Поистине, есть что-то несоразмерное в большинстве наших страстей и зависимостей: объектом сильнейшего влечения оказывается какая-нибудь мелочь, совершенная безделица. Например, сигарета — дрянь; ни ценности, ни пользы, но какой ажиотаж она может вызвать у курильщика (особенно после длительного воздержания). Сигареты — уникальный в своем роде продукт: при всей очевидной вредности его востребованность доходит до уровня предметов первой необходимости (т.е. сродни продуктам питания). В чем же смысл этой вещи и почему именно в наше время она стала столь распространенной и обыденной, что мы даже не задумываемся о ее смысле?

С возрастающей модой на электронные сигареты, стало легче заметить одну деталь: сигарета сама по себе — предмет, вызывающий к себе внимание, даже если никак не мешает окружающим. Эта тема, например, промелькивает в нескольких эпизодах второго сезона True Detective. В связи с этим мне захотелось разобраться и с социальной мифологией этого предмета, и с его местом в психопатологии обыденной жизни.

История табакокурения на Западе насчитывает уже несколько сотен лет, однако, сигарета становится распространенной лишь с конца 19 века — в это время происходит резкий всплеск тенденций урбанизма и массовости в культуре. Развивающийся город эпохи fin de siecle сложно представить без растущей популярности разного рода пахитосок и сигарет, а также широкой их рекламы. К примеру, для декадентов сигаретный дым является одной из знаковых метафор, наряду с газовым фонарем, бокалом абсента или туманом ночной подворотни. Сигареты первоначально (в первую-вторую трети 19 века) были востребованы исключительно у военных, потому как позволяли сделать курение процедурой быстрой и не требующей подготовки. Это важный момент — курение в культуре долгое время было сродни медитации: длительный процесс набивки трубки, ее раскуривания и мерного пускания колец — все это позволяло сосредоточиться и подумать, либо наоборот успокоиться и развеять мысли. Теперь почти-ритуальное действие сменилось будничным, полуавтоматическим насыщением никотином «на ходу». Словом, несильно сгущая краски, можно сказать, что современная жизнь, выбирающая сигареты, — это жизнь в какой-то почти боевой тревоге и спешке.

Кстати, и по поводу устройства сигареты у меня возникает стойкая ассоциация с развитием военного дела. Как изобретение в конце 18 века бумажного патрона (объединившего пулю и уже отмеренный пороховой заряд), повысившее скорострельность солдат, привело к более массовым потерям в армиях, так и массовое производство сигарет вместо трубок и сигар — неуклонно ведет к росту летальных исходов среди армии курильщиков. Также в детстве я, как и многие, слышал истории о том, что производственные мощности советских табачных заводов за сутки переориентируются на выпуск патронов. Так что это что-то большее, чем просто аналогия.

Модернизация этой вещи в ХХ веке — от папиросы до современной сигареты с многослойным фильтром — может послужить хорошей иллюстрацией общей линии в потреблении. Фильтр — это ведь больше иллюзия безопасности, выражение тенденции к десубстанциализации наслаждения, нежели реальная защита. Цивилизация симулякров таким образом культивирует в нас инфантильные надежды, что-де можно получать удовольствие и не платить за это высокую цену. Для этого всего лишь необходимо лишить удовольствие его несовершенного патологического носителя: тройной угольный фильтр или бестабачные ароматизированные сигареты, электронные сигареты, кофе без кофеина, безалкогольное пиво, обезжиренное мясо, секс без пенетрации и т.

Однако жест критики в этом случае будет двояко непримирим: мы либо получаем свою порцию яда и наслаждения, либо мы получаем видимость удовольствия, чистый симулякр. Поэтому мифология этого товара довольно сложна. С одной стороны (якобы) безопасный фильтр должен избавлять нас от страхов и угрызений совести (механизм здесь тот же, что и в известном примере Уорфа с пустыми и полными бензиновыми цистернами). С другой стороны, видимость удовольствия функционирует только за счет отсылки к воображаемому курильщику, который наслаждается и не испытывает по этому поводу никакой вины. И это воображаемое наслаждение курильщика беспокоит и некурящих: только этим можно объяснить невнятную борьбу с изображениями и текстами прошлого, в которых кто-либо курит.

Здесь хочется сделать некоторое отступление. Фильтр в принципе может быть назван одним из знаков культуры (идея фильтрации, на мой взгляд, аналогична мысли Леви-Стросса о соотношении природы и культуры как сырого и вареного). Сегодня идея фильтров (для воды, воздуха, а также идей, людей и прочего) буквально носится в воздухе и пронизывает все сферы. И дело отнюдь не только в экологии, но и в нашем органическом неприятии «другого». Сигарета же, снабженная фильтром, кажется полной абсурдизацией идеи — ведь он не делает курение приятнее или полезнее, даже не делает его намного безопасней. Таким образом, культура доходит до бессмысленных сочетаний, которыми, однако, никого не удивишь. Взять, к примеру, отношение к сигаретам современной медицины. Как объяснить, что хоть все врачи мира и убеждены в прямой связи курения и раковых заболеваний, они все еще «предупреждают», а не борются? Видимо массовые продажи сигарет для общества значат много больше (все ж таки капитал, рабочие места, рост ВВП и т.п.), чем прогрессирующий рак легкого отдельно взятого индивидуума.

сигарета — это объект, который тоскует вместо меня

Кстати, сама собой напрашивается на анализ явная фалличность данного предмета (без сомнения об этом высказывались многие). Однако мне кажется «популярность» сигареты в повседневности связана не только с фаллической стадией, но и с более ранней — оральной. Сигарета — социально приемлемый объект, заменяющий другие оральные объекты (к примеру, пальцы), и одновременно занимающий руки. Таким образом, манипуляции с сигаретой обнаруживают значимость в подавлении внутренней тревоги. Но скажем прямо: подобные манипуляции реально никакой тревоги не устраняют, в лучшем случае — отвлекают мысли от фиксации этой тревоги. Фрустрирующее отличие курения сигареты от естественных успокаивающих действий (например, почесывания, ковыряние в носу или потрагиваний носа и рта) в том, что оно совершенно лишено телесного аутоэротического эффекта, т.к. действие перенесено с тела на внешний объект. Именно поэтому всякий курильщик получает скорее удовольствие «от головы», нежели непосредственную телесную разрядку. Это удовольствие он вынужден все время придумывать, объяснять. Отсюда разного рода «оправдания»: дескать, нравится запах, люблю пускать дым, приятное ощущение в голове. Эти «оправдания» суть нарциссические замены неполученного телесного (в первую очередь орального) удовольствия. Нарциссическое же удовольствие — это удовольствие от поддержания образа себя, а не нечто непосредственное. И единственным плюсом такого удовольствия является то, что его не так просто лишить, ведь оно не привязано к конкретному обладанию/присутствию.

Несмотря на то, что курение не приносит реальной разрядки, нельзя не сказать и о своеобразном освобождающем потенциале сигареты. Все дело в том, что неправильно было бы излишне резко разводить опыт тела и язык — для нас порой слова и знаки оказываются значимее, нежели реальность уже означенного тела. Только потому что сигарета стала знаком отчуждения, одиночества, депрессии, она может оказаться эдаким симптомом-партнером, на которого мы способны перенести наши переживания. Славой Жижек назвал это интерпассивностью: люди могут переносить на других людей или вещи свой пассивный опыт страдания и переживания. И пока сигарета в моих руках тлеет и «тоскует» за меня, я могу почувствовать себя более отстраненным к своему переживанию и подумать о том, что делать дальше. Подобное «отыгрывание» (я в образе тоскующего или думающего, etc.) дает мне двоякий опыт: отчетливое видение собственной «усиленной» эмоции и одновременно осознание себя (как субъекта) вне разыгрываемой эмоции. То есть образ себя как таковой является не просто тупой преградой к чистому опыту субъектности. В какой-то момент, будучи уже преодолен, нарциссизм становится условием рельефного проявления опыта бытия самим собой. В некотором смысле, курение сигарет может стать психотехникой: она отмеряет некоторый промежуток времени, в который (для этого нужно выработать привычку) можно очень вдумчиво и сосредоточенно задержаться на мысли, переживании. Элемент антуража, которому вполне послужит сигарета, порой очень важен в работе с мыслями и чувствами.

Можно вспомнить небезынтересный момент — первоначально сигарета эстетически была близка скорее образам женщины или феминизированного мужчины (например, денди-декадента на манер Уайльда). Намек на утонченность и эстетизм порой подчеркивался длинным мундштуком или вычурной манерой держать сигарету (например, кончиками пальцев). Знаком «настоящего мужчины» вплоть до середины ХХ века оставались сигара и трубка. И известные сегодня как «брутальные» марки сигарет — Camel и Marlboro изначально позиционировали себя как женские. Marlboro в 20е годы делали даже из розоватой бумаги, чтобы не ней меньше были заметны следы от помады. Кроме того, сигарета как часть образа логично делает акцент на типично «женских» деталях — рот, губы, пальцы, запястья, грудь. В то же время кинематограф и фотография в 20 веке сделали многое для того, чтобы сигареты воспринимались как знаки определенных переживаний, а не только статусных и гендерных черт. Причем, если раньше главный герой стильно закуривал перед или после очередной победы, то сегодня на экране это делают в основном злодеи. Впрочем, это другая история.

В целом сигарета представляется как очень типичный продукт современного капитализма. Это массовое, стандартизованное, функционально устроенное изделие, которое позиционируется как уникальное (своей маркой и устройством), все более безопасное и удостоверяющее ваш статус потребления. И ради этого призрачного статуса люди готовы жертвовать своим здоровьем, что уж говорить о других или об окружающем мире. Ведь, несмотря на свое рационально-функциональное устройство, сигарета как любой продукт общества потребления порождает свой избыточный реальный остаток, который никак не вписывается в последующий оборот — использованные фильтры, окурки и «бычки», щедро усеивающие наши города, обочины дорог, леса, парки и пляжи.

При этом я в очень малой степени поддерживаю борцов с курильщиками, озабоченных чужим наслаждением. Мне кажется, что попытка объективной оценки курения всегда обречена на провал, поскольку никакой единой мерки для всех людей не придумано (и не будет). Если я и ратую за что-то, то, пожалуй, за большую осознанность того, что и зачем каждый из нас делает и испытывает — в т.ч. в отношении сигарет. Ведь тривиальным может быть объект, но не страсть к нему. Страсти, даже мелкие, куда-то да ведут. И посему я закончу фразой человека, которому приписывают кредо современных прагматиков: «Здоровье не лучше болезни, богатство не лучше нищеты, почести не лучше унижений, долгая жизнь не лучше короткой. Лучше то, что ведет и приводит к цели» (Игнатий Лойола).