«Даже слово “тишина” производит шум» Ж.Батай

Прежде чем замолчать, нужно громко прокричать наполненные бессмысленностью слова!

Совсем неубедительная попытка оправдаться за мыльный пузырь слов, призывающих к молчанию. Зачем вообще писать о том, что нужно закрыть рот и выбросить клавиатуру? Почему бы просто не перестать щёлкать пальцами по кнопкам и исторгать из уст бестолковые речи — ширмы, скрывающие зияющие дыры смыслов? А как иначе? Ведь, замолкнув, не объяснишь людям, отчего это вдруг ты стал таким неприветливым. Того и гляди умалишенным назовут.

Зачем тогда вообще молчать?

Слово — обесценено. Куда ни пойди — вокруг удивительные потемкинские деревени, сооружённые из витиеватых предложений. Век всеобъемлющей информации и достоверного знания несёт в себе и пустоту смыслов. Нужно описать всё и обо всем рассказать. Мир существует постольку, поскольку мы его можем описать. Все неясности необходимо восполнить. Сам человек должен быть всестороннее проговорен, описан. Научные теории, философские системы, новостные репортажи повествуют обо всем, что происходит вокруг и что есть мы сами. Нужно поймать в сети языка и смыслы, ускользающие от ищущего человека, — их тоже нужно запротоколировать. И сокровенный смысл неминуемо станет расхожим значением. Язык выставляет сокровенное на всеобщее осмеяние, объективируя его. Всякий обыватель, среди прочего обративший свой холодный и безразличный взор на ставший обьектом языка смысл, безучастно поглядит на него и, заскучав, пойдёт своей дорогой. Языковая паутина опутала человека, поставив между ним и тлеющим огоньком смысла непроходимые баррикады буквенных знаков. В бесконечной прорве значений смысл, попавший в эти сети, — растворяется и обесценивается.

Общество, перешедшее в информационную эпоху, подобно стоящей на полноводной реке дамбе, которая вот-вот прорвётся. Информации и слов настолько много, что их ценность неуклонно близится к нулю. Люди везде и всегда говорят, пишут, слышат или читают. И каждому — один язык, конечная цепь значений, за которыми возникает пустота значимости, отсутствие смыслов. Происходит девальвация слов, обесценивание: слова всё меньше подкрепляются золотовалютным резервом смыслов. Возникшие пустоты заполняются все теми же словами; стимулируется то, что уже утеряно. Осмысленность уступает место спекуляции знаками, ловким манипуляциям со значениями. Человек становится жонглером — кто более, кто менее искусным. Компилятором, конструктором, имеющим орудием язык, и целью — выгоду. Ни о каких смыслах уже и речи быть не может. Их просто нет. Вокруг лишь симуляция.

Но ведь смыслы есть. О них просто забыли, заигравшись в имитацию. Они никуда не делись. Многие под сердцем ещё носят нерожденные сакральные интенции. Может, они просто боятся суда матёрых жонглёров и узколобых насмешников? Не только и не столько их. Они боятся опошлить сокровенное, поставить его в один ряд со скабрезной шуткой или фальшивой добродетельной речью. Боятся опутать столь трепетно взращённые смыслы грязными сетями знаков. Знаков — которые подобны проституткам: каждый их может поиметь, воспользоваться, даже полюбить, но никому они не отдадутся всецело. Они никогда не заменят дошедшей до неврастении жажды настоящей любви, жажды первозданного и чистого смысла.

Этот страх — пойти и тут же оступиться — толкает к молчанию. Сокровенный смысл остаётся где-то там — в «пространстве» безъязыкового, дословного. О нем молчат. Если о нем молчать, значит язык его не изгадит. Значит он останется все тем же: трепетно и нежно оберегаемым смыслом? Это было бы слишком просто. Язык -репрессивная машина, сметающая на своём пути человека. Язык — это кандалы, сковывающие и требующие подчинения. Замыслив сохранить сакральный смысл чистым, неопороченным языком, человек рискует его потерять. Рискует раствориться в сцеплениях структур и систем или несвязных разрозненных потоков информации. Давно прошло то время, когда язык оберегал чистый смысл. А было ли это время? Язык проясняет, смысл есть сама ясность. Но думать, что язык как раз проясняет смысл, — большое заблуждение. Сегодня язык проясняет лишь себя самое. Создаются невероятные строительные леса комментариев, где поле дискуссии — значение знаков. И где их четкое определение лишь до безобразия ограничивает разнородный спектр возможных смыслов. Эти строительные леса поднимаются все выше и выше над своим фундаментом — могильными плитами смыслов. Сегодня язык лишь затемняет. Он — материал для конструирования знания, которое напрочь исключает вочувствование и интуитивное понимание. Замыслив молчать о сокровенном, человек рискует получить знание — костное, репрессивное, мертвое. А в этом знании — потерять рождённую в молчании ясность.

Неужели всё-таки нужно пропускать сокровенные смыслы через сито языковой скверны? Пусть искаженно, пусть косноязычно, пусть наивно, пусть смешно. Но объективация — это не только искажение, но и утрата. Ясность обращается во тьму, в застывший и закостенелый объект, в нагромождение знаков, кое–как сочлененных друг с другом. И это объект уже ничей; он — лишь ещё один элемент в океане бессвязной информации. Неясность, тьма, вызывающая кучу вопросов, ответы на которые все дальше и дальше будут отдалять от молчаливого созерцания смысла. «Мысль изречённая есть ложь» — и никак иначе. Творение, говорил Бердяев, всегда оборачивается для творца разочарованием.

Так, может, и вовсе разорвать все нити языка, принуждающего растворяться в порядке сущего? Молчание в наиболее общем смысле суть одиночество. Но это не то одиночество, в котором пребывали принявшие исихазм искатели Бога в своей душе. Ушедшие от мира, в молчании они стремились прийти к богосозерцанию, к просветлению. Сегодня молчание — не путь к богу, а бегство от мира, вопящего со всех сторон. Это бегство от отчаяния, а не вдохновленное надеждой устремление. Нынешний затворник — это человек, желающий кричать, но знающий, что его никто не услышит. А раз никто не услышит даже крик, то и говорить нет толку. В Бога уверовать? На такой подвиг, пожалуй, теперь не готов никто. Да и как уверовать, если в человеке Бог умер? Да и сам Человек неуклонно движется в своему исчезновению.

Что же тогда, если не Бог, остаётся в этой бессловесной тишине? Может быть, сокровенные безусловные ясности — это лишь фантазм душевнобольного, до которого ещё не добралась вездесущая машина лечения-исправления? Каждый теперь знает, что вне языка ничего не существует. А если и пытается кто намекнуть миру на нечто внеязыковое, неуловимое в словах, то он все бродит вокруг да около, всё сужая и сужая круг, где прячутся смыслы, в него не входя. Все эти рассуждения похожи на предисловие без самого произведения. О сути дела не говорится ничего, лишь постулируется её наличие. Так скептик может сказать: «смыслов ваших никто не видел, только слова». Язык обращает любую философскую идею в то, что называют концептом — в словесную конструкцию с закреплёнными ключевыми значениями. Концепт — это высушенный языком смысл. Сколько бы мыслитель не отделял онтическое от онтологического, заглянуть за грань пространства объективирующего языка в своих трактатах ему не удастся.

Для меня нет сомнений, что стремление к молчанию сегодня — это тоска по Богу, которого нет. И тот незамысловатый факт, что я сейчас пишу, и есть констатация Его смерти. Человеку нужны смыслы: он идёт к себе, отворачиваясь от мира. Он ищет глубину в себе, когда видит, что мир стал плоским. И обнаруживает, что идти-то ему некуда. Границы языкового мира все расширяются: знания и структуры, как щупальца Кракена, обволакивают человека — ему уже никуда не убежать. Умирающий человек тоскует о Боге. Поначалу ищет — отчаивается. Кто-то решает, что толку нет и снова обращает взгляд вовне. Кто-то с энтузиазмом пытается создать себе бога, возводя на пьедестал сакрального преклонения ту неизрекаемую ясность, что сокрыта в его душе. Так рождается миф об Ацефале. Кто-то сходит с ума, дойдя до отчаяния в своих жалких потугах принадлежать чему-то большему, чем мир вокруг, который принято называть объективной действительностью. Большинство нынешних мечтательных искателей непосредственных смыслов лежат в больничных палатах в белых одеждах, либо близки к тому, чтобы туда попасть.

Невольно возникает мысль: а может и в правду нетронутых языком смыслов нет? А есть только жалкие рассуждения (наподобие этого), в которых незримая ясность появляется лишь апофатически — в отрицании всепроникновенности человеческого языка. И рассуждения эти, где старательно прорисовываются границы знаков и значений, выполнены посредством тех же самых конвенциональных знаков и значений. В стремлении к молчанию человек неминуемо попадает в ловушку. И вопрос о том, есть ли эти внеязыковое смыслы, отходит на второй план, уступая место убежденности в том, что совершенно бессмысленно говорить об их наличии, месте и значимости. Об этом нужно молчать…

Все, сказанное выше, напоминает инсталляцию в музее современного искусства. Сказано много слов о том, что совершенно необходимо замолчать. И смешно и грустно — настоящий абсурд. Прочитав написанное, я почувствовал, что сказать главного так и не сумел: смысл как всегда ускользнул. Ясность потеряна в толще слов. Вокруг да около — и никакой принципиально важной мысли. Я проиграл в игре, где результат был определён ещё до её начала. Все эти слова — лишь ещё один режущий слух шум в какофонии пустых высказываний. Вместо того, чтобы молчать, я призвал себя к молчанию. Поставив точку после последней буквы, постараюсь прикоснуться к хрупкому миру тишины: вдруг он и в правду не пуст. Хотя об этом никто кроме меня не узнаёт.