Популярность жанра редко случайна. Наиболее востребованной становится та часть искусства, что испытала те же влияния, что и зритель. В этом смысле самым необычным в постапокалипсисе всегда будет не сеттинг, а герой. Это либо нереальный универсал, либо самый обычный современник (ну разве что снял очки и наклеил на лоб пластырь). Серьезно: почти поголовно здесь мы видим не человека, иссушенного испытаниями или никогда не знавшего цивилизации, а индивидуума с привычкой к супермаркету и интернету (только без оных).

Поэтому жанр постапокалипсиса в самом широком смысле — это фантазия, в которой окружающий нас мир, внезапно исчез, и мы (практически без потерь) перенеслись в совершенно иные условия. Несложно заметить, что и прошлое героя до катастрофы обычно дано пунктиром: в лучшем случае оно объясняет его мотивы (например, Жак в «Automata» или Кёртис в «Сквозь снег» в ключевых выборах зависят от прошлого), в худшем — просто не значимо. При всем стремлении к реалистичности, постапокалиптика — это грёзы дня сегодняшнего, замаскированные довольно нехитрыми эстетическими и психосоциальными декорациями (последние вообще могут отсутствовать). Кстати, эта структура делает жанр намного ближе виртуальной реальности компьютерных игр, нежели классическому нарративу книги или фильма. Со сменой реалий менялся и антураж, и таким образом жанр эволюционировал. Однако, начиная с середины ХХ века, он был актуален.

Если попытаться обозначить истоки рождения и популярности данного жанра, то можно обратить внимание на следующие сопутствующие процессы.

1. Глобализация и связанные с ней страхи.

В ХХ веке мир стремительно уменьшался за счет все более эффективных коммуникаций (радио, авиация, спутниковая связь). Первые приступы клаустрофобии появились, когда человечество осознало глобальность и необратимость последствий массового применения ядерного оружия. Несмотря на выдумки фантастов, бежать с Земли было некуда и не на чем. Ядерная угроза заставила ожидать тотальных последствий и при иных просчетах (демография, экология, индустриализация, политика, технология). Угроза атомной войны в конечном счете — штука не умозрительная. Когда государство обстоятельно готовится к войне, создает систему гражданской обороны, проводит массовые учения с беготней в бункеры, то закономерно на фоне тревог и страхов должны появиться мысли в духе «Ну окей, допустим мы выживем, а что дальше?». Фантасты, писатели и режиссеры откликнулись на этот немой вопрос, причем некоторые только когда подросли.

В дальнейшем глобальный рынок и его культурная оболочка создали еще много интересных поводов для тревог и паранойи. Доминирующей идеей вновь стала неспособность контролировать технологии и последствия (она сыграла важную роль в появлении современных антиутопий и киберпанка). Эти самые последствия, начиная с 50-х, все чаще описываются как «случилось страшное» — причем, обязательно в планетарных масштабах. И если в sci-fi всегда сохраняется нечто вроде веры в науку, то сама наука тех десятилетий по большей части радовала мрачными прогнозами (вроде «ядерной зимы», экстраполяций роста населения и подсчетов того, сколько раз можно уничтожить Землю современным арсеналом ЯО). В итоге в культуре смешались глобальные проблемы, христианский универсализм с идеей апокалипсиса и яркие картинки последствий ошибок в обращении с «ручным атомом» (Хиросима, Чернобыль, оазис Регган, полигон в Неваде, инциденты с программой «Хромовый купол» и мн. др.).

2. Разочарование в антиутопиях.

Антиутопия привязана к настоящему с его конкретной политической и социальной ситуацией. Однако антиутопия нуждается в том, что она отрицает — будь то утопический проект или определенный идеал. В 70-80-е стало очевидно, что жанр не справляется с социальной тематикой и превращается в род страшилки (либо для развлечения, либо для нагнетания экзистенциальной драмы). Конечно, за цинизмом и прагматикой той эпохи скрывался бессознательный идеализм, но большинство авторов не смогли или не пожелали увидеть его, вынести на свет и беспристрастно препарировать. Апофеозом тренда стали киберпанк и таймпанки, в которых протест обернулся полным отсутствием ответов, проектов и Истории вообще. Бегство в альтернативную историю на какое-то время снимало похмелье от будней, но проблем не решало.

Постапокалипис и не обещал решить все проблемы, но в нем появились важные темы и гораздо меньшая доля иронии. В отношении истории возникла какая-никакая надежда и попытки осмыслить прошлое. Во-первых, попытка построить что-то с нуля предполагает рефлексию, почему не получилось прежде. Удивительно, но герои постапокалипсисов действительно думают и высказывают свои версии о том, что было не так с прежней цивилизацией. Это не всегда глубокомысленные фразы, и все–таки хороший прецедент. Во-вторых, как бы ни были плохи условия, выбор у персонажей невелик: либо еще немного пожить (просто потому что привык жить), либо направить свои действия на возрождение человеческого мира. Прием сей очень прост: сперва отсекается большая часть возможностей, а затем как в умственном эксперименте тестируются несколько шаблонов или проектов развития. Поэтому классика постнуклеара («Почтальон», серия игр Fallout и др.), в отличие от многих зомби-апокалипсисов, это всегда особый момент — точка, когда не только повсюду мы видим следы прошлого, но и вершится новая История.

Естественно, не всякий постапокалипсис обращается к Истории, но эта возможность открыта. Например, в фильмах про зомби все строится вокруг поисков какого-то удачного местечка, временного выживания. Будущее там может и есть, но только благодаря какому-то чуду, вроде открытия вакцины или универсального средства против зомби. Складывается ощущение, что в протагонисте зомби-апокалипсиса, мы видим типичного горожанина, который не знает, куда ему сбежать от работы, ипотеки и навязчивых медиа, а в качестве чуда выступает то ли дауншифтинг и бегство на Таити, то ли нечаянное наследство или выигрыш в лотерею.

по степени гиперкомпенсации впереди постапокалиптики только комиксы о супергероях и фэнтези про спасителей мира

3. Психология эскапизма и индивидуализм.

Натужная демагогия о свободе была необходимостью для идеологии обоих лагерей в период «холодной войны». Впоследствии она стала неотъемлемой частью потребительской риторики, ловко маскируясь под естественное положение дел. В реальности это приводит к тому, что среднестатистический горожанин зажат между принуждением быть социально успешным, эффективным и виной за нереализованную свободу. Получается хороший тоник, чтобы сделать из вас работоспособного яппи с перманентными стрессом и фрустрацией. Так что многие просто ведут «двойную жизнь»: днем — работник месяца или хотя бы послушный винтик, ночью — мечтатель и эскапист, уходящий в игры, клубы, алкоголь, наркотики, фантазии и т.п.

В такой среде запрос на истории про одиночек или вожаков группы, существующих в условиях первобытной анархии без всяких табу, очень высок. И по сути, в психологическом плане в постапокалипсисе фоном дается ощущение абсолютной свободы, приправленной адреналином. По степени гиперкомпенсации впереди только комиксы о супергероях и фэнтези про спасителей мира. В постапокалиптике сохраняется элемент реализма, и все–таки компенсаторная часть у некоторых произведений просто выпирает. Представление о свободе как безнаказанности, отсутствии правил, а порой и просто независимости от других людей (кто из горожан не мечтал в час пик о том, чтобы на сказочном вертолете прилетел такой же сказочный звездец и уменьшил популяцию до разумных пределов?) — часть стиля, своеобразная эстетическая конвенция жанра. Хорошо заметна вера в собственную уникальность и в других повторяющихся сюжетах — например, об избранности главного героя.

Здесь следует заметить, что постапокалипсис — не обязательно чистой воды фантазии инфантильного индивидуализма. Наоборот, в ряде случаев, именно этот жанр способен серьезно поставить вопрос о соотношении индивидуализма и коллективизма. Это не всегда рациональный баланс для выживания, но всегда поиск (а не готовый ответ как часто бывает). Время от времени современный человек догадывается, что за комфортным и искусственным интерфейсом, отделяющим его от других людей, лежат вполне реальные отношения с последствиями. В благополучном обществе эти отношения отрегулированы и касаются в основном либо удовольствий, либо по большей части виртуальных прав. Но очевидно, что при другом раскладе те же самые механизмы отношений будут касаться вопросов жизни и смерти.

В условиях постапокалипсиса наиболее популярны две модели: индивидуализм одиночки (или одиночка + кто-то близкий, причем чаще балласт, чем помощь) и стихийный коллектив под управлением харизматика. Модели имеют множество ограничений, а прочие и вовсе нестабильны. Каждый пример того или иного решения проблемы выживания, особенно если он сочетается с сопереживанием героям — важная часть понимания, что и в благополучное время поступок является ответственностью субъекта, которую не переложить на привычки и коды общества. Особенно хорошо тестирование таких моделей удается компьютерным играм, т.к. игра ретроактивно создает автора последствий. В этом плане для меня открытием стала игра «Walking dead», которая, несмотря на все ограничения, вызывает очень сильное ощущение вовлеченности (я сам едва ли не холодным потом обливался, когда приходилось выбирать кому жить, а кому умереть, да еще и на глазах у второго главного персонажа — девочки Клементины). Зомби-апокалипсис — в принципе благодатная тема, чтобы осветить множество дилемм и нюансов выбора между индивидуалистской и коллективистской стратегией поведения. Единственный минус — это тяга неумных режиссеров к упрощениям в духе «дилеммы вагонетки» (как например, в бесконечно убогом фильме «Философы: Урок выживания»).

4. Эстетика постмодерна.

Обычно вкруг этого слова много камланий, забегов с бубнами и прочих увещеваний о сложности и запутанности термина. Для меня в эстетике постмодерна все довольно просто — это либо эстетика странного, либо специфический mix-up, коллаж, совмещающий разные пласты культуры (по эпохам, стилю или уровню). Странность в эстетике постмодерна включает в себя всю палитру смыслов и коннотаций слова «странный»: от «причудливый», «курьезный», «подозрительный», «незнакомый» до «сверхъестественный», «вызывающий», «эротизированный», «исключительный». Отсюда несложно понять любовь к мутантам, зомби и всевозможным фрикам, заполняющим деградирующие города. Еще кинофанатастика 70-х уделяла большое внимание изображению в таком будущем двух аспектов: насилия и эротики. Постмодерн очень точно определил, что чувство «странности» у современника легче всего вызывать либо эстетическим контрастом социальных страт, либо отличающимися практиками сексуальности. К эффекту странного относятся также пустынные пейзажи без человека, а иногда и без городов, инфраструктуры, растительности или даже привычного вида неба.

Что касается техники смешения, то в постапокалипсисе как в калейдоскопе можно обнаружить элементы любых эпох и стилей. Например, тоталитарная власть религии и церкви («Пастырь»), работорговля и колонизация аборигенов (Fallout, «Планета обезьян»), каннибализм («Облачный атлас», «Дорога», «Деликатесы»), сегрегация («Голодные игры»), промискуитет и первобытные табу (а в постапокалиптическом романе Фриснер «Псалмы Ироды» люди и вовсе копируют структуру львиных прайдов) и т.д. В стилистике неплохо приживаются стимпанк («Город потерянных детей», «Сквозь снег»), дизельпанк и атомпанк («12 обезьян», «Безумный макс»), киберпанк, готика и вообще средневековье, римская античность и самые разные выдумки про варваров.

Если считать одним из первых жестов постмодернизма «приколы» Дюшана (писсуар в музее и усы, подрисованные Джоконде), то в общем ничуть не удивительно, что на каком-то шаге это направление придет к созданию картины полуразрушенного музея, по которому шастают мутанты. В более культурном сознании — нечто вроде истории из «Книги Илая». Постмодернизм высмеивает все наивное и натуральное, поэтому выжженный радиацией остов мегаполиса под затянутым черными тучами небом — самое то. Ну и конечно, как вишенка на торте — моральная деградация выживших. Потому что для постмодерна нет абсолютных ориентиров, тем более в ценностях, а как это продемонстрировать в эстетике, если не через яркие примеры поступков, которые больше не называются «дурными»? Впрочем, иногда эти игры со смыслами и нарративами позволяют открыть необычный, порой весьма удачный, ракурс. Например, сериал «Во плоти» повествует о реабилитации людей, бывших зомби, а сериал «Оставленные» показывает, как даже минимальное вторжение необъяснимого разрушает нормальный ход жизни каждого.

Сложное развитие и переплетение этих факторов в итоге и сформировали лицо постапокалиптического жанра. Жанр вышел довольно гибким, и каждый способен в нем найти что-то: будь то философские обобщения, романтический экшн в экзотическом мире или глубины психологии (одиночество, отчаяние, надежда). Он легко вписывается в контекст других жанров. Например, довольно оригинально постапокалиптический распад вписан в космическую фантастику в к/ф «Пандорум». И наоборот: историю мира после катастрофы можно подать как нуар или слэшер, как пеплум или вестерн. В нем найдут себе место элементы пародии и каммершпиле, уся и тямбара. Так что ни в форме, ни в содержании ожидать исчерпания темы не приходится.

Существует гипотеза, что человеческая культура изначально возникла и развивалась под влиянием правого полушария. С ним связаны мифы и магическое сознание, тотемизм и символизм ранних культур. Однако где-то в начале первых цивилизаций происходит что-то вроде «эмерджентной революции»: то ли случайно, то ли благодаря какому-то эволюционному механизму левое полушарие начинает отвоевывать себе ведущую роль. Если серьезно отнестись к существованию такой модели развития, то возникает две альтернативы: либо рано или поздно произойдет новый виток и возвращение к правополушарной культуре, либо человечество стоит перед глобальной задачей интегрировать оба полушария под эгидой ведущего (левого). И мне кажется, что постапокалиптическое будущее можно рассматривать и как «новый виток», и как встряску для человечества, забывшего о своей задаче. Наверное, я все–таки принадлежу к тому поколению, которое воспринимало будущее через оптимистическую рамку (вроде советских фантастических фильмов), поэтому мне сложно преодолеть некоторую наивность своей установки. Мне постапокалипсис представляется скорее вызовом и возможностью, чем дотлевающим костром человеческой цивилизации. Кто знает, как изменится «прекрасное далеко» для новых поколений?

В качестве постскриптума хочется сказать вот еще о чем. Лично для меня постапокалипсис интересен необычной темой или даже специфическим вызовом для каждого. Суть его в том, что новые условия отправляют на свалку все адаптационные приспособления современного человека и делают востребованными множество иных, самых разных умений. Тема профессионализма была на первом плане в киберпанке, а в постапокалиптике ушла на второй план. Однако от этого она не потеряла значимости. Мы живем в мире, где люди чуть ли не молятся на профессионализм. Ограниченные умы, сподобившиеся освоить лишь одну специализацию, любят посмеиваясь вешать ярлык «лузера» на любое стремление к расширению кругозора и навыков. Веселье заканчивается, когда внезапно экономика меняет свои предпочтения и профессия становится невостребованной. Или, когда наступает Doomsday.

Вспомним известную цитату из Хайнлайна:

Любой человек должен уметь менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, вносить удобрения, программировать компьютеры, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать. Специализация — удел насекомых.

Не уверен, что понимаю ее так, как ее задумывал автор. Для меня это не просто свидетельство приспособляемости человеческого вида (в человеке вообще соседствуют хрупкость тепличного растения и крысиная способность выживать), а скорее этико-эстетическое требование.

Частенько первая реакция на эту фразу заключается в возгласе «Это невозможно!». Но общество, в котором это невозможно, никуда не идет, не развивается, не растет ни вглубь, ни вширь. Одним из тупиков, приводящим к этому, и одновременно точкой роста, на мой взгляд, является идея профессионализма.

Когда профессионализм становится синонимом самоутверждения, весь его смысл сводится к повторению успешных действий. Я бы предпочел иное понимание профессионализма — как желание или род решимости выполнить свой долг. Профессионализм — двойственная штука: его внутренняя составляющая — намерение, а внешняя — результаты, достижение цели (только по ним другие оценят ваш профессионализм). Сегодня все чаще можно видеть род подмены, когда профессионализм отождествляется только с одной стороной — это либо то, что тебе нравится и получается (сфера, где ты и так будешь развиваться), либо напротив суесловие на тему высоких стандартов, рейтингов и осчастливленных клиентов. Именно эта однобокость превращает профессионализм в рабочий навык узкоквалифицированного спеца с таким же тесным окном возможностей и крайне неопределенным будущим. К примеру высокий уровень умений хирурга никак не оправдает его неспособность решить проблемы в коллективе. Если не хочет и не может, значит не профессионал, а всего лишь успешная реализация функции. Это сложно и порой нереалистично, но жизнь не спрашивает «был ли ты готов?». Постапокалипсис в какой-то степени вынужден подчеркивать этот вызов. Поэтому во время зомби-апокалипсиса для группы выживающих нередко попросту нет удачного выбора между «ты — хороший стрелок» и «ты — хороший дипломат», необходимо и то, и это, иначе все они — трупы. В еще большей степени это касается одиночки на просторах Wasteland, который вынужден уметь исследовать местность, искать пищу, вести переговоры, сражаться, укрываться, штопать свои раны, использовать находки и имеющийся стафф по максимуму, анализировать ситуацию или в крайнем случае знать, где можно получить ту или иную помощь. Любое неумение запросто становится фатальным. Такой герой должен быть профессионалом только в одном — в выживании. Но многогранность выживания, как мне кажется, способна бросить правильный отсвет и на современный профессионализм.

Профессионализм в конечном счете не является прямым следствием таланта или времени, затраченного на навык, это нечто большее, чем способность лучше и быстрее других решить типовую задачку. Нет никаких секретов профессионализма вроде «уважение к клиентам», «любовь к делу» или «знание предмета на 100%», потому что жизнь потребует от вас то одно, то другое, а то и нечто большее, чем вам дано. И только профессионал увидит этот вызов и попытается на него ответить. И так день за днем. Вне зависимости от того, располагается за вашим окном позднекапиталистическая цивилизация, коммунистическая утопия или руины прежнего мира.