Противостоящий абсолютному идеализму труда, диалектический материализм — это вероятно только диалектический идеализм продуктивных сил. Мы вернемся к этому, чтобы распознать, не подразумевает ли фактически диалектика средств и целей в основе принципа трансформации природы автономизацию средств (автономизацию науки, технологии и труда; автономизацию производства как родового занятия; автономизацию самой диалектики как родовой схемы развития).[25]

Противостоящая этой этике труда, чей регрессивный характер очевидно связан с тем, что она подавляет главное открытие Маркса в отношении двойственного характера труда (его открытие абстрактного и измеримого социального труда), в тонкостях Марксисткой мысли имеется эстетика не-работы, или сама игра, основанная на диалектике количества и качества. За пределами капиталистического способа производства и количественного измерения труда, есть перспектива определенной качественной мутации в коммунистическом обществе: конец отчужденного труда и свободная объективизация собственных сил человека. “На самом деле, область свободы в реальности начинается только там, где труд детерминирован необходимостью и где обыденное рассмотрение заканчивается; поэтому, в самой природе вещей она лежит за переделам сферы фактического материального производства… Свобода в этом поле может содержаться только в социальном человеке, ассоциации производителей, рационального регулирующих их обмен с Природой, приводящих её к их общему контролю, вместо того, чтобы быть управляемыми ей как слепыми силами Природы; и достижении этого путем наименьших затрат энергии и при наиболее благоприятных условиях для и достойных человеческой природы. Но она тем не менее остается областью необходимости. За её пределами начинается то развитие человеческой энергии, которое является самоцелью, настоящей областью свободы, которая тем не менее может расцвести только в области необходимости как её основания.”[26] Даже Маркузе, который возвращается к менее пуританским (менее Гегельянским) концепциям, которые тем не менее полностью философские (эстетическая философия Шиллера), говорит, что “Игра и видимость как принципы цивилизации подразумевают не преобразование труда, но его полное подчинение свободно развивающимся возможностям человека и природы. Теперь в полной мере открывается расстояние между идеями игры и видимости и ценностями производительности и функциональной деятельности: игра непроизводительна и бесполезна в точном смысле, ибо она порывает с репрессивными и эксплуатативными чертами труда и досуга…”[27]

Эта область за пределами человеческой экономии, называющаяся игрой, не-работой, или не-отчужденным трудом, определена как правление окончательности без конца. В этом смысле, она была и остается эстетикой, как её понимал Кант, со всеми буржуазными идеологическими коннотациями, которые из нее вытекают. Не смотря на то, что мысль Маркса свела счеты с буржуазной моралью, она остается беззащитной против её эстетики, чья неоднозначность более утонченная, но чья причастность к общей системе полит-экономии настолько же далекоидущая. Я повторюсь, в основании её стратегии, в аналитическом различии между количеством и качеством, Марксистская мысль унаследует эстетический и гуманистический вирус буржуазной мысли, потому что концепт качества обременен всеми окончательности — будь то окончательности потребительной стоимости, или нескончаемые идеальные и трансцендентные окончательности. Здесь находятся все понятия игры, свободы, прозрачности, и компенсации отчуждения. Это дефект революционного воображаемого, поскольку в идеальных типах игры и свободной игре человеческих способностей мы все еще в процессе репрессивной десублимации. Из–за этого, сфера игры определена как выполнение человеческой рациональности, диалектическая кульминация человеческой деятельности по непрекращающейся объективизации природы и контроля за обменом с ней. Она подразумевает полное развитие продуктивных сил; она “следует по стопам” принципа реальности и трансформации природы. Маркс четко указывает на то, что она может расцвести только тогда, когда она основана на правлении необходимости. Желая саму себя за пределами труда, но в его продолжение, сфера игры — это всегда просто эстетическая сублимация ограничений труда. С этим концептом мы остаемся укорененными в проблематику необходимости и свободы, типично буржуазную проблематику, двойственной идеологическое выражение которой всегда была институтом принципа реальности (репрессия и сублимация, принцип труда) и её формального преодоления в идеальной трансценденции.

Работа и не-работа. “Революционная” тема. Это безусловно самая тонкая форма бинарного, структурального типа оппозиции, обсужденной выше. Окончание конца эксплуатации работой заключается в этом перевернутом увлечении не-работой, в этом перевернутом мираже свободного времени (ограниченное время / свободное время, полный рабочий день / пустое время: еще одна парадигма, которая фиксирует гегемонию временного порядка, который всегда является порядком производства). Не-работа — это все еще репрессивная десублимация рабочей силы, антитезис, который выступает в качестве альтернативы. В этом заключается сфера не-работы: даже если она немедленно не объединена со свободным временем и её настоящей бюрократической организацией, где желание смерти и мортификация и её управление социальными институтами так же сильна как в сфере работы; даже если её рассматривают радикальным образом, который репрезентирует её как нечто другое, нежели режим “тотальной одноразовости” или “свободы” индивидуума “произвести” себя как ценность, выразить себя или “освободить себя” как (сознательное или бессознательное) аутентичное содержание, вкратце, как идеальность времени и индивидуума как пустой формы, которая ждет наполнения его свободой. Здесь всегда присутствует окончательность ценности. Она больше не вписывается в детерминированное содержание как в сфере производственной деятельности; отныне, это чистая форма, хотя и не менее детерминирующая. Точно так же как чистая институционная форма живописи, искусства и театра сияет в анти-живописи, анти-искусстве и анти-театра, содержание которых опустошено, чистая форма труда, которая сияет в не-труде. Несмотря на то, что можно фантазировать, что концепт не-труда равнозначен отмене полит-экономии, он неизбежно упадет обратно в сферу полит-экономии как знака и только как знака её отмены. Вход в программированное поле “нового общества” уже ускользает от революционеров.

[25] Но эта автономизация — ключ, который поворачивает Марксизм в сторону Социальной Демократии, к его настоящему ревизионизму, и к его полному позитивистскому разложению (которое включает в себя Сталинизм также как и Социал-Демократический либерализм).

[26] Capital, op. cit., III, pp. 799-800.

[27] Marcuse, Eros and Civilization (New York: Vintage, 1962), p. 178.