Квадрат. В чем сила квадрата? Когда мы хотим узнать сущность чего-то, мы задаемся подобными вопросами. Скажут, что квадрат отличается крайней степенью четкости и уравновешенности. Крест, вписанный в квадрат, ровно делит его на четыре части, четыре стороны. Четверка — четыре угла. Пифагорейцы мыслили четверку как основание земли, стабильное распределение четырех первоэлементов в их царствах. Однако, им положены границы, ибо четыре короля, вписанные в квадрат, с иной стороны, закованы в цепи параметра, пределов. Углы квадрата, если обходить его, ставят четкие пределы сторонам. Они служат идеям демаркации, стабильности, неизменности, запрета, радикальной отделенности одного от другого в поразительных условиях единой плоскости квадратуры. Квадратные дома, квадратные улицы, трассам довлеет идея квадратуры. Линии, разделения, дробления на свое и чужое, квадратное окно, четко дающее знать, что тебе негоже подсматривать в него с квадратной улицы. Квадрат — ревнивый собственник, не желающий, чтобы кто-либо покидал его угловатые, до одури четкие пределы. Камеры тюрем тоже квадратные, хотя такое очевидное сравнение даже как-то стыдно выдавать. Поражает также, что и карты делаются квадратом, картографы хорошо ощущают квадратуру земли, ибо на осях Х и Y они выставляют нужные пропорциональные значения, чтобы дети квадрата отчетливо знали те точки, которые расположились в его пределах. Подумаем еще вот о чем: квадрат всегда четный. Мы спокойно, вполне себе квадратно сядем и поразмыслим над этим. Четыре угла, самый очевидный, эталонный квадрат. Но если квадрату присуща четность, то полагаем, что и двойка может быть квадратом. Почему бы и нет, ведь Платон сетовал на то, что единица уходит, когда ее делят, по итогу получается два. Таким же образом две рассеченные пополам единицы, встретившись за чашкой кофе, образуют собою вполне себе нормальный квадрат. Ну ладно-ладно, квадрат — все-таки это четверка, хотя сама четверка, то есть тот же самый квадрат является болезненно вездесущим явлением. Мой монитор, через который я все это печатаю квадратными кнопками, является в сути прямоугольным, но давайте уже без сантиментов. Прямоугольник суть тот же самый квадрат, только немного обманчиво растянутый. Квадрат сводит с ума. Квадраты везде, куда ни посмотри найдешь модифицированный квадрат. Кровати квадратные, полки квадратные, машины квадратные, двери квадратные, ковер мой квадратный, балконы тоже живут в своих квадратах. Если кто-то в архитектурном деле уходит от квадрата, поверьте, это лишь жалкий эпатаж. Наш распорядок дня до предела квадратный, ведь мы четко отличаем утро от времени после полудня, а вечер от темноты ночи.

Но погодите секунду, кажется, я кое-что понял. Давайте сразу условимся. Мой текст не претендует на квадратную четкость матери геометрии, просто, когда я засмотрелся на квадратную плитку, мне в голову въелся настырный квадрат и я решил выпустить его погулять. Так вот, хоть и мысль моя, и текст достаточно квадратные, должен сказать честно, что я не встречал квадрата в природе. Ну то есть бывают похожие на квадрат ущелья, дупла или дыры в земле, но ничего четко квадратного нет. Так что же это такое, откуда земля вытащила квадрат? Почему Китайские мудрецы приписывали земному принципу символ квадрата? Символ Земли пассивной, стабильной, вяжущей и в то же время плодородной почвой, забирающей детей обратно во чрево. Но главный адепт квадрата — человек. Его рацио квадратно, его подходы квадратные, он делает квадраты, везде маниакально воплощает квадраты. Нужна четкость, определенность, болезненно нужен квадрат. Только прошу, не придирайтесь, сыны геометрии! Чтобы понять рациональную посылку, нужно рацио, а рацио сводит меня с ума, потому что там я встречаю тот же самый квадрат. Звуки тоже квадратные. Темп и ритмы — слуги квадрата.

Что же собою являет квадрат? Какова его натура? Стабильность и гармоничность квадрата явлена в рамках, которые ставят пределы, это уже понятно. Далее, если квадрат вытекает из рацио, когда мы смотрим на землю, то полагаем ее квадратом. Итак, кажется, что квадрат рассказывает нам о принципе единства в разделенности (ах, эти четкие углы в девяносто градусов, которые так строго, словно стража барьера не дает одному перейти в другое). Квадрату принадлежат четыре оси симметрии, две лежат перекрестно, раскинувшись головой и пятками в углах, одна свисает сверху вниз, и последняя лежит горизонтально, встречаясь пупком с остальными. Пересечение пупков становится центром, но фокус в том, что оси симметрии исходящие из углов и оси симметрии из центров сторон не равны. Это вполне может означать, что квадрату присуща двойственность. Левое и правое с верхом и низом. Теперь мы ближе подходим к вопросу о земле. Квадрат сочетает в себе диады. Двойные пересечения в одном пространстве. И так же, гармония квадрата перетекает в его строгие разграничения и обратно. Ох, кажется я заболел какой-то странной болезнью и случайно чихнул соплями на свой мыслительный идеальный квадрат. Словно бы из него самого я вывел все положения, подкрепив их словом, о котором я не знаю так много, чтобы вести такие дискуссии с самим собой в своем квадратном ринге. В самом деле, квадрат и земля, это требует большего размышления, чем я могу себе позволить. Возьмем лишь квадрат, вроде как я что-то понял про квадрат.

Однако, на деле, понимание квадрата не снимает проблемы, очевидность которой изрядно давит на черепок. Я думаю об этом, когда смотрю из своего квадратного дома на столь же дикие квадраты, понатыканы среди размашистых крон и полян, которые знать не знали ни о каком квадрате. Кажется есть мысль. Кажется, что квадрат — это взгляд человечества на природу! Человек присущ природе одной стороной своего существа, другой он полагал себя отличным. Дабы понять природу, содержащую в себе подобную двоичность, нужен квадратный барьер, который разместит четырех стражников по местам для надзора. Томительная клеть квадрата, рождающая внутри новые квадраты напоминает сетку структурного восприятия. Земля теоретическая, земля как элемент в восприятии стабильна, спокойна, рассудительна. Не ум, но рациональность, как упорядочивающий аспект служит выражением земного символа. Разумеется рацио необходимо для устроения стабильности бытия вокруг (вспомнить все квадраты городов). Однако, у многих есть соблазн поместить всю природу в оболочку лишь земли как целого, но давайте взглянем иначе. Если космос содержит в себе принципы миров-элементов, среди которых есть и земля, то природа отражает собою то целое, в котором элементы являют себя в состоянии движения и всяческих пересечений. Природа выступает как действо элементов. Многие возразят мне, что я запутался в простых понятиях, в простых истинах. Мол, что я путаю землю как почву и землю-планету “Терра”. Я спрошу у них о том, почему Терра зовется Террой, если как сами они мне все говорят, планета наша по большей части своей состоит из вод. Где ваша Аква, спрошу я, если вы полагаете Терру землей? У них еще планета рифмуется с природой. А все ли на нашей планете Терре можно назвать природой? А все ли на ее лике можно назвать землей, о которой идет речь? Так можно путаться в квадратных лабиринтах до бесконечности. Причины банальны. Просто они забыли о том, что земля есть принцип материнский, принцип рождения, производства, защиты. И Земля-мать Терра безусловно содержит в себе элемент земли как почвы, на которую падают семена, после смерти их оживляет и поддерживает вода, солнечный огонь заряжает их волей к росту, а ветра рассеивают потомства по телу. Вот и вся наука вам, земные дети. Вернемся же к квадрату и снова столкнемся со страшным пониманием, что квадрата после наших рассуждений оказалось два! Есть квадрат, описывающий принцип порядка Земли, но есть и его темный близнец-узурпатор. Оказывается есть и квадрат, который превратил порядок в жуткую схему дренажа жизни. Этот квадрат беглец. Злобная фигура с темными углами, которая душит своим одиночеством. Черный квадрат сошел с ума и вообразил себя единородным королем вселенной. Да он и на квадрат то уже не похож, это какой-то угловатый преступник. Забудьте все рассуждения выше. Кажется нам стоит обратиться именно к виновнику моих кошмаров наяву.

Доминанта черного квадрата приходит к нам не сразу. Вспоминая о роли рацио в активной деятельности рода человеческого, можно проследить пути его до нынешних времен. Выставляю тезис — рацио призвано смягчить, абсорбировать вечное ощущение недостижимости тайны природы. Швея рассудочного дела сшивает подобия бытия природы в узор общежития. Пример городов, которые стали своеобразными резервациями в противовес жизни на опушке. Здесь словно существуют природные данности, но в каком-то искареженном, искаженном излишней схематизацией виде. Это все наш темный чародей, наш черный квадрат коллективного решения. Дети не отличаются квадратностью как таковой, они сообщены с другими фигурами. Квадрат в становлении занимает главенствующую позицию тогда, когда мы социально созреваем. Суть в том, что общественные отношения функционируют по принципу квадрата как четкого порядка, закона и разграничения. Квадрат становится выражением простейшей иерархии, где на условно черной нижней половине утверждается верхняя белая. Далее можем представить, что квадрат также разделен на право и лево по горизонтали, что является известной политической метафорой распределения взглядов на природу власти. Квадрату также не чужда центральность властного элемента, однако в своих проекциях он двоичный и четверичный в противовес точке. Квадратура — реализация контроля. Властный центр квадрата в своей двойственности ориентирован на замкнутость и периодику смены фокуса, если мы поместим в квадрат четыре времени года. Таким образом, квадрат также символизирует идею порядка плодородия. Действия социального календаря помещены в углы, тогда как процесс перехода одного от другого четкой, прямой линией отображен в сторонах. Квадрат явлен картой служения порядку, порядку любому, начиная от порядка хозяйства и земледелия, заканчивая социальным порядком. Очень трудно выйти из-под власти квадрата, потому что огромный, тяжеловесный космический черный квадрат приобретает в последнее время все большие очертания. Земля круглая? Земля плоская? Нет, земля квадратная, а для твоей дотошной персоны земля становится черным кубом. Мне понадобилась страшнейшая “квадратизация” мысли, чтобы рассмотреть все те пугающие смыслы, которые содержит внутри фигура замкнутого квадрата. Я даже не хочу больше называть ее, потому что мне уже начинает казаться, что я сам становлюсь ей. Мы голыми руками пощупали место, где лето и зима никогда не встретятся друг с другом, где невозможны совпадения, хоть и все они сидят в одной камере. И нам здесь говорят о порядке и гармонии? Господа, порядок и гармония — разные вещи, и разные они настолько, насколько первый стал темницей из которого вторая убегает. Подумайте о том, что первичный хаос просто закован в смирительную рубашку, на бирке которой написан очередной порядковый номер. Рукава у рубашки, простите, придется сказать, квадратные и тяжелые. Рукава сии есть закон, норма, правило и долженствование. Четыре всадника мнимого порядка, пристально смотрящие за углами социальной квадратуры. Порядок временно сдерживает неразрешенный диссонанс. В обществе квадратов каждый хочет убить другого, только втихую, прячась от столь же хищного закона Папы Квадрата Четвертого. Все неквадратные идите прочь, или же отточите свои уголки, дабы встроиться в нормативные соответствия. О таких иногда говорят “круглый дурак”, конечно, дурак не может быть квадратным. Так говорят офицеры в больших квадратных фуражках, когда их головы втиснутые снизу в столь же квадратные мундиры, увешанные четырехугольными шевронами. Только попробуй сказать, что фуражки круглые и холодные щеки офицера вроде как тоже уже успели закруглиться. Но это не так. Нет, я тебе не поверю, а затем и вовсе пну твой квадратный зад. Вдохновлено Китайцами.

Круг. Маленький мотылек едва взмахивает крылами, он опоясывает огромное поле. Он взлетел с ромашки, одиноко растущей на отшибе, у самого подхода к лесной чаще. Он еще совсем молод, легкой поступью он гуляет по ветряным пригоркам, сквозь волны света он рассматривает цветущее поле, дышащее под палящими лучами отстраненного светового шара. Вдруг он делает круг, видит ту самую ромашку. Свободные движения восхищают его, опьяняют его, волнуют и будоражат. Взмах еще неокрепших крыл, он, кажется, готов испить нектар свободы до конца, он поднимается выше, но порывистый ветер начинает кружить его. Тяжело, даже неимоверно сложно удержаться в его потоках. Ему мнится, что нужно пролететь дальше, где немного поспокойнее, но вихри неумолимо бичуют его по мохнатой спине. А внизу все кажется таким безмятежным! Что же происходит над полем, что за дикие невидимые чудовища обосновались над родными краями? Собираясь с мыслями, молодые нежные крылья пытаются вырулить хоть куда-то. Влево, вправо, вперед или назад, нужно просто проскользить, чтобы снова выйти на известную траекторию. Но вот беда, поле уже выглядит совсем незнакомо. Оно казалось идеально закругленным, старая ромашка с детства говорила о том, что наше поле круглое и румяное, мы в нем живем, мы живем в прекрасном кругу. Но круг-то оказался жутко кривым, да и не круг это вовсе, так, какое-то недоразумение. Везде какие-то пятна, наросты, злые кустарники, которых он не видел или предпочитал никогда не замечать. Также в поле то и дело вкрадывается лесная чаща. Штурмами армии черных деревьев прогрызают края, которые когда-то казались идеальными. А по средине поля вообще стоит какое-то чучело. Кто его сюда поставил? Да и что это за поле? Это не мое поле, я здесь вообще никогда не жил.

Все эти мысли разом подумались мотыльку, в ту самую секунду, когда сквозь кувыркания и барахтанья в ветрах он обозрел низ. Он вроде бы уже и не хотел бы возвращаться, ему теперь некуда возвращаться, того поля не стало. Но здесь в игру вступает та сила, которая не дает мотыльку принять решение, ведь ветра продолжают неумолимо истязать совсем еще юное тело, выкидывая его куда-то подальше от расплывающихся пейзажей. Потерянный среди двух бесконечностей, закрученный до изнеможения, мотылек в какой-то момент перестал понимать кружит ли он, кружат ли его, он будто сам стал вращающимся до тошноты кругом. Зато свободным, скажет кто-то. В высшей степени сомнительно, когда свобода обернулась калечащей бурей, раздирающей на куски в разные стороны, калечащей и зовущей к рвотному порыву от головокружения. Так теперь думал и мотылек, на миг также его посетила мысль о доме, о старой ромашке. Сидел бы я сейчас там, делал бы привычные вылеты, навещал бы другие цветы, так и вырос бы, состарился, может нашел бы себе подругу, она бы мне отложила десять дюжин сыновей и дочерей. И был бы я спокоен и наверное счастлив, но черт дернул меня за крыла, какой-то непонятный демон внутри позвал меня наверх. Он сулил мне волшебные горизонты и круглые зеркала, отсветы в которых подарили бы мне новые крылья, куда больше моих и куда более сильные. Их никто пока не видел среди других летающих, или делающих вид, что они когда-то летали. Резкий порыв прервал размышления, мотылька несло все выше и выше. Внезапно из-за грозных, косматых туч пробились жгучие белые лучи, такие белые, что от них все слепило. Постепенно эти лучи стерли все окружающие очертания, расплавили формы. Земли уже не было видно и вовсе, как и мыслей о поле, почти ничего не было видно, кроме последних черных оскалов сгустившихся тучных змей. Но и они в ужасающем страхе скрылись в пучинах световой атаки.

И здесь предстал он. Великий шар, раскаленный и холодный в своем безразличии, в своей неразборчивости. Он не так ласков, как мерклый лунный свет, играющий с мотыльком там — внизу, где к приближению ночи он заканчивал свои дневные задания и, чуть прикрыв глаза, предавался созерцательной прогулке по колосистым лесам. Свет же шара невыносим, он щедро помогал мотыльку видеть, видеть свой дом, своих родных, свое поле, но теперь он отнимает все это. Даритель — великий обманщик, неужели его свет был дан, чтобы быть отнятым? Какая-то злобная шутка получается? Если же наша вотчина — земля, поле, дикие леса, то почему свет то так тянет к себе, приглашает идти дальше, в выси, где оказывается живет столько кошмаров, а преодолев их, перед тобой предстает какой-то великан, которого ты никогда не знал и никогда не видел. Жар из ноздрей его плавит крылья, тяга огня сама несет к нему. Шар щедро открывает свою огромную пасть, он давно ничего не жевал.

Дети цикад любят рассказывать одну историю. Мол где-то на окраине леса живет слепой старый мотылек, он просто сидит в дупле, никуда не летает и птицы изредка роняют ему лепестки цветов с полей. Иногда из дупла доносятся крики, сменяющиеся на тихое хохотание. Я не верю в эти рассказы. Как это слепой мотылек? Ведь мотылек есть тот, кто летит на свет, лучи света и делают его тем, кто он есть. Слепой мотылек, да еще и прозябающий в темном дупле. Какой-то нонсенс, не находите? …

Я не люблю писанину. Проза, беллетристика вообще дается мне достаточно тяжело. Когда буквы закругляются в слова, а слова закругляются в предложения, а предложения закругляются абзацы, а пласты абзацев закругляются в текст — всегда будто бы чего-то не достает. Это очень странное дело, вы когда-нибудь замечали, что текст вообще словно бы петляет вокруг чего-то еще? Устное искусство также всегда какое-то скользкое, что ли. А если оно становится конкретным, ударным, вот прям как с трибуны, то это становится сложно воспринимать за живой язык. Тогда ты скорее вслушиваешься в стук зубов, движения языка по верхнему нёбу, а затем его скакания по зубным рядам. Потом ты всматриваешься в мимику, какие гримасы он выдает, как он бегает глазами, ища слушающие глаза. Это ведь тоже язык? Но это не к теме, мы можем дойти и до того, что все есть язык и это точно уведет мое размышление в какие-то расплывчатые дали. Тем не менее, язык этого абстрактного оратора на деле тоже гуляет вокруг чего-то, вокруг какой-то цели или выгоды, вокруг какой-то идеи, более или менее конкретной, но всегда играючи спрятанной за двойными, тройными и более слоями смысла произнесенного, оставаясь в сути более скрытным языком, растворенным в ударных интонациях. Скорее нам просто кажется, что раз он такой броский, такой декларативный или мобилизующий, то тогда вот он более складный, четкий. Нет, он скорее простой, а простота — самая обманчивая форма выражения. Когда вы слушаете мудрецов, призывающих к простоте, простоте думы, непосредственности слога, вы забываете о диалектике: простое скрывает сложное и наоборот. Нет, даже не так. Простота скорее служит некоторым порогом перед которой останавлиаются, удовлетворившись вдоволь более или менее стабильной ясностью. Ведь кто поспорит что просто — понятно — ясно — довольно родственные категории. Но здесь есть великая ловушка, которая проистекает из того, что я наметил ранее. Простота скрывает что-то еще, и ступив шаг за нее, обратившись к ее изнанке, вы снова скользите в лучшем случае. В худшем случае проваливаетесь совершенно безвозвратно. Куда? Неясно и непросто говорить об этом, да и пожалуй невозможно. Здесь текст останавливается, речь покорно склоняется или превращается в визги бессилия.

Воистину это и есть круг. Кругов мы знаем очень много. Нам нравятся выражения по типу история циклична, мода циклична, жизнь циклична. Нам редко приходит в голову, что круг есть такое же безумие как и квадрат, разве что круг имеет совершенно другую семантику, совершенно другой язык и другие имена. И вот здесь нас постигает, со всей решительностью постигает некоторая проблема. Слово расходится концентрическими кругами, как камень, брошенный в воду, потонувший и опустившийся на самое дно. Мы уже не верим словам, потому что наш язык говорит обо всем и ни о чем. Мы петляем на кругах, все пытаясь их изобразить, принять их за то, что их породило. Но они не то. К примеру, что значит история циклична? Вот кто вообще так бестолково разговаривает? Я никогда не мог этого понять. Говорить так — это сродни тому, чтобы писать какой-то монументальный текст, пытаться как-то закрепиться, уплотнить этот круг и не обращать внимания, что центр твоего высказывания (например то или иное событие, якобы повторяющееся), совершенно выпадает из круга, оставаясь лишь натянутым очертанием, которое вновь расходится другими кругами.

Нам рассказывают басни и сказки про центр круга как суть круга. Мол круг — колесо жизненных генераций, а его вращение зависит от центра, от жизненного центра. Но присмотритесь поближе, все в том же колесе вы увидите маленький круг, опоясывающий собой ось, а в монаде вы увидите точку. Ну вот скажите мне, разве круг и ось имеют одно родство? А точка разве может быть развернута в круг? То есть нам надо предположить, что цикл замыкается на своем начале? Но разве это не есть просто кощунственная кажимость, мираж? Как и пишущий текст, как и то, что порождает круг есть то, что в него не вписано. И в этом ужас аутогенности круга. Точка из которой рисуют круг — больше не точка, но точка была, теперь вместо нее — круг. И все стало кругом в нашем забытьи, даже квадрат стал кругом, ведь если кто заметил, ко второй части квадратного эссе я начал вести себя с квадратом как с кругом. Описывать там какие-то циклы. Это же чистый маразм, но так они дополняют друг друга, что я не удержался!

Если круг — это жизнь, то квадрат — ее структура. Давайте со всей решительностью подумаем об этом. Пытаясь понять текст — мы читаем блоками, будь то главы, абзацы, предложения. Но как учил нас Платон, а затем Гегель: конец, если уместно судить о нем хоть как-то, есть развернутое начало. Квадратура текста закругляется, коли текст написан достаточно стройно. Согласитесь, ведь конец, который не подытожил начало, становится каким-то странноватым дверным проемом в пространстве единого текста. Таким образом правильный текст закруглен, герметичен. Он плотненько закупоривает в себе неведомую идею и отзеркаливает наслоения, интерпретационные дуги, силовые линии, которые расходятся от центра вселенной в текст сущности. Это классический текст, если угодно, в его идеальном, идиллическом понимании. Тем не менее, мы знаем и другие структурные вариации, которые впрочем, лишь еще больше углубляют непознаваемость однозначного прочтения. Мы знаем некоторые обрывистые концы, словно бы финальное слово так и не было сказано, что заставляет нас подчас в нервной подвешенности искать самим обоснования, дорисовывать текст, дописывать суть, выводить идею. Мы также знаем и довольно смутные начала, когда мир словно бы вываливается из ниоткуда и мы приходим к чему-то, что явило себя по ходу дела, но не заявило о себе изначально. Значится то, что и начало и конец текста, его разворота — срезы весьма и весьма условные, пойди найди мне начало и конец того же самого круга. Остается ли у нас фактура, некая наличность, которая составляет корпус текста, внутри его пределов? В ее владениях хорошо живут квадраты, которые бетонными зданиями располагаются на текстовом поле. Только вот горит в них свет? Сказать сложно. (В некоторых текстах они такие причудливые, что пожалуй за саму затею делить текст блоками читатель поплатится кровавым заревом в глазах). Если же мы линейно берем структуру начало — середина — конец, то середина есть зона проявления самого текста, собственно то, что мы читаем. Конец же текста, например, есть просто подступ к пределу этой самой середины, этой зоны сумрачных полей, где выращиваются текстовые тела, формации, на которых проступают фигуры, привидения, слова той или иной магнетической силы. И так долбить киркой рассудка можно еще очень долго, поверьте, мы еще успеем дойти до того, что и этой сумеречной зоны вовсе нет. Что текст вообще это некоторая танцующая масса произвольно возрастающих и умаляющихся смысловых оттенков, обрамленных буквенными знаками. А мы же с удовольствием надеваем на эту массу некоторые структурные одеяния, придаем ей квадратные очертания, а дабы она приняла жизнеспособную форму, мы наделяем ее круговым вращением, концом и началом. Так мастер ищет в тексте то, чего в нем нет и быть не может, так он и пишет этот самый текст.

Текст это поиск и некоторое влечение. В тексте можно захлебнуться, умереть, расплыться разными сущностями, трансформироваться, ожить и еще раз умереть. Да и не в тексте дело. Сейчас вон вообще почти не читают, вернее они думают, что читают, но их тексты это просто попрыгунчики в пурпурных костюмах, которые прыгают в уши и с упоением и боярским настоянием насвистывают им всякие глупости. Оболочки сил хаоса, которые все делят и делят, уже и сами забыв зачем. И все-таки текст — это идеальный круг, каким бы он ни был. Он так искусно заставляет ходить вокруг него, он так мастерски вовлекает в себя того, кто его читает. Может где-то там, в кругу зияет дыра, которая читает этот самый пространный пассаж.

Треугольник. Три три три. Нас трое. Триангулярность порывает с любыми стратегиями гармонического. Иду я, идешь ты и идет он. Двое обязательно побьют третьего, вымещают на нем свою злобу. А потом третий объединиться со вторым и все будет точно также, как было вчера. Кто выдумал треугольники? Нет ничего страшнее любовных треугольников. В них пожирающий пламень желания натыкается на холод безразличия, который в свою очередь сам рождается из направленного желания, но уже на другого. И так бегают бегают они втроем по треугольнику. Она любит его, а он любит другую. А представь себе такое, когда один любит другого, а другой любит третьего, а третий любит первого и если они не хиппи под тентом в пышных и обманчиво теплых лесах, то по сути взаимно не любит никто. Все только страдают. А что насчет власти? Ведь треугольник — есть торжество тирана, вам не кажется? Треугольник это еще и два кошмара. В первом случае двое поклоняются одному, поддерживая его длинные, отвратительно длинные ноги. Стопами он впивается в их грудные клетки, порождая вечные уродливые вмятины. Да, он стоит благодаря жертве их тел, но разве это хоть немного умаляет его безграничную агрессию, его неподъемный вес? Второй кошмар может даже хуже. На уставших, иссушенных от боли и тяжести плечах один держит двух господ. Они помыкают им, а он везет их и везет, пока они побивают его огромными плетьми. А что еще хуже, так это то, что это невозможный сценарий, потому что один всегда падает, перекатывается. Тогда эта система уродливым и неуловимо резким колесом постоянно ставит на пьедестал то одного, то другого в столь же нестабильную пару. Так тирания превращается в вечную борьбу и бездонная ненависть блистает и хихикает в центре их треугольника.

Структура бытия пирамидальна, не в пику шара Парменида, так как мы говорим не о первичных формах, а о предполагаемой структуре корневых аспектов. По-крайней мере мы затрагиваем то представление, которое явялется доминирующем в уме, ориентированным на достижение бытийственных и сверхбытийственных “статусов”. Из единого центра, представленного в монаде точкой иерархически снисходит эйдетический формообразующий свет. Согласно структуре великой триады от света формируется три парадигмальных слоя, тянущихся к верху, к своему истоку (и четвертый, который ассоциирован с беспредельным низом). Пирамида сторонами обращена к четырем сторонам света, так длань пирамидиона собирает все земли. Подобным образом пирамида воплощает собой идеальную божественную власть, а фараон-наместник хранит ключ от всех парадигм или каст. Пирамида — сокровищница и гробница единовременно. Земное тело фараона находит там свой долгий сон, умирая там — обретает бессмертие, восходя уже не телом к вершине пирамиды. А все, что внешне пирамиде — это долгая пустыня. Нет, вернее не так. Все, что внешне пирамиде тянется к ней, возводит вокруг нее селения, жаждет попасть внутрь, поэтому пирамида образует как и внешний контур, так и внутреннюю закрытость божественных чертогов. Пирамида — воплощенный треугольник и магнит искателей оазисов. Мы же с вами ничего не знаем о пирамидах, и любая догадка, подобно вышеизложенной есть простое жонглирование. Однако же сквозь пирамиду мы можем увидеть насколько же тревожна и сильна символическая фигура треугольника. А вы когда-нибудь думали, куда уходят пирамиды? Куда тянется их нижняя темнота? Опасные вопросы, их опасно поднимать, но я все же рискну, потому что если вы полагаете, что низовье пирамиды — это попросту пятая сторона, то думаю вы спешите с выводами. Еще раз. Структура бытия пирамидальна. Значит если есть верх пирамидиона, значит точно так же есть низ, уходящий корнями в небытие. Пирамида суть государство, гробница, сокровищница, но еще и некрополь. Примечательно, что устойчивое присутствие фараона в самой пирамиде отображается исключительно как последнее пристанище усопшего тела. Понятно, что фараоны бессмертны и возносятся в высшие планы, но все же воплощение, скажем так абсолютного фараона в каждом последующем теле династического рода в конечном итоге запечатывается вечным сном в толще пирамидальных стен. Значит войти в пирамиду по-настоящему (не учитываем варварство археологии) можно лишь раз, а выйти нельзя. Прислуга, рабы, стража, даже приближенные фараона, очевидно, если и заходят туда, то совершенно не подлинным образом, оставаясь сущностно вовне. Поймите, мы просто собираем заметки о пирамидах, чтобы перед нами предстала некоторая картина обсуждаемого. Пирамида для фараона, фараон для пирамиды. Все за Одно и Одно за все Гераклита или идея равноценного обмена — напрашивающиеся параллели в подобных взаимоотношениях. Власть над пирамидой навсегда заковывает властителя в своем центре. Перемешивание вод в чаше бытия — порожденный водоворот бесповоротно забирает капитана судна. Ведь пирамида, как ни крути, больше фараона. Не берем в расчет банальности по типу того, что фараоны меняются, а пирамиды остаются, хотя и не без этого. Но нет, дело в другом. Дело в том, что власть единая, ниспосланная фараону зловещим, триумфальным отзвуком исходит из пирамид. Кто возник раньше? Фараон в своем божественном свете или венчающая его бессмертие пирамида?

Оставим эти вопросы, мы изрядно (в четыре раза минимум) все усложнили, обращаясь к пирамидам, давайте восстановим желаемую простоту. Любопытно, что в быту мы не часто видим треугольники. Квадраты, как было несколько нервно подчеркнуто выше, встречаются практически повсеместно. Круги более редки, но все же еще не до конца выведены из существования. Но треугольники почти не встречаются. Природа не знает идеальных статичных фигур, иной раз в ней чудесно смешиваются воплощения квадрата и круга. Может быть, гуляя где-то в лесу ты вдруг увидишь, как корни старого клена сложились треугольной улыбкой, но это будет только твоим миражом.

Существует старая известная алхимическая гравюра, встречающаяся в трактате “Убегающая Аталанта” под названием Эмблема 21. Там геометр циркулем вычерчивает все то, что мы с вами так жадно ищем и пытаемся постичь. В малый круг вписаны мужчина и женщина, а сам малый круг вписан в малый квадрат. Сие есть квадратура круга или презумпция будущего явления андрогина. Данное, в высоком смысле гармоническое сочетание в свою очередь вписано в треугольник, а вся фигура вписана в большой круг. Начертания располагаются на квадратной плоскости стены, которая отражает абсолютную периферию.

«Сделай из Мужчины и Женщины круг и квадрат; отсюда треугольник; сделай еще круг и получишь Камень философов»

Треугольник оборачивается мистическим путем из небесных сфер через элементы к самой толщи земли. Поэтому равнобедренный треугольник с высшей перспективы исходит из точки и расходится на две полярности, замыкая их. Мужчина и женщина — момент невозможной гармонии в квадратуре круга — рождение андрогина, проходящего из темной толщи гумуса в верхнее небо. По сему большой круг, опоясывающий воплощенную квадратуру круга завершает процесс выявления золотого сечения или ключа каменщиков. Это — ключ к жизненному колесу или тайна пирамидиона, который в древности был золотым. Легитимен вопрос (очередной), а есть ли треугольник вообще? Если треугольник — это ход, некая лестница и ключ, с низа до верха (с нашей комариной перспективы), если он и есть вход в пирамиду и сама пирамида, то…? Квадрат и круг нам привычны, на самом деле мы видим их повсюду, хоть и круг постепенно ускользает от нас и затягивается поглощающей квадратизацией. Но треугольник… в нем есть нечто невозможное, какой-то странный обман. Каждый раз в попытке воплотить треугольник мы натыкаемся на все больший и больший кошмар. Треугольные государства, треугольник как власть. Гармония эмблемы 21 пропадает в бесконечной брани. Мужчина и женщина, кажется никогда не смогут сойтись. Фараоны и тираны строят треугольные дворцы, будто бы игнорируя зияющее в их подножьях небытие. Из этого черного подвала постоянно дует холод незримого, пульсирующий холод, готовый явить себя в новой химерической форме.

…

Неспроста мы вспомнили пирамиды. Ведь это квадрат на котором стоят треугольники, упирающийся в бесконечный круглый купол.