В новом отчете Лаборатории публичной социологии «Надо как-то жить. Этнография российских регионов во время войны», как обычно, замечательно выдержан баланс между научным диагностированием, избегающим эмоций и моральных оценок, и глубокой демократической симпатией к людям, какие бы ужасные вещи они ни артикулировали.

Но в целом ничего сверхужасного в картине российского общества, которую предлагает PSLab, нет. Люди всеми силами увиливают от милитаристской долбежки, на формализованных патриотических мероприятиях с женщинами в кокошниках, комическими декламаторами и скучающими школьниками все участники изо всех стараются вытеснить тему войны. Да, есть плетение сетей как способ сопричастности с родственниками, которые воюют. Да, многие не прочь заработать денег на войне и повысить с ее помощью свой социальный статус. Да, мы знаем, что есть кое-какие политические и культурные лобби, которые поставляют имперско-фашистские эмоции и концепты, а запуганные бюрократы воспринимают их как программу партии и пытаются воспроизводить в своих учреждениях. Но реально все это возбуждает лишь маленький процент радикально индоктринированных или просто глубоко неблагополучных в своей жизни людей. «Война не становится источником новых идей и не наполняет культурные события новыми смыслами»…

Многие респонденты не прочь покритиковать власть, но как только человеку кажется, что чья-то критика режима и развязанной им войны бьет по нему лично, он начинают защищать режим и оправдывать войну, тем самым оправдывая себя. Никому не хочется нести моральную ответственность за странные решения других людей, даже если вдруг ты за них голосовал.

А если тебе начинают говорить, что ты виновен — вместе со своим режимом, своим государством, своей культурой, своим языком, то от этого ты только крепче прижимаешься к своему режиму, своему государству, своей культуре и языку. Отчет подтверждает эту вполне постижимую логику. Да, у россиян сложно с тем, чтобы различать между страной, государством, режимом и обществом. Для этого нужны прочные негосударственные институты, независимые партии, представления о гражданстве и патриотизме, отличные от официальных. Поскольку с этим проблема, то в чрезвычайный момент государство — со своими структурами, символами, телевидением и теми, кто в данный момент всем этим заправляет — оказывается единственной опорой. Быть не патриотом социально неодобряемо (тем более это важно в селах и небольших городах, там, где все друг друга знают), но пока непонятно, как можно быть патриотом вне контекста войны, а тем более выступая против нее. Вообще, представления у людей крайне противоречивы, подспудного недовольства очень много, и в целом кажется, что вся эта система вынужденной лояльности держится кое-как и может быть в короткие сроки демонтирована — вопрос только в убедительном предложении, которое бы не воспринималось людьми как унизительное и опиралось на структуры, а не только на благопожелания. Потому и кажется, что на первых порах перемены могут прийти только сверху.

Один из выводов отчета, который интуитивно кажется очень точным, — про конкуренцию имперского и национального в сознании россиян. «В режиме реального времени националистический дискурс вступает во взаимодействие с империалистическим — и вытесняет его… [Люди] живут не в мире имперских идей Кремля, а в привычном мире национальных государств, в котором Украина остается чужим, другим государством, а украинцы — отдельным народом». То есть на место «триединого народа», «исконных земель», «украинцы — это одурманенные русские» и прочей «особой миссии России» постепенно приходит «у них своя страна, у нас своя». Очень интересно показано, как даже в речи одного и того же человека этот национально-буржуазный здравый смысл сосуществует и одновременно борется с разными рудиментами больших проектов. «Даже не-противники войны рассуждают о ней с точки зрения вреда или пользы для России как национального государства в границах 1991 года (иногда с добавлением Крыма), а не как империи».

Мы много лет слышали, что Россия должна наконец стать нормальной страной, без вселенских претензий и таких же вселенских комплексов. Парадоксально, что именно попытка имперского реванша запустила этот процесс нормализации. А запустился он, потому что совпадает с мировым движением — глобализация в своем прежнем формате в кризисе, имперские модели с их остаточным универсализмом тоже, левый интернационализм, основанный на фигуре транснационального рабочего класса, звучит, увы, как абстракция, в итоге никакого более понятного представления о комфортной общности, чем национальное государство, к сожалению, не возникает.

Люди хотят жить семейной (про семью в отчете много), общинной, профессиональной, в пределе — национальной жизнью с ее осмысленными ритуалами и понятными границами. Если грубо, то россиянам нужно, чтоб был мир и возможность жить нормальной жизнью без всякой чрезвычайки, и чтоб их жизнь при этом не ухудшилась, и чтоб их не донимали обвинениями и претензиями.  

Да, логика «деимперизации» работает в обе стороны — если Россия не несет в себе миссию спасения мира, то не несет она и некой вселенской вины. То есть, уходя от имперства, мы не приходим к какому-то прекрасному универсальному общегуманистическому идеалу. Вместе с советскими (а кто-то скажет, имперскими) идеями о восстановлении СССР и о «братских народах» постепенно осыпаются и представления (мне лично близкие) вроде «у нас с украинцами общая история, большая культурная связь и именно поэтому мы в таком ужасе от того, что Россия напала на Украину». Под угрозой весь сложный набор взаимопереплетенных советских, имперских, либерально-интеллигентских представлений, в котором Россия так или иначе находится в особых отношениях с Украиной. Становление национального сознания — процесс жестокий, конкурентный, никакой всемирной отзывчивости от него ожидать не приходится. 

Поэтому — вне зависимости от наших желаний — не будет массового покаяния, признания общей вины за эту войну. Не будет массового признания правоты Украины или Запада в этой истории. Не будет массового признания того, что российские военные соучаствовали в преступлении.  

А что будет? Очень большие шансы у идеи, что во всех ужасах войны виноваты те, кто наверху. Типа, они виноваты все вместе — и те, кто напал на другую страну, и те, кто их на это предположительно спровоцировал, и те, кто не смог договориться о мире. Соотношение может различаться: кто-то будет винить в первую очередь нашу власть, кто-то — чужую, но в целом идея, что виноваты все элиты, и свои, и чужие, имеет все шансы стать мейнстримом. Она позволяет уйти от личной и национальной ответственности, она отвечает глубоким массовым стереотипам о любых политических элитах («это политическая война», говорят респонденты PSLab, то есть война политиков), наконец, она отчасти отвечает и реальному положению дел в мире, где элиты на протяжении 40-50 лет пытались все делать по более или менее одним рецептам в разном оформлении, в итоге мы на грани мировой войны, многосоставного кризиса и срочно нужны новые рецепты. Это конечно, политически ангажированная постановка вопроса, но она имеет большой шанс совпасть с массовыми настроениями на каком-то этапе. И только в этом контексте будет возможна в каком-то виде та самая (конечно, очень нужная) «проработка прошлого» — разговор о том, почему мы не смогли противостоять нашей власти, которое приняла решение, принесшее катастрофу всем.

Но у этого условного национального проекта, зреющего в чаяниях россиян, есть и жестокие вызовы. Каким могло бы быть «нормальное» национальное государство в России, представить сложно. У русского этнонационального проекта, к счастью, нет никаких шансов. Любые проекты реальной федерации или конфедерации, как минимум, сильно усложняют картину того воображаемого и институционализированного сообщества, к которому, если верить отчету, стремятся наши сограждане. Ну, а превращение россиян в монолитную нацию в эпоху, когда региональные и этнокультурные идентичности только обостряются, тоже маловероятно.

Здесь надо отметить, что в отчете есть глава про Бурятию, которая не воодушевит сторонников радикальной деколонизации. На данный момент «особый вклад» республики в СВО как будто бы только привязывает его жителей к центру, усиливая надежду на взаимную лояльность. С другой стороны, все это зыбко, надежды на особую лояльность со стороны центра могут привести к требованиям и претензиям к нему. К тому же, чем больше пропаганда пытается представить борьбу за «русский мир» в качестве общего дела всех народов России, тем больше русский национализм усиливается, неизбежно провоцируя и другие национализмы. Так что в каких формах могут быть реализованы мечты россиян о национальном государстве, большой вопрос. 

Другой очевидный вызов, конечно, в том, что любые проекты будущего, левые, правые, республиканские, будут требовать от их энтузиастов отнюдь не буржуазной нормализации, а страстных политических усилий и воображения. От тех же левых по-прежнему будет требоваться воображение, опрокидывающее любые национальные границы. Но координаты глубинного здравого смысла, которые просматриваются в отчете, в общих чертах останутся. Они могут не нравиться, но на них придется ориентироваться и двигаться вместе с ними — тем, кто намерен что-то менять в России через активизм и политику.