Чтобы читать Роберта Музиля необходимо иметь мозги. Мозги недюжинные, не хипстерско-попсовые, которых хватит на чтение какой-нибудь бульварной прессы и мещанско-бытовых романчиков рассказывающих о передрягах огрубевшей жизни затвердевших людей. Вся эта модная богема ходячая из рук в руки не вытянет вас за уши на должный уровень, чтобы в миг и раз понять всю сложность прозы Роберта Музиля. Необузданная, наркотой и алкоголем накачанная контркультурная братия предлагающая альтернативный мир новому поколению похожа на эгоистичный радикализм дядюшки Ленина, который, не проникнувшись достаточно глубоко в дух времени и суть человеческой души, свергает старые устои, расстреливает их основоположников, во имя великого добра свершает великое зло и не прочь неугодную ему часть человечества сжечь в бочке. Впрочем, это относится к любому индивидууму, который возомнил, что он абсолют и что он знает, что есть абсолют.

Из века в век появляются поколения знающие, что делать и как правильно делать, но на самом деле их взбешенная мысль, оседланная дешевым тщеславием и человеческим честолюбием забывшими благодаря деяниям предков, оставивших нам в наследство ядерную бомбу, прогрессивную медицину, радиоактивность урана, беспроводную связь и объединенные нации, мир которых покоится на бумажных соглашениях никогда никем до конца не выполняемых, извечно упирается в призрачную нравственность, которая, под натиском контрактов, профессий, специальностей и законов растворяется как дух отца Гамлета на рассвете, оставляя за собой условности, ставящие действительный, чистый и свободно творящий человеческий дух в рабство трудовых контрактов, дипломов, тенденций моды, тенденций культуры вроде бы освободившихся от предрассудков Средневековья, — а потому основывается на расхлябанной, расшатанной, сначала великим террором, а после блудливой демократией, половинчатости и бумажной власти меморандумов.

Куда не глянь везде увидишь дух — тут дух, там дух, — здесь высокоморальная живопись, там революционная музыка, революционный кинематограф, революционный секс, прогрессивная молодежь с экранов айфонов глядящая в будущее, свобода нравов, свобода мысли, свобода тела, свобода печати, нравственность, нравственность, человечность, гуманность, прогресс — вот только, что с этим делать никто не знает, потому что все так же ведутся войны, только какие-то очень пресноватые, бессмысленные, никому не нужные, оправдывающие пролитую кровь именем народа, который, впрочем, ничего не хочет кроме стабильности и мира; потому что так же наши жизни зависят от цен на нефть; воздух, которым мы дышим, продолжает клубиться облаками голубоватых аэрозолей — легкими фракциями нефти; потому что машины всё так же медленно с сильным шумом катятся по плохому битуму, выпуская прозрачно голубоватые пары соединений диоксида азота и углекислого газа, которые смешиваясь с чистым кислородом, прожигают трахею и легкие, оставляя после себя ожоги в мозгах; потому что все так же продолжается упадок культуры, каждый рассуждает на своих социальных страницах об эпохе потребителей, хотя каждый имеет свет в лампочке, энергию в розетке для айфона, стиральную машину для модных шмоток, утюг, фен и холодильник с ионизацией и кучу иных благ зависящих от толщи кошелька.

За ликом нравственности проглядывает кровожадная любовь к власти; за ликом демократии — имперские замашки экономики; за ликом культуры — пропаганда власть имущих; за ликом гуманной медицины — спекулятивные медицинские корпорации. И государство, слава Богу, корову не отбирает и в колхоз не загоняет, но границы твоей жизни не только по земле определяет, но и по небу, и по морю, так что уже ни где не найти свободы, потому что даже у пингвинов в Антарктиде в печени нашли пестициды прибывшие Бог весть с какого прогрессивного государства.

«— Но самое вероятное, — подчеркнул Ульрих, — что мораль, как всякий другой порядок, возникает благодаря принуждению и насилию! Какая-то пришедшая к власти группа людей навязывает другим просто правила и принципы, обеспечивающие ее власть. Но одновременно она придерживается тех правил и принципов, которые возвысили ее самое. Одновременно она, поэтому служит примером. Одновременно она меняется из–за противодействия. Все, конечно, сложнее, чем это можно описать коротко, и поскольку происходит все отнюдь не без интеллекта, но и отнюдь не благодаря интеллекту, а просто на практике, в результате получается какая-то необозримая сеть, простирающаяся надо всем как бы независимо, словно небо господне. Все соотносит себя с этим кругом, но этот круг не соотносит себя ни с чем. Другими словами: все нравственно, но сама нравственность не нравственна!…». Роберт Музиль, отрывок из романа «Человек без свойств»

И вот дети, живущие в столь разумном веке, начитавшись грубосортных письмен, теоретически воображают себя революционерами, а практически становятся хипстерами творящими искусство в социальных сетях. Какие сейчас публичные интеллектуальные оргии устраивают в арт-хаусах? «Не выходи из комнаты» Бродского, лучшая экранизация «Лолиты» Набокова, «Берроуз и его наркота», «Смотрите, как я жарил яйцо под музыку Деррика Боуи» (смотри Шоу Фрая и Лори — Стихотворение школьника). На лицо Параллельная акция ХХІ века, и на вопрос: «Что вы делаете?» все участники акции как ХХ-го века, так и ХХІ-го ответят: «Мы ищем великую идею, которая укрепила бы нашу дряблую духовность».

Чтобы понимать, о чем говорится, все–таки, необходимо понимать, о чем говорится, а для этого необходимо понимать, о чем говорится в прозе Роберта Музиля! Что же необходимо, чтобы понимать? Как сказано в начале — мозги! Но что же необходимо мозгам, чтобы они понимали, что понимать?

Чтобы понимать Человека без свойств необходимо прокачать мозги «Критикой чистого разума» Канта, приправить некоторые свои извилины буйством Фридриха Ницше, развить свой слог до изящества поэзии Бодлера, обкуриться эпическими романами Томаса Манна, тем самым научиться запоминать больше десяти слов в предложении, собственно этому вас научит Кант, но Манн подкует художественную форму, как говорится «первый подпер второй подпор». Напоследок, после всего этого банкета, запив трудноперевариваемую пищу кофе с ликерами, можно, вытянув ноги, сыграть партейку с Йоханом Хёйзинга в «Homo Ludens». После, когда, за сладостной истомой объевшегося человека, последует грустная усталость, возьмите всю квинтэссенцию своего ума и законсервируйте сверхчувственной прозой Гюисманса, поставьте в темное, холодное место на несколько лет и ждите, когда придет «большая вода» романа Роберта Музиля «Человек без свойств», чтобы прорвать дамбу вашей закостенелой реальности и показать вашему уму, что за пределами его извилин ничего нет. Если вы сидите в подвале — вам повезло — мозги ваши прозреют и действительно увидят Ничто, ибо Ничто видимо только в Тысячелетнем Царстве (далее). Ежели вы восседаете в арт-хаусе и жарите яйцо, тогда ваши мозги увидит Ничто…и поглотит их…

Роман «Человек без свойств» так и не был окончен. Писался долго, едва ли не всю жизнь писателя и, будучи апофеозом его творчества, превратился в своей незавершенности для прозорливого читателя, понявшего всю бесконечность конечности жизни простертой в пространстве и времени, жадной ладонью нащупывающей в умах поколений собственные формы, во что ни на есть самым завершенный, самый ограненный роман пытающийся объяснить всю зыбкость, химерность, ограниченность и эгоизм ума из века в век претерпевающего грубые домогательства жизни, которая искусно выпуклыми свойствами эпохи ставит человеческий ум в определенную позу.

Нелепо и глупо думать, что вы не поддаетесь пропаганде.

Роберт Музиль не был особо популярен при жизни, хотя и признавался великим писателем столпами мировой литературы. Писать для публики Музиль не умел и не хотел, ставил себе задачи сложные, как в художественной форме, так и в смысловом содержании. Его проза цветаста, сочна, калейдоспична, меняется в зависимости от проницательности читателя, которая, словно движущееся по небу солнце, меняет оттенки церковных витражей, красотой своей зависящих от густоты и лучистости падающих на её краски потоков света.

«Современные направления в лирике, которые намеренно устремляются в то, что не доступно для каждого, и загадочность смысла слова делают главным пунктом своего творчества, остаются тем самым полностью верными сущности своего искусства. Вместе с узким кругом читателей, понимающих их язык, во всяком случае, знакомых с ним, такие поэты образуют замкнутую культурную группу весьма древнего типа. Вот только вопрос, в состоянии ли окружающая культура в достаточной мере оценить и признать их поэзию, чтобы образовалось то русло, в котором их искусство могло бы выполнить свою жизненную функцию, составляющую смысл его существования.» Йохан Хёйзинга «Homo Ludens»

Он словно ставит себе цель задеть такие чувства, чтобы читатель перерождался с каждой прочитанной строкой; вскрывать такие гнойники души, чтобы честолюбие дрожало от унижения; развивать настолько утонченную художественную форму своего слога, чтобы мир словосочетаний в устах из запыленного придорожного камня превратился в острую стрелу, да ещё с ядом на наконечнике. Слова его, как балерина после высокого прыжка приземляющаяся на кончики пальцев, упираются о язык своей самой упругой твердостью и, ломая, выгибая ум, выкручивая шею воображению, запугивая обленившиеся извилины мозга тяжелым ударом слова, которое полностью переходит в чувство глубоко в мыслях пуская корни, хвостами фраз в душе закручивает торнадо, с неимоверной мощностью разнося вдребезги устойчивою реальность нестабильного мира.

Собственно говоря, если расширить свою любознательность дальше своего носа и книги, над которой в данный момент зависает ваш нос, и последовать глубже изучать творчество Роберта Музиля, а также поинтересоваться биографией писателя, — впрочем, очень худосочной из–за его скрытности, — то можно, имея каплю аналитического ума и воображения, догадаться, чем же должен окончится роман.

Война!

«—Доложи, — отвечал Ульрих, — что это Тысячелетняя Религиозная Война. И никогда ещё люди не были так плохо оснащены для нее, как в наше время, потому что мусор «напрасно прочувствованного», который одна эпоха наваливает на другую, образовал уже высокую гору, а никаких мер против этого не предпринимается. Таким образом, военное министерство может спокойно ждать следующего всеобщего бедствия». Отрывок из романа «Человек без свойств»

Недавно появился прекрасный символ Первой мировой войны, который также символизирует и Вторую мировую: красный мак, черная сердцевина которого обозначает сердце солдата, а красные лепестки цветка — пролитую кровь. Но как уже указывалось, имея воображение и сколько-нибудь разбираясь в темных, подспудных началах человека, интересно подумать о свойствах мака-символа дальше пропагандой предложенного варианта.

Мак наркотическое растение, в своих коробочках, словно в сундуках с золотом, он взращивает зернышки, которые, падкие до извращенных удовольствий люди, используют как ингредиент для приготовления вещества имеющего определенные свойства. Сердце солдата, не определенное ли вещество используемое королями-президентами для создания определенных свойств эпохи?

Принося цветы в памятные даты к памятным местам мы говорим себе: «Это не о нас». Ограниченное свойство ума, а потому очень опасное, начинать отсчет времени с момента своего рождения. Вся предыдущая жизнь утрамбовывается в прямоугольный учебник Всемирной истории и никакой последовательной связи не усматривается в жизни прошедшей и жизни проходящей.

«Поскольку человека учили, что тщеславие нельзя носить в сердце, он носит большую его часть под ногами, находясь на почве какого-нибудь великого отечества, какой-нибудь религии или какой-нибудь ступени подоходного налога, а при отсутствии такого положения он удовлетворяется тем, — и это доступно каждому, — что пребывает на высшей в данный момент точке встающей из пустоты колоны времени, то есть живет именно теперь, когда все, кто жил прежде, стали прахом, а из тех, кто будет жить позже, никого ещё нет на свете. Если же это тщеславие, обычно безотчетное, вдруг по каким-либо причинам ударяет из ног в голову, то дело может дойти до легкого помешательства, похожего на блажь девственниц, воображающих, что они беременны земным шаром». Роберт Музиль, «Человек без свойств»

Роман «Человек без свойств» рассказывает о начале времен перед Первой мировой войной. Очень часто проводят аналогию между «Человеком без свойств» Р. Музиля и «Волшебной горой» Т. Манна. Если в свободное от дел время не придаваться праздному прозябанию на свете Божьем, втыкая в айфон и думая какое бы еще яйцо стало шедевром искусства, а начать читать, лучше сначала, «Волшебную гору», а после «Человека без свойств», то не только аналогию можно провести, но и увидеть смысловую взаимосвязь двух романов.

Если задрать голову повыше, к Швейцарским Альпам, в которых застрял главный герой романа «Волшебная гора», двадцатитрехлетний Ганс Касторп совершенный человек со свойствами, будущий инженер крупной судостроительной компании, можно разглядеть название книги, которую он с собой привез из мира дельных, с почтенными свойствами, людей — «Ocean steamships».

Мартин Хайдеггер писал: «Уединённость в горах, размеренный жизненный уклад жителей гор, естественная близость солнца, бурь и неба, простота теряющегося следа на широком, укрытом глубоким снегом склоне — всё это особенно удерживает душу вдали от всего существования, расколотого, искажённого в бесплодных мудрствованиях. А здесь родина чистой радости. Пропадает всякая потребность в «интересном», а работа обретает равномерность далёких ударов [топора] дровосека в горном лесу».

Оторванный от мира Ганс переоценивает жизненные приоритеты и не знает для чего ему собственно спускаться с гор, в мир, к людям со свойствами. Свои свойства он растерял, растворил в умиротворенном созерцании чередования жизни со смертью.

В это самое время на равнине, у подножья гор, Параллельная акция, во главе с министрами, поэтами, писателями, учеными, нефтяными магнатами, поджаривая свои свойства на раскаленной сковороде бесплодных мудрствований, ищет-рыщет великую идею духовности:

«…вся жизнь производила такое впечатление, словно наряду с состоянием разумности и в отдельно взятом человеке, и в официальных установлениях, к которым он, как известно, причислял также веру и науку, существовало состояние полной невменяемости в целом. То и дело возникали идеи, дотоле не ведомые, разжигались страсти и немного спустя опять исчезали; люди гнались то за тем, то за этим, впадая из одного суеверия в другое; сегодня они славили его величество, а завтра произносили ужасные погромные речи в парламенте; но из всего этого так ничего не выходило! Если бы всё это можно было уменьшить в миллион раз и перевести, так сказать, в масштаб одной головы, то получилась бы в точности та картина непредсказуемости, забывчивости, невежества и паясничанья, которая всегда связывалась с сумасшедшими…». Из романа «Человек без свойств»

В результате оба романа оканчиваются крахом — начинается Первая мировая война и все попытки Параллельной акции найти идею, которая бы лучше всего выразила доброту и мирные намеренья старого императора, стремящегося под своей короной удержать множество наций плавно перетекающих от славянских к европейским, увенчивается гибелью Старого мира, который, впрочем, сменит новый, ещё более страшный и кровавый — мир Гитлера и Сталина, мир с оглушительным треском расколовшийся об Австрийскую Какнию на Западный и Восточный, борьба которых длится и по сегодняшний день.

Кто виноват? Все мы здравые люди не желаем гибели, разрухи, опустошения, в конце концов, страшного горя. На дворе XXI век — прогрессивный, мыслящий век не страдающий экзальтированными припадками Средневековья и, тем не менее, ветер намечающихся событий возьмет да и затронет макушку головы какой-нибудь нации.

Йохан Хёйзинга писал:

«Реальность, именуемая Игрой, ощутимая каждым, простирается нераздельно и на животный мир, и на мир человеческий. Следовательно, она не может быть обоснована никакими рациональными связями, ибо укорененность в рассудке означала бы, что пределы ее — мир человеческий. Существование игры не связано ни с какой-либо ступенью культуры, ни с какой-либо формой мировоззрения… Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти любую абстракцию: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру — нельзя».

Роберт Музиль, в последних самых тяжелых главах, так описывал Тысячелетнее Царство :

«В нем надо держаться совсем тихо, — говорила ей какая-то интуиция. — Нельзя оставлять место никаким желаниям; даже желанию спрашивать. Отказаться надо и от сноровки, с какой устраивают дела. Надо отнять у своего ума все его орудия и помешать ему самому быть орудием. Надо освободить его от знания и от хотения; надо отделаться от реальности и от стремления обратиться к ней. Нужно сдерживать себя до тех пор, пока голова, сердце и части тела не станут сплошным молчанием. Но стоит лишь достичь такой высшей самоотверженности, как соприкоснутся наконец внешний и внутренний миры, словно выпал клин, который разделял мироздание…» Роберт Музиль, «Человек без свойств».

Как прекрасна жизнь, когда из–за угла на неё косится смерть. Руки её покоятся на твоих плечах ещё мягкой периной, а не тяжелой могильной плитой; и блекло-свинцовый отблеск наметившегося будущего подкрашенный алым солнцем ещё ложится мягко и тихо, напоминая закат, а не разрыв снаряда. Загробный плач приглушается шуршанием мнений беспрестанно льющихся тебе в уши из газет, плазмы с широким расширением и радиочастот, ещё звучащих чисто, пока не заглушаемых иным мнением. И когда границу твоей жизни с напористостью танка подпирает чужая правда в ещё гармоничной симфонии становится слышна жалобная скрипичная игра судьбы. Кажется, есть ещё надежда, что дирижер сменит репертуар, но на улицу выходишь уже с опаской, ибо возможность услышать песню бомбы увеличивается с каждой лопнувшей струной.

Главная площадь ещё необстрелянного города живет своей жизнью: фонтан спит мирным сном, продаются картины яркой жизни, возгласы увлеченных любителей домино, шахмат и шашек, уже являющихся неизменным атрибутом площади, смешиваются с воркованием увлеченных хлебными крошками голубей, варится зерновой кофе, дарятся красные розы, но уже голубая синь небес сереет от военной формы, кофе дает горчинку, розы мягко ложатся в паре, а быстрый немного сбивчивый говор вдруг прерывается церковным звоном и заупокойной песней, которую мертвые солдаты не услышат, потому что на войне, там, ещё далекой от тебя, но уже близкой к твоему намеченному будущему, им отрезали уши. Тебе не повезло сегодня, ты прикоснулся к реальности, которая не происходит здесь, но происходит сейчас. Взгляд настоящего соскальзывает с флага-бритвы мягким шелком прорезающей полотно истории на дореволюционный и послереволюционный периоды на черно-белую жменю рассыпанных, как семечки голубей, меж лапками которых твои мысли извиваются, как ещё непорванные красные нити, но уже натянутый волосок жизни, что дребезжит от звона колоколов ищет своего меча. Мы одни во всей вселенной, и нет нам судьи и нет нам палача, кроме нас самих же.

На вопрос «Зачем читать Роберта Музиля?» стоит ответить: «Чтобы как минимум не поддаваться пропаганде, став тем самым орудием собственного ума».