По случаю первого мая всегда вспоминаю тот поучительный факт, что первым фильмом было не «Прибытие поезда», а «Выход рабочих с фабрики братьев Люмьер», который стоял под номером 1 из десяти, показанных на бульваре Капуцинок (а «Прибытия» на этом сеансе не было вообще). Ещё занимательно, что сейчас уже оный факт более-менее всем известен, но символическое значение поезда для кино от этого никуда не делось. Оно и понятно. Прибытие поезда — это технология на экране, а кино, конечно, стояло с железной дорогой в одном ряду технологических новшеств. Ещё это движение, которое есть и в «Выходе рабочих», но паровоз всё же воплощает саму идею скорости: благодаря именно ему в XIX веке радикально изменились отношения человека с пространством и временем. Ещё там есть перспектива, разные планы, и вообще этот сюжет более зрелищный, чем толпа людей возле заводской проходной.

Это всё очень разумные доводы, но они не меняют поучительного вывода: фабричные рабочие для истории оказались недостаточно интересны, и поэтому их против фактов вытеснил с законного места паровоз на станции в курортном городе. То есть кино, а точнее его мифология с самого начала не захотела быть о людях, а захотела — о технологическом фетишизме, обаянии прогресса и прочих подобных вещах; это при том, что люмьеровских рабочих можно анализировать не менее продуктивно, чем это делают с люмьеровским поездом (см. фильм Фароки «Выход рабочих с фабрики»). Кино — искусство индустриального века, но индустриализм — это не только и не столько машины, сколько связанное с ними переустройство общества; тем не менее, массовое сознание или усилия историков кино предпочитают отсчитывать историю кино именно от машины. И противопоставление, которое проводят между Люмьерами и Мельесом как между документом и зрелищем, на самом деле существует уже внутри фильмографии Люмьеров. В общем, при коммунизме история кино будет выглядеть иначе.