«Муза, скажи мне о том многооопытном муже…».

Муза говорит, и не просто говорит, а громогласно утверждает своих фаворитов. Теодор Курентзис, как лучший воин «греческого стана», справедливо получил славные доспехи «музыкального» Ахилла. А произошло это в Большом Зале Московской Консерватории, в серии ночных концертов оркестра musicAeterna 20 и 22 марта. На последнем из которых, под названием «Рамо: звук света», посвященном исключительно музыке знаменитого француза, мне посчастливилось побывать.

Не претендуя на оригинальность, всё же замечу: после знакомства с актуальной прессой, написанной «по горячим следам», было некоторое ощущение диктата «запатентованных» понятий «гениальность», «бунтарство», «настоящий рок на академической сцене». Но это не отменяет их фактологической справедливости, так как балом, а точнее концертом правят эмоции публики, в том числе и критиков. Эти эмоции, выплёскиваясь, заражали, были настоящими. Но обо всём по порядку, с песни первой.

Перед концертом у входа в Большой Зал собралась действительно колоритная публика, нетипичная для академических концертов: знаменитые люди то и дело попадались на глаза, обменивались историями, бодрились, похлопывая друг друга в приветствиях; некоторые сразу же следовали под своды здания консерватории. Ожидание моих спутников положило начало беспрецендентно бесполезному антропологическому (или астрономическому?) исследованию: в какой-то момент, по моим расчетам, идеальная прямая проходила от пианиста Алексея Гориболя к моей скромной персоне и далее, к Ингеборге Дапкунайте. Итак, минуя огромную потоковую очередь на входе, мы высвободились, кроме всего прочего, и от неопределенной тревоги ожидания, и, будто, попали в кипучий котёл пестрейшей публики: завсегдатаев БЗК (коих было не так много), гостей вечера, людей пришедших на «событие», журналистов, операторов, фотографов, администраторов. Это безусловно подняло настроение, обострило готовность музыкального восприятия. При таком разнообразии объединяющее начало всё же ощущалось и тривиально хотелось быть здесь и сейчас.

Песнь вторая. Зачастую места в ложе №6 не гарантируют идеально сбалансированного звука, во всем объеме его можно оценить, пожалуй, в первом амфитеатре и самых акустически выгодных зонах партера. Но этой ночью «певцу» суждено было ошибиться в его ожиданиях, подкрепленных прошлым опытом. Возможно магически подействовала слитность, неразрывность визуальной и звуковой составляющих происходящего на сцене. Но это понимание настигло лишь в процессе. В тот же момент, полчаса, на которые начало задержали, продлили приятное предвкушение.

Песнь третья. Отличным занавесом послужила полная темнота, «камерное чудо», что донеслось от нескольких освещенных словно свечами пультов, покорило своим фантастически теплым звучанием, светлой меланхолией, чистотой баховских дискантовых арий из пассионов. Начало из темноты и «глубины» вызвало поразительный эффект: внимание аудитории с первых минут сдалось в прекрасный плен старинных инструментов. А дальше, как и было заявлено, больше «света», и вот, уже Теодор, возникнув из полной темноты, разгоняет с характерным матовым, специфическим звучанием жильных струн следующий оркестровый номер. Любопытно, что световые решения, контрасты, акценты были самодостаточны, работали и в отсутствие балета, который, например, отлично создал атмосферу на концерте musicAeterna со схожей программой в Берлине в 2014.

В четвертой песне света ещё больше, больше и действия. Драматургическое crescendo с участием Надежды Кучер (недавнем триумфаторе вокального конкурса BBC в Кардиффе), и с появлением все большей танцевальности, подвижности и, не в упрек будет сказано, заводного тамбурина, привело слушателей к кульминации первого отделения. Сцена вместе с частью музыкантав перенеслась из зала в фойе. Ход, конечно отрепетированный, но произвёл впечатление, когда артисты вроде бы ушли со сцены, но за дверью ложи, что-то продолжается, происходит, а приоткрыв её, попадёшь под обаяние поющей толпы аркадских юношей в духе монтевердиевского «Орфея» по Арнонкуру и Жан-Пьеру Поннелю. После свет в фойе окончательно зажгли. Музыканты, Теодор, пожав несколько рук, совершили круг почета под общие аплодисменты и удалились. Настоящее действо! Желая быть еще более сопричастным, спросил у близко стоящей скрипачки пермского оркестра частенько ли так путешествует по фойе дирижер, на что она отвечала серьезно, что как раз нет (!).

Антракт пролетел незаметно. Хотя не совсем так: на сцене появилась архаичного вида арфа — новое действующее лицо. Свежести эмоций, появившегося румянца на щеках хватило бы и на целые сутки, но события стремительно развивались дальше. Не хотелось делиться в разговоре, а скорее — заглядывать в такие же искрящиеся глаза vis-à-vis и продолжать повиноваться этому звучащему ритму внутри.

Вот и пятая песня. Теодор и musicA продолжили в том же ключе. Скорость смены событий и амплитуда контрастов увеличивалась и тенденция становится законом. Во втором отделении, например лишь один камерный номер в противовес оркестровым. Это только в основной программе, которая, кстати, завершалась тончайшей красоты арией Телаиры, где принцип «удивлять» воплотился в виде самого отчетливого и тихого «пиано», которое мне доводилось слышать, а технически сложнейшие переливы голоса соперничали только с нежными переборами арфы. После оглушительных оваций публика получила три разноплановых номера на бис, где непредсказуемость, находка полновластно утверждаются: прекрасное представление оправдано уместными именно в таком контексте трюками. Как срочное «утоление жажды» во время «Грозы» или появление переливающегося внестилевого кластера в подвижной комической арии. Бисируя последний номер, Теодор взял припасенный большой барабан и вдохновил снова весь этот «театр» играть, петь и веселиться, им это было легко и естественно. Тогда в зале поднялось ликование…

И абсолютно не зря. Музыка Рамо не просто сама по себе хороша, но и подобрана с блестящей артистической интуицией. Концерт был срежиссирован мастерски, сквозное развитие, нарастание и объединяющие моменты в гармоничном сочетании убедительно обозначили целое. Дело в том, что можно критиковать сложный комплекс музыкально-выразительных и сценических средств, приемов, удачных или неудачных, складывающихся в выступление, номер, и так приближаться к отдельным звукам, единичным ошибкам (которые, к слову, были слышны в двух камерных «интермедиях»); но обратить внимание на это вне контекста, скорее преувеличивая их значимость в ущерб общему тону, настроению, качеству. Надо сказать, что не в этом случае. Потому как этой ночью в Большом Зале Консерватории Теодор Курентзис убедил нас в своем духовном родстве с хитроумным Одиссеем, а мы сами, внимая происходящему, раскрыли его походную суму, выпустил все Эоловы ветра на свободу. Полагаю, что никто не остался без впечатления, положительного или, возможно, отрицательного. Ещё предстоит узнать как далеко, высоко нас унесло, и что печальнее — придется возвращаться, но уже преображенными.