Террористические акции — это своего рода травмы, которые одни хотели бы замолчать, в то время как другие напротив, не могут остановиться говорить об этом. И всякий раз на фоне нехватки объяснений возникает то, что мы привычно называем конспирология.

Не так давно я отметил одну странную особенность восприятия: большинству современников кажется, что конспирологические теории — новоприобретение новейшей информационной эры. Любой пользователь Сети, например, мог заметить, что после 11 сентября количество конспирологических версий стало расти по экспоненте, хотя и прежде интернет был полон фриков с горящими глазами, разоблачающих Big Brother, масонов и прочих тайных манипуляторов. Однако в сущности теории и концепции, стремящиеся обнажить некий заговор, большой обман или тайную организацию, являются неотъемлемой частью западной культуры, начиная с эпохи Возрождения. Новое же заключается в том, что наша медиатизированная современность проходит под знаком дискредитации любой конспирологии. Попытки представить любую конспирологическую версию как продукт весьма буйной фантазии или параноического сознания строго аналогичны тенденции рисовать современный мир как мир без идеологии (дескать, все идеологии устарели и канули в лету). Как и утопия, классическая конспирология — это большой проект, глобальная теория, а именно это и непозволительно человеку постмодерна.

Суть любой конспирологической версии заключается в том, что существуют тщательно или не очень скрываемые мотивы и действия (план, заговор), которые могли бы объяснить те или иные события. В классическом виде — это глобальная теория заговора, являющаяся по большому счету одной из форм описания элит. В этом смысле конспирология в вопросах власти также реальна, как и ваше незнание о том, какие именно решения зреют на любом уровне власти, вас касающейся — будь то участковый, муниципалитет, управляющая компания, совет директоров холдинга, владеющего вашей компанией или президент страны. Вы не только понятия не имеете, что там обсуждается, но и выяснить сможете отнюдь не всегда. Да и для носителей власти не все прозрачно, без аналитики они слепы, так же как рядовые граждане. Власть и непрозрачность (скрытость информации) обязательно связаны, причем чаще всего напрямую. И потому возникновение конспирологий на Западе совпадает с формированием политического мышления в эпоху Ренессанса, а затем Просвещения. Бэконовское «знание — сила» и солипсические гипотезы (идущие от Декарта и Мальбранша) совершенно естественны для эпохи, разрабатывающей политическую теорию как механику манипуляций. Ну, в самом деле, далеко бы ушли Медичи, если бы афишировали, что изощренно травят своих политических соперников? Здесь следует обратить внимание на то, что мыслители и политики той эпохи хорошо понимали не только наличие тайн и сговоров во власти, но и понимали какие дивиденды сулит двойственность данной ситуации. Иными словами, политические выгоды можно черпать как из разубеждения (что вы, ну какие заговоры?!), так и из убеждения (в т.ч. в несуществующих тайных организациях, ответственных за все зло в мире).

Теория для той или иной формы конспирации вообще должна быть обыденным и практически необходимым явлением. Ведь в более широком смысле конспирология применима и к личным взаимоотношениям, т.к. у практически любого человека есть что скрывать (и это скрытое, а также механика сокрытия всегда влияют на поведение). Тайна — это тоже заговор, поскольку предполагает непрозрачность, план и его реализацию. Если же еще чуть-чуть расширить трактовку конспирологии, то следует включить сюда и все вытекающие из факта, что у человека могут быть секреты даже от себя самого. Именно на этом тезисе строится вся глубинная психология: от месмеризма и гипноза до психоанализа, юнгианства и разных форм гештальттерапии. Тайна никогда не существует для одного, тайна — это смысловая сфера, включающая в себя многих. Тайна — одна их древнейших фигур консолидации, объединения людей, и это значение слова «конспирация» мне кажется много более важным, нежели просто «заговор».

Как бы то ни было, невозможно отрицать, что немалая доля эмоций, мыслей и переживаний в отношениях тесно связаны с конспиративными феноменами. Это вопросы ревности и измены, это элементы контроля и воспитания детей для родителей (равно как и обратная сторона — восприятие этих процессов у детей), это отнюдь не редкие случаи интриг и нечестной конкуренции на работе, это частные случаи тревог и страхов. Недаром Лакан обращал внимание на то, что любое знание по своей структуре это паранойяльная конструкция, ведь ее суть — проводить связи там, где они не очевидны. Но, в самом деле, зачем еще нам разум как не для этого? Анализировать и создавать связи — это и возможность к пониманию, но одновременно и возможность попасть в западню своих логичных и все же нереальных построений. Паранойя в клиническом смысле — это создание картины мира на одном основании (т.е. все объясняется через одно), и это предельно логичная, хотя и бредовая картина. Однако в любой психике элементы паранойи имеют место, и настойчивое отрицание этого факта — род патологической реакции.

Поэтому для меня любая конспирология всегда была хорошим поводом включить мозги. Здесь нередок тот случай, когда фактически неверно, но по существу всё правильно. Эти теории не должны объяснять всё (помня принцип фальсификации), но они предельно четко отвечают на вопрос — кому выгодно? Как в криминалистике: лучшая версия — не та, где много улик, а та, в которой есть логика и мотив. Критика идеологии также многое берет у конспирологии. Разве многочисленные официальные объяснения не вызывают привкус немыслимой чуши или необычайного стечения обстоятельств? Впрочем, конечно, для современных людей это слишком сложно.

Увы, это следует сделать аксиомой: современный человек не умеет работать с информацией. Почти всегда он — раб легендума (подписи под фото). Он все что угодно примет за чистую монету, если есть картинка, смысл которой возникает из подписи, но для реципиента кажется очевидным. В 50-60-е годы Ролан Барт с тревогой открывал, что фотография и вообще образ становятся отличными пособниками идеологии и социальных мифов. Однако вряд ли он мог себе представить сколь сильные эффекты будут иметь в наши дни фейк-новости, сдобренные случайно подобранными фотографиями (или не фейки, но с чужеродным контентом, как в примере с горящим поездом).

Парадокс, неоднократно отмечавшийся мыслителями, заключается в том, что большая часть живущих в данный момент людей абсолютно не соответствуют своей эпохе. Я думаю, интеллектуалы Возрождения и Просвещения испытывали такую же оторопь по отношению к большинству населения: черт возьми, как жить, если ты не умеешь читать?! Ведь если ты не умеешь читать, то ты находишься в абсолютной власти тех, кто сообщает тебе знание. Сегодня люди живут всё так же, не понимая, что работа с информацией — это основа и их мышления, и власти над ними.

Конспирологии потому и пытаются представить как бред, ведь это одна из форм просвещения столь невыгодная для контроля. Информационные войны давно уже идут на совершенно ином уровне. Это не тайная контора или спецслужба, заметающая следы, в т.ч. через диффамацию «конспироложеством». Это сотни и тысячи институтов и организаций, большая часть работников которых уверены, что делают доброе дело. Ведь чтобы заткнуть рты, озвучивающие неприятные истины, не обязательно использовать секретных агентов с ядом, для этого есть также те, кто борются с расизмом и дискриминацией, с лже-наукой и сектантством, с авторитаризмом и нарушением прав человека, с нарушениями копирайта и экономической тайны, а также медиа и соцсети, засыпающие вас развлечениями и информационным мусором.

Если все–таки требовать от конспирологии строгости, то прежде всего она должна быть нацелена на три момента. Первый: видеть скрытое в повседневном, в квази-очевидном, ведь давно не секрет, что дерево прячут в лесу. Второй: анализировать сами конспирологии на предмет того, какую задачу они решают и для кого. И третий: настаивать на результатах своего анализа (если он сделан последовательно и не предвзято), вне зависимости объясняются эти результаты заговором или чем-то иным. У Александра Зиновьева была идея реальной конспирологии (он писал «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности»), которая и должна была фиксировать несоответствие аналитического взгляда на общество с существующим описанием. Ну, а до появления такой строгости, любая версия заговора представляется идеальным «мальчиком для битья».

Сама же диффамация конспирологического объяснения проста и известна издревле. Если нужно чтобы вы не приняли некое знание, то достигается это следующими шагами. Во-первых, источник информации должен быть заранее дискредитированным или просто психологически неприятным. Во-вторых, объяснительная сила гипотезы должна быть доведена до абсурда, т.е. должна объяснять всё, в том числе то, что заведомо объяснить не может. В-третьих, сама информация должна быть лишена конструктивного содержания, не предлагать никаких решений и действий, а нагнетать лишь негативные эмоции. После этого не приходится удивляться, что теории мирового заговора обычно транслируют какие-то обрюзгшие неудачники, вяло описывающие ненавистных им сверх-существ с супер-способностями. Про стиль аргументации вообще можно умолчать: антинаучная и квазирациональная структура изложения скорее убедит в том, что это сделано по учебнику, нежели в том, что существуют существа с такой кашей в голове. И это неслучайно — откровенная заказуха в конспирологиях процветает.

В этом плане следует обратить внимание на то, что конспирологи, как и их противники, очень часто игнорируют несколько ключевых реалистичных наблюдений.

Главным образом это понимание того, что власть — это не один человек. Никогда. Любое правительство, даже при абсолютной монархии, любая организация, даже с отточенной идеологией, миссией и дисциплиной, любая элита, сколь угодно однородная — это, прежде всего, люди. Люди разные, с разными интересами и разным уровнем понимания (как себя, так и сферы своей деятельности). Всегда есть свита и двор со своими лоялистами и фрондой. Всегда есть перекрещение личных и групповых интересов, в т.ч. из–за различий в интерпретации одного и того же. Глупо думать, что элита может легко встать над выстроенной ею же системою. Увы, именно элиты оказываются главным тормозом в развитии общества, потому что радикальные смены структур требуют и смены элит.

Здесь и кроется ограничение конспирологии. С одной стороны, власть многое вынуждена скрывать, и особенно часто источник своей власти. С другой же стороны, власть вынуждена действовать (а это разоблачает) и власть вынуждена тратить ресурсы на сокрытие (а это делает уязвимым). Тайна, в т.ч. несуществующая, легко может быть обращена против правителя и его легитимности. Сегодня «оранжевые революции» объявляют выборы незаконными (дескать, есть заговор, подтасовки, карусели и т.д.), чтобы сменить власть. Но абсолютно то же самое происходило и в монархическом государстве: фронда всегда могла заявить, что король не легитимен, потому что не носит в себе крови прежнего монарха (иными словами, он плод измены королевы-матери). Многие тайны в политике функционируют вполне открыто, что и делает конспирологию временами попросту излишней. И тем более тайное положение никогда не является только преимуществом. Поэтому я не особо верю в рассказы про неисчислимые ресурсы, про абсолютный контроль или про подделку всех свидетельств и архивов (с наличием тайных источников «со всей правдой»). Зато я легко принимаю свидетельства о наличии мировой экономической элиты, сговора корпораций или информационных войн, просто потому что реальное функционирование власти и денег в современной системе даже вопреки желанию самих элит должны были привести к какой-то форме координации. Если история и учит чему-то, то как раз тому, что очень многие решающие «случайности» сегодня, завтра окажутся чьей-то хитроумной операцией.

Кроме того, нельзя списывать со счетов и банальное наблюдение о том, что интерес к конспирологическим теориям всегда обусловлен психологическими факторами. Еще Фрэнсис Бэкон в описании идолов рода и пещеры очень четко показал, что человеку привычнее и понятнее наличие связи, нежели ее отсутствие. В силу чего объяснений всегда больше, чем известных зависимостей и связей. Плюс ко всему человеку свойственно антропоморфизировать эти связи: проще мыслить, что есть некие «Они», нежели безличные механизмы. Объяснение, пусть даже самое бредовое, несет в себе ярко выраженную функцию комфорта. Однако глобальные теории заговора — это комфорт для нищих. Мир сложен и предполагает разнообразие, в нем правят не только план, но и случай, глупость, неизвестные факторы и инерция материала. Конечно, если у вас из мебели одна кровать, вы можете убеждать себя и других, что из нее выходит отличное место для сна и еды, для работы и отдыха. И все же как бы то ни было даже у этой логики есть ограничения: вряд ли из кровати стоит делать туалет, ванную или спортзал. Объяснения нужны, они позволяют принять факт социальной несправедливости или тревожной непрозрачности мира. Исходя из этого, следовало бы сделать вывод о необходимости ограничивать конспирологическии версии и дополнять их другими формами знания или гипотез. Но, увы, многие конспиролухи путают комфорт с истиной, и потому искренне жаждут сделать свои теории универсальными.

Честно говоря, я не ставил себе задачи ни убедить, ни разубедить кого-либо в значимости конспирологических теорий. И все же к концу написания этого поста для меня стало вдруг ясным, что не только с точки зрения прагматики, но и с точки зрения, признающей существование Истины, конспирология — скорее благо, нежели зло.

Посудите сами. Конспирология — чушь? Хорошо. Как много пользы дало вам это убеждение? Не желаете видеть обмана и скрытых мотивов в своей жизни? Ваше право, но отрицать их наличие — смешно и нелепо. Даже в близких отношениях двоих всегда присутствует элемент скрытого. При определенных обстоятельствах это содержание легко станет конспирологией (только в малых масштабах). Ну и что вы предпочтете — понимать или быть слепцом? Любой из этих выборов никак не поколеблет существование тайн, зато упорствование в одном из них способно серьезно поколебать ваше психическое здоровье. Было бы разумно предположить, что не всякий человек стремится в жизни к ясности (не может, не хочет, не знает), но для тех, кому она нужна — конспирология одно из средств. Просто для одних теория заговора — это плот, чтобы добраться от одного острова к другому, а для других — сей плот становится домом.

Новейшая история доказывает, что в права вступает век паранойи, (а не век шизофрении, как грезили многие) и поэтому конспирологии и их (параноическое) отрицание — плоть и кровь современного человека. В этом есть опасность примитивизации и легкости манипулирования. И вместе с тем в этом есть шанс свободы, ведь именно параноик лучше всех видит зазор в Другом, его несостоятельность (которую он стремится скрыть, выдумывая большого Другого для этого Другого). Конспирология, у которой так часто «видны швы», позволяет критично относиться не только к ее содержанию, но и к своему желанию знать. Фактически, именно свое желание знать, а также всю ту организацию психики, что уповает на некое знание — вот что должно поставить под вопрос. Быть просто-напросто критичным и к заговорам, и к тем, кто в них не верит — не ахти какая задача. А вот понять какая доза знания, когда, где и зачем нужна существу, у которого нет никакого врожденного «желания знать» — вот это действительно представляет интерес. И на этом пути никак не обойтись без ошибок, тайн и картографии изнанок чужого знания.