Издатель Ирина Тарханова рассказывает о встрече и дружбе с художником Ириной Затуловской, о ее даре и «бедных книгах»

Так получилось, что мои арт-издания начались с первых журналов по актуальному искусству. Было интересно. Был большой драйв. Новое. Тогда, в СССР — почти запрещенка. Каждый номер «Ракурса» (восьмиполосной вкладки в «Декоративное искусство», которая по замыслу Ирины Тархановой вынималась из середины журнала и складывалась определенным образом —- ред.) выпускали, как последний. Летом 1988-го оплот советского академизма, журнал «Искусство» пустил в свои стены молодых искусствоведов Катю Деготь, Наташу Тамручи и Володю Левашова с противным скрипом. К свободе привыкали с трудом.

Специальный номер журнала был придуман в стиле «А—Я», модного тогда западного издания о нонконформистском арте в СССР. Нам страстно хотелось «другого», и рядом с логотипом «Искусство» мы накарябали на титуле «ДРУГОЕ». Как на заборе. Это было непростительным хулиганством, но старые редакторы стерпели. Именно после «Другого искусства» пошли «другое кино», «другая литература» и мода на все «другое». В том журнале была хорошая статья Ольги Кабановой про Ирину Затуловскую, про ее ни на что не похожие железки с наивными картинками. Так я впервые узнала о ней.

В 2002-м Затуловская пришла ко мне делать большой альбом, первый итоговый. Она страшно волновалась, многое там хотелось показать, у нас ничего не складывалось и не строилось — ни по техникам, ни по темам, ни по хронологии. Камни, керамика, дерево, металлы, графика — как это соединить? По датам? Все разваливалось, потому что Затуловская — это много фактур и смыслов. По темам? Они сбредались из разных времен и разных философий (настоящему художнику свойственно меняться). Мы совершенно извелись, но потом придумали прием «жизнь художника»: в детстве — нежные работы, теплое дерево, вышивки, акварели; к концу книги ужесточение фактур — железо, камни, черепки, динамичная и трагическая живопись. Книга вышла в свет, мы остались довольны результатом и подружились.

В прошлом году Ирина пришла ко мне со второй книгой, с каталогом выставки в Третьяковской галерее: портреты русских художников на русских поверхностях и предметах. И снова все было разным — от портретов и пейзажей на мусорных железках и филенках до скрипки и деталей деревянного ткацкого станка, от рисунков прямо в живом ландшафте до полного предметного минимализма в стиле Малевича — белые кубики на старом чугуне — «Москва на сковородке». Затуловская видит предметы, чувствует их и определено обладает способностью их оживлять. Это выходит складно, просто и естественно. После общения с ней понимаешь, как выглядят волшебницы.

Вторая книга случилась быстро, без страданий и столкновений. Мы смотрели друг на друга и понимали без слов, что нужно делать в каждое мгновение общей работы.

Победила дружба?

Не только. К тому времени я сделала большое сотни альбомов, Затуловская сделала много новых объектов, холстов и выставок — мы встретились на новом уровне в профессии. Тогда же она впервые принесла мне в подарок свои рукотворные книжечки. Они выходили в «Новом Издательстве», но абсолютными чемпионами по выпуску книг Затуловской стали японцы.

Конечно, японцы любят милое.

Японцы любят первозданное. Они любят докапываться до сути, до большой простоты. Иероглифы сохранили в себе древнюю пиктограмму, изначальный знак, код. Рисование тушью, соприкосновение кисти, легкой краски с нежной бумагой, прозрачность, воздух — все это идет от каллиграфии. Пока она жива — жива традиция. Наработанная веками ясность и точность. Медитация.

Ци Бай Ши в старости сказал своим ученикам: «Мне кажется, я наконец стал что-то понимать в графике». Когда несколькими росчерками удается приблизиться к замыслу, когда человек может создавать свою природу — он уже ничего не срисовывает и не изучает. Он настолько включен своей головой, рукой, что может быть творцом и ничего не бояться. Я считаю, что Затуловская может. Ей дозволено. Она смелая.

И еще… Важна ритуальность: посидеть, помолчать, сложить две палочки, две кисточки, нарисовать три черточки. Ритуальных художников в истории искусств не так много. Например, Моранди. Несколькими штрихами твердого карандаша, почти стеклышка, он создает свою параллельную реальность. А потом ставит ее в раму строго специальной формы, поверхности и цвета — и получается единственное в мире пространство от Моранди. Это достижение абсолютной тишины.

Затуловская, какая она?

В свою немногословную речь художника и почти монашеский аскетизм она вкладывает большую страсть. Все это от внутренней работы. Она постоянно в напряжении. Рядом с ней — как с оголенным проводом. Небезопасно для мягкотелого, большой драйв для смельчака.

Затуловская на редкость неленива. День за днем она работает свой затуловский текст, непрерывно и неустанно. Кстати, она умело сочиняет и литературные тексты, их можно найти в наших альбомах. Затуловская в праздности, беззаботности, невнятности? Это в принципе невозможно! Как невозможно находиться в таком состоянии рядом с ней. Все ответственно.

В результате ее почеркушки производят магическое действие. Дисциплина глаза и руки идет от московской школы. Соблюден закон 10 тысяч часов. Сейчас многие любят ссылаться на книжку «Гении и аутсайдеры» Гладуэлла, и действительно, человеку нужно отработать 10 тысяч часов, чтобы добиться определенного уровня, мастерского навыка. У Затуловской, вероятно, есть все сто тысяч часов — она непрерывно рисует. Когда она приходит, я подкладываю ей бумажки, и она быстро-быстро их зарисовывает и всегда уносит с собой. Они становятся ее частью. Она любит свои бумажки, как детей, в каждый свой росчерк она вкладывает нечто и держит при себе.

И плодятся блокнотики. Когда мы делали книжку, она приносила тонны записных книжек, мы внимательно пересматривали каждый набросок, все эти марашки и кляксочки. Было понятно: важно все, неважного ничего нет.

Она ценит свой дар

Это другое. Она с ним живет. Ее дар — большое испытание для нее самой. Она не может не отдавать, не может не взращивать, не может не наблюдать смерть. Она — как садовник и цветок: вот он пустил корешок, вот букашка на него села, вот он распускается и поворачивает лепестки. Когда цветок умрет, садовник сразу вырастит новый. Талмудист Адин Штайнзальц писал: «Бесконечный ежесекундно возобновляет творения мира». Затуловская постоянно возобновляет свой мир, где ей хорошо и единственно возможно.

Как Затуловская подбирает то, на чем будет работать?

Особо ценятся пожившие и бывалые вещи. Предметы, много раз одушевленные людьми. «Несите самое старое!» Со следами множества перипетий на спинах и брюшках. Филенки должны быть с пятнами и потертостями, по крышке бака с остатками краски должен несколько раз проехать трактор. Если зверьки поживут в жестянке, оставят свидетельства жизни — так вообще хорошо. В самом предмете Затуловская видит подсказку, лицо, историю. Но выбирает из толпы предметов только свой. В ее глазах — все вокруг живое, но избранных будет не много. Кажется, она вначале договаривается со всеми этими существами. Только потом завязывается беседа, дружба. Любовь.

Откуда взялись «бедные книги»?

Я их так назвала. Мне показалось, что здесь идея сострадания («бедный ты, бедный») сошлась с arte povera (бедным искусством), которым занимается Ирина. Сострадание, смерть, жестокость, молитва. Живой классик Затуловская становится в один ряд с русскими классиками, которые писали о сострадании простым, ясным, наивным языком и достигли в этом невероятных высот. За что их любят и почитают во всем мире до сих пор. Я вижу ритуал соучастия в русской литературе: как и Затуловская, Толстой, Лесков, Пришвин складывали свои две палочки в молчании. А плакать совсем не стыдно. Изредка можно. Это по-человечески.

Сказки-проповеди?

Может быть. Но без занудства. Мастер ведет. Заставляет думать. А главное — не унывать. Ради этого стоит рассказывать радостно, нежно, легко. Потому что жизнь — она здесь. Для этого стоит рисовать не только кисточкой, но и пальцами, гроздью жимолости. Я звоню, а она: «Не могу говорить, вся в ягодном соке» — «Как же вы рисуете?» — «Так соком и рисую».

Записала Татьяна Арефьева

22-26.08.17 пять книг, объединенных русской темой, будут представлены на вечерах издательства «Барбарис» в галерее «Роза Азора». Среди них — «бедные книги», проиллюстрированные Ириной Затуловской:

Лев Толстой. «Алеша горшок»

Николай Лесков. «Зверь»»

Антон Чехов. «Каштанка»

Викентий Вересаев. «Соловей и воробей»

Михаил Пришвин. «Лисичкин хлеб»

Борис Шергин. «Дождь»

Андрей Платонов. «Благодарный заяц»