Здесь, за городом, еще лежал клочками грязный снег. Чтобы согреться, я подошел к турнику возле забора и подтянулся несколько раз. Мы условились с председателем на десять утра, но я приехал в Св. Поляны немного раньше.

Месяц назад я купил в СНТ “Св. Поляны”, что по Минскому направлению, участок земли. Мне хотелось устроить тут дачу и в пятницу, после рабочей недели, не идти, как обычно, в “Апогей крафта” пить пиво, а ехать сюда: к трудяге-дятлу и луговым ромашкам. Еще здесь можно было скрываться от преследований бывшей жены. До этих пор она никогда меня не преследовала, но, кто знает, что могло приплыть ей в голову. Я не смог устоять и написал ей большое сообщение: с названием СНТ и схемой проезда.

А ровно в десять показался председатель.

― Слава, ― поздоровался он.

― Леонид Федорович, ― ответил я.

Он был аккуратно одет: черный толстый свитер, черные брюки, чистые резиновые сапоги. Я в спортивных штанах и куртке проигрывал ему, хотя и был как полтора часа назад из города.

― Сначала пойдем к электрику, это сорок третий участок, ― сказал он. ― К нему ближе, и дело у меня к нему есть.

По дороге он рассказал мне про Св. Поляны.

― За что вас к нам? ― сначала спросил он. Я не понял, председатель засмеялся. ― Эти дачи с шестидесятых годов: их сначала раздавали бывшим заключенным. Хрущев придумал такую программу: отсидел ― отдохни. Вот у нас такая шутка и ходит.

Я вежливо улыбнулся.

― А основал это место второй зам секретаря Кировского райкома ― товарищ Медичев. Имя-отчество не помню уже. Я с девяностого года тут председатель. Какой у вас участок?

― Пятьдесят четвертый.

― Хорошие соседи у вас. Не все, правда. Но хорошие есть. У нас тут разный народ, в основном, конечно, спокойный: дети тех, кто в шестидесятых получал участки. Но вот электрик, например, в шестьдесят шестом получил и так и живет. Никаких детей заводить не стал, сам живет.

―Ну, что, правильно, ― сказал я, чтобы поддержать разговор.

― Вы считаете? Что ж. И есть те, кто как вы ― купил участок.

―Молодцы, ― опять ни к чему сказал я.

―А Медичев, как оказалось, был не только политический деятель, но еще и поэт. Да-а, представляете. У него у самого двадцать второй участок был, сейчас там его внучка живет. Она мне и рассказала. Я говорю, а что ж он скрывал? Она говорит, скромный был. И так судьбой страны ворочаю, говорит, а еще и поэт. Дала мне его блокнот со стихами. Кожаный, синий: до того мне нравится, что возвращать ей не хочу. Но верну, конечно. И кожа такая… деликатная, что ли, для стихов ― самое оно. А стихи все маленькие-маленькие. Коротенькие. Одно-два четверостишия. Некогда было писать, я понимаю. Там кукуруза, тут стиляги, не разорвешься же. Вот послушайте:

Есть старинное преданье,

Что навеки рай земной

Загражден нам в наказанье

Непреклонною судьбой;

Что дверей его хранитель —

Ангел с пламенным мечом;

Что путей в сию обитель

Никогда мы не найдем.

Он замолчал. Я с детства терялся в стихах, но председатель вроде бы старался.

― Красиво, ― сказал я.

― Да, очень. Это Жуковский. У самого-то Медичева похуже были:

И станет нам аэроплан

Сиять с рассветом.

И будет пятилетний план

Покрыт при этом.

Мы подошли к сорок третьему дому, где жил электрик. Я догадывался, что это должен быть вполне старинный человек, но такого мусорного ажиотажа на участке не ожидал. Прямо у калитки стоял огромный стог сена, с прислоненной к нему деревянной лестницей. Видимо, по ней забирался хозяин, чтобы затащить наверх обугленную тушу свиньи. Неподалеку валялось колесо от телеги. А на земле в совершенном беспорядке были разбросаны мотки проволоки, посуда, разломанные надвое инструменты, драная одежда, гниющая еда. Хозяин, раздетый по пояс, ходил с граблями от одной кучи мусора к другой, поправляя сползающие штаны.

― Иваныч, ― крикнул председатель.

― Федорыч, ― отозвался электрик.

Они кричали, хотя никакого забора у электрика на участке не росло: только калитка.

― Что это за сено у тебя? ― спросил председатель, когда мы вошли на участок.

― Спиздил, ― довольно ответил электрик, ― с самого поля пер, весь взмок. Видишь, разделся. По дороге все хотели оторвать себе. Ага! Хуй! Граблями по спине ― на! Вот, сено теперь. Что-нибудь сделаю с ним, как-нибудь употреблю. Может, крышу перекрою. А то с соседского дома вечно дождь льет, все прогнило.

Его полуразрушенный домик, непохожий на другие дачки, действительно был покрыт соломой, но соседских крыш я не увидел. Наверное, старик сочинял.

― Это кто? ― спросил он председателя.

― Это наш новый поляновец. Знакомься.

Я назвал имя и пожал очень неприятную руку.

― Он будет дом строить и времянку, а ты ему электрику проведешь, ― сказал председатель.

― Можно. Проводов-то вон сколько, ― он кивнул на неопределенную кучу. ― А кто ж будет строить?

― А то ты не знаешь.

― Неужели эти ворюги с тринадцатого? Ой, Славка, ― обратился он ко мне, ― пропал твой домик. Они мало того что все материалы попрут, так еще и… У них знаешь собака какая? Цербер! Повадилась срать мне под яблони. Такие яблоньки у меня были, от деда достались. Он мне перед отъездом-то сказал, береги, Митя, яблоньки. А собака все засрала. Такая мельба, такая мельба… У меня через них все нервы продырявились. Во!

И он показал на дырку в штанах.

Я не знал, что говорить. Просто смотрел на председателя в надежде, что он знает.

― Иваныч, ладно, ― сказал председатель, ― еще никто ничего не строит. Вечно у тебя все виноваты. Я с тобой вот еще о чем хотел поговорить. Ты опять взялся? Вчера ко мне Лариска приходила, вся в слезах.

― Лариска? Это с какого участка?

― С какого надо. Ты уже не помнишь?

― Федорыч.

― Иваныч.

― Федорыч, ты ж понимаешь. Надо мне. Чего они все? Ну знаете же мою ситуацию.

― Знаем. Но и ты нас пойми. Давай хоть раз-два в месяц. А то ты еженедельно уже стал. Посовестись вот хоть нового жителя.

― Придет и его час, ― вдруг улыбнувшись, сказал электрик. Я улыбнулся в ответ.

― Иваныч, ― строго сказал председатель. Я вечером зайду, поговорим еще.

Мы вышли и отправились на тринадцатый участок, к тем самым строителям.

― А что он такое делает? ― спросил я.

― Иваныч? Насилует.

― В каком смысле?

― В очевидном. Подбегает ночью с граблями своими ― у него еще одни есть, укороченные, ― и насилует.

Я вспомнил, чему я улыбнулся и снова спросил:

― А что ж вы его не?… Ну, в полицию?

Председатель вздохнул:

― Да жалко его. Он живет тут один, круглый год. За свет-воду не платит. Если еще и насиловать перестанет. Пропадет же человек. И так уже кожа, кости и еще чуть кожи.

― Как же он стог такой дотащил?

― А-а. Из последних сил. Или подговорил кого. Может, жертву свою ― в обмен на свободу. Я тебя, мол, сегодня ночью не трону, но ты уж, будь любезен, стог мне приволоки. Да вы не пугайтесь так, Слава, не бойтесь. Он не опасный. У него уж там все раскрошилось. Совсем не больно. Не знаю, как и назвать-то даже… Микродискомфорт, что ли.

― А он, получается, и вас?…

― Многократно. Он всех тут уже по нескольку раз. А я не обращаю внимания. Что ж поделаешь. Ну вот так человек устроен. Зато свет вам проведет, будете при свете сидеть. Почитаете хоть. Телефончик зарядите. Энергия!

― А вот эти строители, с тринадцатого участка…

― Да.

― Что у них за собака? Не бультерьер случайно?

― Отродясь у них собаки не было. Я же говорю: спокойствие у нас, какое поискать.

Мы свернули и пошли вдоль леса. Заморосил весенний дождь. Навстречу нам попался человек. Он был толстый и весь покрыт какой-то зловонной жижей, что не шло к его белой рубашке и фартуку. На веревке он вел такую же белоснежно-загаженную козу.

―Игнат Игнатыч.

― Федорыч. ― У толстяка оказался высокий голос.

― Что такое? ― спросил председатель.

― Да это ужас. Стою сейчас на кухне, готовлю грушу фламбе. Весь, как видишь, в белом. Коньячок подливаю. Объедения ожидаю, значит. И тут у соседа с семьдесят первого опять трубу прорвало. И все мне в кухню, она же рядом. Я Беату схватил ― и к тебе. А ты сам ко мне идешь.

― Да я не к тебе. Мы к строителям. Это вот Слава, познакомься.

Я пожал руку похлеще электриковской.

― Мы к Иванычу ходили. Теперь вот к строителям. Человек строиться будет.

Игнат Игнатыч улыбнулся, как будто припомнив что-то приятное.

― А что ж, Слава, Иваныч вас уже того?

― Игнат Игнатыч, человек только приехал, ― ответил за меня председатель, ― а ты уже с Иванычем его сталкиваешь.

Игнат Игнатыч захихикал.

― Нет пока, ― ответил я, ― он сказал, что мой час еще придет.

Тут уж захихикали они оба.

― Я тогда домой пойду, ― сказал Игнат Игнатыч, ― фламбе попробую воскресить. А ты зайди к этим козлам. (Он виновато посмотрел на Беату.) Только не верь им, не верь. Это явно не в последний раз!

― Ну, зачем ты так? ― успокоил председатель. ― Ну, прорвало у людей трубу…

― Шестой раз.

― Ну ладно. Иванычу же прощаем.

― Так он какая-никакая компания. Ненадолго. А эти для себя живут.

― Игнат Игнатыч, я поговорю. Не обижайся на них.

Мы пошли втроем. Игнат Игнатыч плелся сзади с Беатой, то проклиная соседей, то восхваляя фламбе и французскую кулинарию в целом.

― Интересно как здесь участки расположены, ― сказал я, ― не по порядку.

― Это Медичев так придумал. Не знаю, правда, зачем.

Он достал карту Св. Полян.

― Вот видите, на треугольник похоже, вверх ногами. Вот здесь въезд. Вот ваш участок, вот мы здесь, у леса.

― Воронка, ― сказал Игнат Игнатыч сзади, ― на воронку похоже. Я через такую домашнее “бордо” по бутылкам разливаю.

Он свернул на свой участок, мы попрощались. Дождь перестал.

Со строителями знакомство вышло коротким. Они сидели на скамейке перед домом, похожие как братья. К счастью, председатель заранее предупредил меня: родства тут нет. У обоих были деловитые сосредоточенные лица, крупные руки, шеи под стать. Играло радио: их любимая строительная волна. Первый брал идеально обструганный брусок и вколачивал в него по краям два гвоздя. Вколачивал так, что шляпка утопала в плотной древесине. После этого передавал брусок второму, который, работая клещами и молотком, старался выбить или вынуть гвоздь из бруска. Я подумал, что они не особенно заняты, но председатель, больше меня знавший местные порядки, сказал, что беспокоить их не стоит. Через час ― так через час. Я назвал номер участка, и мы ушли.

― Что это они делают? ― спросил я.

― Тренируются. Давно никто не строился у нас, сноровку потеряли. Не бойтесь, они через час будут у вас. Пунктуальные ребята. А руки ― чистое золото!

― Может, мне в Москве поискать строителей.

― Да вы что? (Председатель остановился.) Они тут всем строили дачи. Третье поколение тут живет. Я бы вам не рекомендовал. Вы ― молодой человек еще; наверное, для вас традиции не такое весомое понятие. Но, прошу, послушайте меня: не начинайте против течения. У нас тут годами сложено…

Он замолчал. Мне стало неловко, что он так разволновался из–за меня.

― Через час они придут? ― нарочно переспросил я. Председатель приятно улыбнулся.

― Да.

У него нашлись какие-то дела, но через час он обещал быть у меня на участке.

― Подождите там, ― попросил он. ― А вечером приедет специалист по канализации, и все, вроде: с главными людьми я вас тут познакомил, получается.

Я даже не стал спрашивать, тот ли это специалист, который устанавливал трубы соседям Игнат Игнатыча: так прозрачно это проглядывало. Мы расстались с Леонидом Федоровичем, я дошел до своего участка. Из машины я достал складной рыбацкий стульчик и поставил его прямо в сырую глину: ничего другого у меня пока не водилось. Участок был небольшой, ровный. Я стал думать, как он расцветет через год. Достроится дом, вырастет забор. Никаких теплиц заводить я не стану. Едва ли хватит меня и на деревья. Буду сидеть бесконечными июльскими вечерами с чашкой чая. Может, позову девушку или трех, как повезет. Тогда все же нужно посадить вишню: она так притягательно цветет. Не для меня, для них.

Вспомнив о девушках, я вспомнил и о бывшей жене. Я решил написать ей. Сообщение вышло длинное: я рассказал про полуобнаженного электрика с его укороченными граблями и привычкой насиловать; про залитого нечистотами Игнат Игнатыча; про механически настроенных строителей, которых ждал с минуты на минуту; про аккуратного председателя. Чтобы она ответила, я схитрил, закончив сообщение вопросом. “Как думаешь, куда это я попал?” ― написал я. Но ответа, как и за все прошедшие месяцы, она не прислала.