцию на себе пьяному хирургу, чем очень хорошему дилетанту, так почему же мы должны довериться сознанию, которое потратило на моральную рефлексию в среднем несколько минут своей жизни? А если другого сознания нет под рукой, то все же полезно потратить какое-то время на все «за и против». С полным пониманием своей ответственности. Потому что когда (именно не если, а когда) вы серьезно ошибетесь, никакое волшебство не придет вам на помощь. И никакого второго шанса жизнь не даст. Исходя из личного опыта, я считаю, что только при трезвом понимании этого риска, моральные и/или аморальные интуиции имеют реальный вес. Снова замечу, аморальные (если признать их существование) гораздо важнее для проективного мышления, позволяющего нам понимать, чего делать не следует. Но даже в этом случае они несут скорее не готовый ответ (это всегда ответ плюс искажение), а указывают на зону поиска решения.