Фильм, который представляет себя как некоторое высказывание о психоанализе, еще до всякого просмотра вызывает сложное отношение. Или как сказал бы доктор Юнг — амбивалентное. И прежде всего потому что есть психоанализ и «психоанализ». Есть сложная совокупность идей и практики, а есть ментальный герпес, который сегодня можно подхватить не только в попсовой среде (глянец, интернет-форумы, мэйнстрим-кино и т.д.), но и в философии, искусстве и даже кабинете психотерапевта.

Усложняется всё тем обстоятельством, что в прояснении идей психоанализа обычно бессильны и биографический подход, и классическая драма. Однако Кроненберг сумел снять тонкий и умный фильм, в котором первую скрипку отдал идеям, а не людям. Возможно кому-то и интересны страдания юного Карла Густава, но по мне прелесть фильма в том, что он показывает драму идей, а поступки и слова персонажей лишь вносят дополнительные оттенки и акценты в их понимание. Видимо интерес режиссера к теме объясняется тем, что на столь благодатном материале можно показать множественные трансмутации одной идеи, происходящие под воздействием конкретных жизненных перипетий. Поэтому фильм требует некоторой подготовки. Причем, в конечном счете для понимания этого произведения (как и в анализе) оказывается наиболее важно не отвлеченное знание концепций и истории их возникновения, а личный интерес к теме, ангажированность. Поскольку без этой ангажированности кинокартина Кроненберга легко сойдет за тягостно-старомодную мелодраму о докторе Юнге.

Вопрос «Фрейд или Юнг?» — уже сам по себе занятный симптом культуры, который приобрел характер едва ли не «вечного». Временами вопрос о наследии этих двух фигур, или даже шире, вопрос о психотерапии вообще, всплывает с новой силой. Лично мне кажется, что именно концепция Юнга сегодня является актуальной одной из основ для разного рода псевдодуховности и психотерапевтических бизнес-проектов. И отсюда несложно заключить, что в споре между двумя классиками я давно занял позицию — на стороне Фрейда.

Впрочем, поскольку фильм об идеях, то и для неангажированного зрителя он будет иметь определенный смысл. По ходу сюжета высказывается как минимум три самостоятельных позиции по отношению к желанию, терапии и жизненному выбору — это позиции Карла Густава Юнга, Зигмунда Фрейда и Отто Гросса (позиция Сабины Шпильрейн как самостоятельная возникает за рамками сюжета). И для думающего зрителя просмотр может стать средством для понимания собственной позиции по этим вопросам. Хотя у большинства он как лакмусовая бумажка просто-напросто высветит инфантильные фантазии. Собственно именно поэтому значительная часть рецензий, которые мне довелось прочитать, вкратце сводятся к суждению: «фиг поймешь о чем судачат эти высоколобые доктора, один Кассель — дело говорит, но его в фильме очень мало». Остается загадкой, почему тогда все эти кинокритики только на словах сексуальные анархисты?

Фрейд и Юнг были не просто первооткрывателями неизвестной области, вместе с тем они были также теми, кто предчувствовал катастрофы ХХ века и стремился заранее найти средство вывести человека из внутренней тьмы, способствующей этим катастрофам. Нам, живущим после мировых войн и эпохи катастроф остается задать себе вопрос: Верим ли мы всё еще в лечение словом? И нужна ли такая вера?

Итак, начнем с метода. Опасный метод, который в по ходу превращения из книги в пьесу, а затем в фильм, потерял в названии слово «самый» — это то, что в начале века чаще называли не психоанализом, а «лечением разговором». Суть метода вовсе не в том, чтобы врач проинтерпретировал всю болтовню пациента. Врач лишь занимает место той фигуры, к которой обращена речь пациента, и возвращает ему его же речь в такой форме, чтобы он наконец-то услышал себя. Именно поэтому в психоанализе нет личностного общения — тет-а-тет. Сей метод опасен прежде всего тем, что он обоюдоостр. Авторитет и позиция врача — опасные, но практически неизбежные составляющие Эго психоаналитика, и потому анализ, превращаясь в самоанализ, способен разрушить комфортабельную психологическую позицию психоаналитика. Фрейд к этому моменту уже прекрасно (в т.ч. на своих ошибках и достижениях) знал о многих опасностях психоанализа. Однако несложно увидеть, что Юнг просто отказывается видеть значение этих ограничений. Переполненный амбицией создать нечто свое, столь же великое как и психоанализ, он видит во Фрейде лишь преграду — отца, которого необходимо превзойти (символически убить).

Собственно один из мотивов резкости Фрейда по отношению к своим ученикам заключается как раз в этих ограничениях. Во-первых, Фрейд запретил «дикий психоанализ», т.е. анализ, совершаемый теми, кто не до конца овладел методом или отрицает некоторые ключевые положения. В последствии он скажет, что предпочтительнее дилетант-аналитик, чем «дикий аналитик», который, извращая учение, дискредитирует психоанализ в целом. Несмотря на попытки получить признание ученого сообщества, он понимает, что психоанализ — не наука, потому что строится на других принципах. Во-вторых, Фрейд, прошедший через «пустыню самоанализа» (в 1894-1898 гг.), с полным правом мог сказать, что «настоящий самоанализ невозможен». Терапевтический эффект — случайность для самоанализа, в котором все равно необходим некий представитель Другого (кем и является психоаналитик). Для Фрейда, разорвавшего на период самоанализа практически все социальные связи, такой фигурой оставался Флисс. Так что рождение психоанализа стало возможным не только благодаря прозрениям и упорству Фрейда, но и благодаря случайно сложившейся психоаналитической ситуации в его общении с Флиссом. Потому-то Фрейд столь настойчиво относится к своим ученикам как к пациентам: он знает, что самоанализ без Другого опасен, а потому лучше узнать о своем бессознательном со стороны (от аналитика, т.е. от Фрейда). Это вовсе не запрет, а скорее предостережение, техника безопасности. Юнг и многие другие молодые психиатры, увы, так и не поняли этого. И в каком-то смысле все последующие трансформации метода в учениях «отступников» оказались в зависимости от их нарциссизма, стереотипов и даже личных жизненных обстоятельств. Психоанализ, конечно, нуждался в дальнейшем развитии, но явно не по такому пути.

Другой важный аспект сюжета — это, конечно же, драматическая линия, охватывающая отношения Юнга и остальных героев. Наиболее значимы здесь прежде всего оттеняющие друг друга его отношения с Сабиной и с женой Эммой. Важно подчеркнуть, что со стороны остается крайне двусмысленной уверенность Юнга и Сабины в любви. Талант режиссера заключается как раз в том, что он сохраняет эту двусмысленность сразу на трех уровнях.

Первый заключается в том, что эта «любовь» возможно является формой переноса. По фильму складывается ощущение, что Юнг бессознательно отрицает, что его чувства могут быть переносом (что он вообще может перенести свои фантазии на Сабину, хотя это едва ли не очевидно — ведь он первоначально выдумал Сабину Ш.). Совмещая психоанализ с личным общением, Юнг создал ситуацию взаимного переноса: он — к ней, она — к нему. Психоанализ далек от морализаторских оценок по линии «настоящие чувства — искусственно созданные», однако, понимание истоков всякой привязанности — это своего рода долг. И перед собой, и перед другими. Ведь психоанализ — это прежде всего этика.

Второй состоит в том, что на всех этапах отношений связующим элементом для них является возможность реализовать свои скрываемые сексуальные наклонности. Садомазохистская зависимость может быть и любовью, но чаще это все–таки взаимное использование, в котором другой — лишь экран для проекции своих фантазмов. Это, полагаю, один из явных примеров иллюстрации лакановского тезиса о сексе как мастурбации с реальным партнером. Кстати, легко заметить, что отношения эти они воспринимают по-разному — в них нет взаимодополнения. Желание Сабины фактически разрывается между мазохистским сексуальным удовольствием и стремлением реализовать себя (стать врачом), в то время как подлинное желание Юнга в итоге оказывается не желанием реализовать садистические наклонности, а желанием морального страдания. Юнг, фактически, заинтересован в Сабине не столько в силу ее сексуальных предпочтений, сколько в силу ее решимости добиваться своего, в т.ч. становясь в позицию садиста.

Третий, на мой взгляд, окончательно ставит все точки над i — это неспособность Юнга бросить жену, свой буржуазный комфорт и отправиться вслед за Сабиной. И это поступок любителя Вагнера, превозносившего Liebestod. Скрытым мотивом здесь является не столько страх перед неизвестным, сколько догадка Юнга: он желает именно такую ситуацию (между женой и любовницей), а не новую связь. И Фрейд, и Юнг по своей практике, хорошо знали, что порой муж, бросивший ради любовницы жену, скоро убеждался, что именно жена лежала в центре его желаний. Возможно, решительность не является единственно достоверной чертой любви, но прагматичное сомнение к таковым точно не относится. Появление у Юнга новой любовницы — весомое доказательство того, что его истинной целью как раз и является не любовь, а психологические эффекты связи «на стороне».

Что касается, жены, то несложно отметить, что семейные отношения Юнга крайне традиционны. Вплоть до того, что он неспособен говорить о своих желаниях с женой. Именно поэтому она испытывает такое удивление, когда беременная Сабина говорит, что они вместе с мужем хотят девочку. В то время как жена Юнга всю жизнь была вынуждена лишь догадываться — чего действительно хочет муж. Не менее лицемерна и его позиция в отношении адюльтера: он не просто желает этого, но и просит разрешения жены. «Сапожник без сапог» в данном случае очень мягкая метафора.

В каком-то смысле этот вытесняемый моральный мазохизм Юнга и является ключом к его личности. И в этом же одна из причин расхождения с Фрейдом. В мировоззрении Юнга высшей целью является личная духовная трансформация, возможная только через очищающее страдание. Это как раз тот случай, когда страдания будут выдуманы, даже если их нет. Однако ценность самого страдания легко меняет акценты, становясь из средства целью. Сама жизнь показала, что романы с пациентками стали для Юнга своего рода двигателем в развитии учения, хотя остается под вопросом подлинная причина этого. Жижек, однажды, отметил, что именно немцам свойственно слишком серьезное отношение к вине — они скрывают ее, потому что втайне наслаждаются своим страданием. Ни католикам (с исповедью), ни евреям такое садомазохистское наслаждение не свойственно. Поэтому Фрейд отнюдь не моралист: его разочарование в Юнге связано не с фактом романа с пациенткой, а с лицемерием и ложью, недостойных психоаналитика. Фрейд — отнюдь не ангел, напротив, это человек, который очень много ошибался. Но подкупает в нем, то, что он оказывался способен осознать и признать ошибку, и, выучив урок, пойти дальше. Так было с методами Мейнерта и Шарко, с гипнозом и кокаином, с влюбленными пациентками и неудачными анализами. Фрейд делал выводы, и стремился передать этот опыт другим аналитикам. В нем очень сильно были развиты упорство и отвага ученого, и вместе с тем чувство ответственности за свои идеи. Вспомним хотя бы такой пример: в ходе самоанализа Фрейд приходит к пониманию, что либидо нельзя отождествить с мужской сексуальной активностью, но, не останавливаясь на этом, он также открывает в себе латентную гомосексуальную структуру. Только представьте, что на одной чаше весов лежит то, что вы познали в самоанализе, а на другой — желание признания медицинским сообществом; общество и культура, в которых доминируют мужские стереотипы, сексуальное вытеснение и отвращение перед гомосексуальностью; репутация врача и приличного буржуа. Немногие в этой ситуации решились бы обнародовать свои суждения. Измерение Истины — вот, что проявляется за всеми ошибками и гипотезами этого выдающегося человека. Увы, в Юнге я вижу красивые слова, благие пожелания, яркие образы, любопытные гипотезы и многое другое, но только не это. Поэтому я вынужден согласиться с Фрейдом, который недвусмысленно обрисовал свой взгляд на отступников следующим образом: «Оба регрессирующих, уходящих от психоанализа движения (Адлер и Юнг) которые мне теперь приходится сравнивать, обнаруживают и сходство в том, что с помощью возвышенных принципов, словно с точки зрения предвечного, они отстаивают выгодные для них предрассудки».

Также, думается, необходимо сказать и о тех позициях, которые представляют Фрейд, Юнг, и повлиявший на него Гросс.

Прежде всего несколько слов об Отто Гроссе, т.к. этот весьма нетривиальный персонаж в фильме показан вскользь. Гросс не был простым врачом, который интеллектуально обосновывал свое разочарование в моногамии. Это довольно интересная и сложная фигура, которую часто считают предтечей идей «сексуальной революции» и «антипсихиатрии».

Гросс довольно быстро разочаровался в психоанализе, прежде всего в том, что он может дать ему лично. Вместо метода он выдвинул лозунг Nichts verdrängen! — «Ничего не вытесняй» (крайне наивный, т.к. равносилен заявлению «Перестань иметь бессознательное»). Гросс заменил психотерапию псевдоницшеанской проповедью, и в конце концов задолго до Райха и Маркузе пришел к мысли о необходимости преобразовать общество целиком — на принципах «свободной сексуальности». Впоследствии он писал, что «психология бессознательного есть философия революции…» и отстаивал холистический подход к человеку («каждый психический процесс в то же самое время физиологический»). Остается лишь задаться вопросом: достаточный ли аргумент для анархизма желание переделать общество под себя? В его взглядах явно просматривается и экзистенциальный момент: нужно выбрать себя, и жить свободно, не подчиняясь социального конформизму. Эта идея в конечном счете и совратила Юнга — и в самом деле, какой буржуа не мечтает, что он белокурый Зигфрид и борец с системой? Однако предел этого учения довольно очевиден: никакой личный выбор сам по себе не принесет вам счастья. Мир безразличен к нашим желаниям. Не говоря уж о том, что наши ограничения — это способ защиты от разрушительных влечений. Без запретов человек не становится спокойным и гармоничным, лишенным неврозов, напротив, без них он получает еще более высокий уровень тревоги, с которым уже нет средств справляться. Так что Отто Гросс попал в больницу не только потому, что его отец счел его ненормальным из–за свободной морали. Кокаин, а затем морфий — конечно, тоже способ справиться. Но способ, косвенно доказывающий, что свободная мораль не делает человека полным, счастливым и удовлетворенным.

Юнг тоже испытывал неудовлетворенность в жизни, однако, в отличие от Гросса и Фрейда полагал, что это не связано только с сексуальностью. Поэтому Юнг видит цель психотерапии в преобразовании личности. Слова о том, чтобы сделать людей лучше, сделать их теми, кем они могли бы стать — это очень красивые слова, но за ними кроется весьма спорная позиция «я знаю ваше желание лучше вас». Фактически, это оборачивается стремлением бороться с неврозом (а значит, с какой-то частью пациента), ориентируясь на некий абстрактный шаблон здорового и уравновешенного человека. В то время как психоанализ не осуждает человека, и более того, принимает его и даже уважает его симптом (т.к. это уже некоторая работа над собой). Поэтому Фрейд посылает Юнгу действительно верный упрек: не стоит играть в Бога, мир таков, какой он есть, и прежде всего нужно это принять. При этом надо помнить, Фрейд не был зашоренным кабинетным ученым: он с интересом изучал этнографию, религиозные культы, астрологию, не отрицал возможность неизвестных психических способностей. Однако в отличие от Юнга он не пытался открыть всё разом, придавая поверхностным гипотезам силу объективной реальности.

Программа Юнга в конечном счете мыслит психоанализ как средство сделать людей свободными и счастливыми. И это отнюдь не секрет для его учителя, который в письме Джонсу писал: «Может оказаться, что мы переоцениваем Юнга и его труды в будущем. Перед публикой он выглядит неблагоприятно, отворачиваясь от меня, то есть от своего прошлого… Я не ожидаю какого-либо немедленного успеха, а предчувствую непрестанную борьбу. Всякий, кто обещает человечеству освобождение от тяжести секса, будет приветствоваться как герой, и ему будет позволено нести любую чепуху, которая ему заблагорассудится».

Позиция Фрейда более умеренна, но и одновременно сложна. Сложна потому, что мы приучены мыслить конечными ориентирами и идеалами, а психоанализ — это такой тип отношения, который избегает идеалов (как замечает Лакан даже идеал излечения — препятствие для анализа). Условно говоря, задача психоанализа по Фрейду — это поддержка субъекта, создание некоторой третьей позиции между влечениями и требованиями социума. Причем каждый сам решает, зачем ему это нужно, т.к. никаких обещаний счастья в психоанализе нет. По крайней мере, только Фрейд из всех психотерапевтов отважился сказать: «Я склонен полагать, что намерение о том, что человек должен быть счастлив, не включено в планы Создателя». Фрейд никогда не игнорировал то, что составляет конкретную индивидуальность человека. Юнг — идеалист, он думает, что личность — прежде всего некий индивидуальный дух. В то время как психоанализ видит конкретного человека из плоти и крови, личность которого состоит из пола, национальности, социального положения, биографии и прочих случайных составляющих. Поэтому Юнг не придает значения тому, кто в каком классе плывет в Америку: в самом деле, такая мелочь, ведь мы все — люди. И точно также он упорно игнорирует тот факт, что Фрейд относится к нему как к ученику (что вовсе не отменяет ни уважения, ни возможности ученика превзойти учителя), и не будет относиться как к равному. Ну представьте, что кто-то к вам относится как к ученику (не без причины, само собой), а вы упорно показываете, что это не так — стоит ли после этого удивляться обвинениям в неблагодарности? Как минимум стоит задуматься о том, что были и другие возможности выстроить отношения с этим человеком. Для психоанализа желания, отношения, симптомы — это и есть реальность, которую нужно принять, прежде чем станет возможным с ней что-то сделать.

Отношение Фрейда к Юнгу невозможно понять вне тех задач, которые решал Фрейд. Озабоченный судьбой своего метода, он изо всех сил пытался решить две проблемы. Во-первых, добиться общественного признания учения, чему серьезно мешал тот факт, что психоанализ изначально был сугубо еврейским предприятием. Во-вторых, обеспечить правильную передачу учения, без искажений, которые он не только предвидел, но и наблюдал воочию (например, статья о диком психоанализе написана еще в 1910 г.). В обоих случаях он делал ставку на Юнга (из–за чего даже рассорился с Адлером), и в обоих — его постигла неудача. Непризнание психоанализа было связано с его скандальным содержанием, а отнюдь не с лицами, его воплощавшими — вскоре после разрыва с Юнгом Фрейд это осознал. Что же касается продолжателей, то во многом именно фрейдовские ученики «первого» и «второго призыва» повинны в биологизации и упрощении психоанализа (в т.ч. его дочь Анна Фрейд). В конечном счете, и сам Фрейд в ответе за искажения: многие его идеи (например, penisneid), а главным образом его мифологизированные Эрос и Танатос были в каком-то смысле отступлениями назад, открывавшими возможности к самым мутным и кривым толкованиям.

Фильм, конечно же, оставляет возможность и иного толкования, например, в пользу Юнга или даже Сабины Шпильрейн. Кроненберг, как мне кажется, остается при мысли, что «опасный метод» каждому приносит что-то свое — и тут уж «как повезет» (точнее «кто вы есть»). Частично он прав: я тоже думаю, что у Фрейда не было ни монополии на метод, ни защиты от серьезных ошибок. Однако в глобальной перспективе Фрейд оказался прав: ошибки — это опыт, но их нужно принимать и идти дальше. А не наслаждаться своей греховностью. В то же время следует помнить и о том, что спор между этими людьми — это не вопрос правоты или справедливости. Отсутствие окончательных суждений в фильме — для меня является наилучшим подтверждением интеллектуальной зрелости и высочайшего таланта режиссера. В реальной жизни нет никакого высшего суда: безжалостная реальность и неминуемая смерть уравняет всех, вне зависимости от намерений и теорий. Остается лишь вера, хотя бы в то, что каждый получит воздаяние по своей мерке.

Именно поэтому особо следует отметить финал кинокартины — он добавляет нужный объем этим частным историям. Море крови, которое вот-вот захлестнет Европу, а затем и весь мир, равно как и сведения о смерти в титрах — одновременно и способ примирить героев, и в то же время перенести их принципиальный спор в наше время. Мы, живущие спустя столетие, в каком-то смысле находимся в то же самой ситуации. Спор между теми, кто стремится редуцировать человека до понятных схем или идеалов и теми, кто пытается создать способ говорить об индивидуальном желании — всё также актуален. И всё так же мы стоим на пороге цивилизационных потрясений, которые практически не в силах отвратить.

_________________________________________

Так все–таки верим ли мы в лечению словом, в психотерапию вообще, и нужна ли такая вера?

На этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Дело в том, что и Юнг, и Фрейд, и Гросс, и Шпильрейн — каждый внес свою лепту в формирование современного общества. Именно под воздействием их концепций развивались гуманистические идеи, более свободная и терпимая к сексуальности общественная мораль, расширялись возможности поиска себя для личности. Вместе с тем они принесли диктат психологический теорий, новые возможности для манипуляций и заработка на проблемах людей и средства для разрушения смысловых ориентиров и ценностей. Желаемое счастье на сегодня если и ближе, чем в викторианскую эпоху, то не намного.

Поэтому я считаю, что с одной стороны — дороги обратно нет. Психотерапия нужна, просто потому, что она дает хоть какой-то шанс на освобождение как от внутренних демонов, так и от внешних принуждений. В наш век, который, скорее всего, будет веком паранойи и психосоматики (аллергий, фобий, анорексии, зависимости от гаджетов), психоанализ остается носителем веры в субъекта, а значит, всё ещё способен дать бой. С другой же стороны, сегодня как никогда нужна жесточайшая критика всего психологического. Желание простого обывателя чтобы терапевт всё поправил, и ничего не нужно было делать (жертвовать, бороться, брать ответственность и т.д.) — и есть главный тупик психотерапии, которой она сама же потакает. Всякое психологическое вне этики или эстетики нужно признать лживой иллюзией, служащей наихудшему закрепощению субъекта. И, на мой взгляд, немногие учения способны принять и пережить такой вызов. Но тем лучше для человека.